14 декабря 1825 года глазами "того самого" Бенкендорфа
...Великий Князь Николай с заплаканным лицом сказал нам: “Я присягнул на верность Императору Константину. Идите в штаб гвардии, последуйте моему примеру, а затем заставьте присягнуть верные вам войска”. Ни у кого не было времени на раздумье или на промедление под тяжестью случившегося несчастья. Никто не подумал о том, что не было приказов от Великого Князя о том, что нужно было бы узнать последнюю волю Императора Александра, который оставил за собой право назначить преемника. Только князь Александр Голицын23 попытался остановить этот порыв и заговорил о завещании. Но генерал-губернатор города генерал Милорадович24 уже привел к присяге гвардейский караул во дворце, и мы вместе с остальными направились в штаб, будучи избавлены от необходимости обагрить руки кровью для того, чтобы поклясться в верности новому Государю25. Зачитывая текст присяги, слова которой мы должны были повторять, священнослужитель плакал вместе с нами. Собранные второпях войска приняли присягу, этому порыву покорно последовали вся столица и вся империя. За этими первыми событиями последовали хмурое молчание и истинная печаль, только очень немногие не были обеспокоены будущим и не предвидели несчастья. Стремительные перемены опрокинули все общие и частные комбинации.
Тем временем члены Совета собрались вместе26 и, прежде чем последовать общему примеру, распечатали конверт, который несколько лет назад Император Александр доверил им на хранение с предписанием вскрыть только после его смерти. <Другой такой же>конверт был передан на хранение в Сенат27, <а третий> с общего согласия находился в Успенском соборе в Москве. Чтение этого таинственного документа показало Совету, что по воле Императора Александра, в соответствии с отречением Великого Князя Константина, трон должен был перейти к Великому Князю Николаю. Акт отречения Великого Князя Константина не вызывал больше сомнений; в соответствии с его намерением не царствовать и отказаться от всех прав корона переходила к его брату Николаю. Но он был первым, кто поклялся в верности Константину28. Сенат последовал его примеру, а хранившийся там документ даже не был вскрыт. Министр юстиции Лобанов29 вопреки всем традициям принял такое решение, члены Сената уже избрали депутацию для поездки в Варшаву, с тем чтобы высказать Константину свою преданность.
Тем временем члены Совета были верны своему долгу и уважали последние распоряжения недавно скончавшегося Государя. Они видели незаконность присяги, которую Великий Князь Николай принял столь поспешно, и собрались у него, взяв с собой завещание Императора Александра и отречение Константина. Они ему заявили, что могут присягнуть только ему. “Если вы признаете меня вашим Господином, - ответил им Николай, - так повинуйтесь моей воле. Я принес присягу моему брату, сделайте то же самое”. Совет попросил разрешения повидаться с Императрицей-матерью, для того чтобы узнать от нее самой, какого мнения она придерживается по вопросу о наследовании престола в настоящем случае. Как мать недавно скончавшегося Императора России, и мать принца, которому предстоит ему наследовать по акту завещания, и мать того, кто только что был провозглашен Императором, в этот момент столь же важный, сколь и исключительный, она призвана высказать решающее для Государственного совета мнение. Великий Князь лично проводил их к своей матери, она была вся в слезах, но спокойна, как Дева Мария, которая покорно повинуется небесным предначертаниям. Она произнесла несколько слов по поводу утраты, понесенной недавно империей и ее материнским сердцем, затем собрала все свои силы и сказала Совету: “Николай выполнил свой долг, он дал России великий пример того, что наследование престола не подлежит обсуждению, что оно предопределено самим Богом по старшинству рождения. Я, как и он, признаю Константина Государем. Далее Константин выполнит свой долг, я в этом не сомневаюсь, но принцип должен быть подтвержден”30. Члены Совета были в восхищении, они были счастливы повиноваться столь достойно царствующей фамилии и направились в церковь, для того чтобы принести присягу Императору Константину.
Но он был в Варшаве, в окружении поляков, которые, должно быть, желали видеть его на российском престоле, он был окружен также и русскими, которые, стремясь повлиять на него, были заинтересованы в его согласии принять скипетр, который ему смиренно предлагали без малейших затруднений и малейшего соперничества. В армии, в губерниях, везде ему присягали на верность, вся империя признала его своим законным Государем. Столичные придворные уже связывали свои надежды на будущее с готовностью порхать вокруг тех людей, которые были известны своим знакомством с новым Государем. Все делалось от его имени, уже торжественно провозглашали день его прибытия в Петербург. Все были восхищены благородным и выдержанным поведением Великого Князя Николая.
Тем временем суждения, опасения и надежды разделились. Все достойные люди, искренне преданные своей стране, все те, кто знал Великого Князя Константина, опасались его царствования и видели в нем только бедствия и преследования. Они пылко желали, чтобы, верный своему решению, он отказался от предложенного ему трона. Великий Князь Николай внушал больше доверия, его лояльное и твердое поведение с каждым днем увеличивало ряды его сторонников. С другой стороны, партия Императора росла за счет всех тех, кого уверенность в том, что он сохранит свой титул, заставила оробеть или замолчать, к ней присоединялись либеральные крикуны, которые предвкушали отсутствие твердого порядка во время его царствования и которые уже знали твердость Великого Князя Николая.
Говорили, что в Петербурге, и в особенности среди молодых офицеров гвардии, началось брожение, говорили, что во второй раз они не будут принимать присягу, что нельзя таким образом играть с судьбой империи, что в связи с тем, что они уже признали Государем Императора Константина, было бы низостью признавать таковым другого человека. Ходили даже слухи о том, что Великий Князь Николай сожалел о шаге, предпринятом им в первом порыве благородства, о том, что он собирался его исправить, неожиданно провозгласив себя Государем. Говорили, что ему надо опасаться таких соблазнов и других подобных вещей, с тем чтобы не вводить в заблуждение и не раскалывать общественное мнение и особенно доверие гвардии.
Находившийся до этого в Варшаве Великий Князь Михаил34 в этих обстоятельствах вернулся. Великий Князь Николай постоянно говорил об Императоре с прежним уважением; с другой стороны, Великий Князь Михаил привез ему из Варшавы ясное подтверждение того, что Великий Князь Константин настаивает на своем отречении35 . В то же время он не чувствовал себя вправе опубликовать его в виде манифеста, пока он не принял корону. Положение становилось все более критическим, Великий Князь Николай уже не мог более сомневаться, что он призван царствовать, в то же время его старший брат получил присягу его и всей империи и не хотел ничего сделать, чтобы освободить от нее нацию. Все происходящее держалось в самой глубокой тайне, но все же была допущена неловкая оплошность, когда в официальной газете было напечатано сообщение о том, что Император чувствует себя хорошо и вскоре приедет36. В ожидании этого был составлен манифест о вступлении на престол Императора Николая, были сделаны все необходимые приготовления, но и заговорщики увеличивали свою численность и ускоряли работу.
Генерал-губернатор, мужественный, но непоследовательный граф Милорадович, предупредил заговорщиков, которые выступали почти открыто. Он даже принимал у себя многих посвященных в заговор людей, которые нашли способ через актрис, одна из которых была любовницей графа Милорадовича, проникать на эти галантные вечеринки. Великий Князь Николай сообщил мне сведения, направленные ему генералом37, и я был весьма удивлен, найдя в них многие имена, сообщенные мне три года назад, такие как князь Трубецкой38, полковник Пестель39, Муравьев40 и другие офицеры. Самые значительные из них были из 2-й и 1-й армий, и, за исключением князя Трубецкого, который был полковником в Главной квартире, имена тех, о ком сообщили в Петербург, принадлежали совершенно неизвестным молодым поручикам. Я был одним из тех, кто не придавал большого значения методам заговорщиков. Можно было рассчитывать на генералов и на командиров полков и совершенно невозможно было поверить в то, что младшие офицеры могли бы подтолкнуть на бунт преданных и дисциплинированных солдат. Я ручался за все четыре полка моей дивизии, и другие командиры посчитали возможным сделать то же.
Наконец приблизился тот день, когда это состояние нерешительности, давшее заговорщикам такую свободу, должно было закончиться. Все рассказывали друг другу на ухо о том, что вскоре Великий Князь Николай провозгласит себя Государем в соответствии с ясно выраженной волей своего старшего брата. Великий Князь Михаил выехал, как говорили, для того, чтобы встретить Великого Князя Константина, и дожидался его около Дерпта в соответствии с волей своего брата <Николая>.
Совет собрался вечером 13 декабря, для того чтобы отдать последние приказания и принять присягу на верность новому Государю, Сенат должен был собраться с той же целью в пять часов утра, все генералы гвардии получили приказ в этот же час находиться во Дворце. Вечером я очень поздно ушел от Великого Князя Николая, он только что получил от одного молодого гвардейского офицера41 письмо с предостережением об опасности, которой подвергнутся он сам и вся Россия, если он будет провозглашен Императором. Этот молодой человек услышал бунтарские речи и узнал о приготовлениях к восстанию от одного своего товарища42 и, полный ужаса, посчитал своим долгом предупредить о них..
***
Еще не рассвело, а весь город был уже на ногах. В то время, как все генералы собрались в помещении Главного штаба, многие из них поделились со мной своими опасениями о том, что требование принять присягу может вызвать волнения. Мы расстались, будучи уже уверены, что придется действовать с осторожностью и применить силу. Каждый вернулся к своим войскам. Зная, что можно рассчитывать на генерала Орлова43, командовавшего конной гвардией, я бросился в казармы кавалергардов. Полк в пешем строю находился в манеже, появился священник, и присяга была принята. Я тщательно следил за малейшими изменениями на лицах, солдаты были холодны, несколько молодых офицеров были невнимательны и даже беззаботны, я был вынужден подать некоторым из них знак, чтобы они приняли подобающую ситуации и оружию позу. Мой адъютант44 сообщил мне, что Конная гвардия только что приняла присягу и что все прошло спокойно. Два других моих полка были на лагерных сборах вне города, я отправил туда приказы полковым командирам, не сомневаясь, что пример двух первых полков скажется на них самым благоприятным образом.
Но в других казармах эти действия не прошли столь же спокойно. В Конной артиллерии три офицера отказались принять присягу и призвали солдат выступить против генерала Сухозанета45, который ими командовал. Они были схвачены и посажены под арест за исключением одного, которому удалось бежать и который предупредил заговорщиков о тревоге. В лейб-гвардии Московском полку храбрый генерал Шеншин46, недавно торжественно назначенный бригадиром, встретился с большими беспорядками: солдаты, хотя и были одеты, отказались выстроиться во дворе казарм. Тем временем, когда несколько рот повиновались его голосу, командир одной из рот князь Щепин-Ростов-ский47 приблизился к нему (Шеншину. - А. Л.) с саблей в руке и нанес ему несколько ранений в голову, от которых тот упал на землю без сознания. Заметив командира полка48 , он побежал также и к нему и перед полком ударил его саблей, называя клятвопреступником, крича всем, что они будут прокляты, и провозглашая Константина единственным законным Государем. Этот бешеный, воодушевленный двойным убийством, воспользовался временно наступившим у других офицеров оцепенением, вырвал знамя из рук знаменосца и, выкрикивая здравицы Константину, вышел из казарм во главе своей роты и еще трех или четырех сотен солдат, которые последовали его примеру. Остатки полка находились в беспорядке и в самом страшном сомнении относительно того, какую сторону следует поддерживать... В это время на другом берегу Невы в гренадерских казармах два молодых офицера Сутгоф49 и Панов50 построили солдат и вызвали неподчинение их командиру полковнику Стюрлеру51 , неверно истолкованная суровость которого казалась ужасной его подчиненным. Крики “Да здравствует Император Константин!” охватили весь полк, который в беспорядке бросился из казарм и, не желая больше слышать приказы своих командиров, толпой последовал за двумя молодыми заговорщиками.
Получив все эти сообщения, Император послал приказы в 1-й батальон Преображенского полка и лейб-гвардии Саперный батальон, на которые он мог рассчитывать, так как много лет командовал ими, прибыть во Дворец. Он спустился в Большую галерею Дворца, говорил солдатам об их долге, приказал зарядить ружья и поставил при входе во Дворец со стороны площади. Со всех сторон сбежался народ и теснился вокруг Дворца. Проявляя доверие к народу, Император вышел на середину толпы и громким голосом сообщил об отречении своего брата, сел на лошадь и принял на себя командование 1-м батальоном Преображенского полка, который прибыл на Дворцовую площадь. Стоило батальону саперов войти во дворцовый двор, как появились гренадеры с намерением проникнуть туда. Увидев саперов, они повернулись и на мгновение заколебались. Тогда Император приказал им построиться и, услышав крики “Да здравствует Константин!”, ответил: “Хорошо! Тогда идите и присоединитесь к ним, они там”, - и указал в сторону Сената, куда гренадеры и двинулись толпой.
Тем временем храбрый генерал Милорадович, прислушиваясь только к голосу своей храбрости и рассчитывая на свою популярность, вскочил на лошадь и бросился к Сенату, чтобы самому встретиться с бунтовщиками. При его появлении солдаты построились, он начал их убеждать и заставил заволноваться. В это время несчастный Каховский52 выстрелил из пистолета и попал ему в живот, а адъютант Божественного (Александра. - А. Л.) князь Оболенский вырвал у солдата ружье и нанес ему удар штыком, крикнув, что это предатель. Войска поверили, и храбрец всей русской армии, который обожал солдат, а солдаты всегда любили его, повернул лошадь и упал на землю в нескольких шагах оттуда, перед казармами конногвардейцев, которые в этот самый момент под командованием моим и генерала Орлова спешно седлали лошадей и строились. Милорадович нашел еще в себе душевные силы для того, чтобы сказать нам: “В меня стрелял не военный, это был человек во фраке”. Он скончался через несколько часов с тем же мужеством, которое столь знаменательно отличало его во всех обстоятельствах...
Между тем народ волновался и совершенно не понимал, что происходит. Не зная, кто из двоих, Николай или Константин, является настоящим Государем, не видя еще манифеста и не будучи призваны к новой присяге, люди беспорядочно повторяли крики восставших. Даже многие офицеры были введены в заблуждение криками “Ура Константину!”. Полковник лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлер был убит тем же Каховским54, который убил и графа Милорадовича. С каждой минутой опасность нарастала, толпа напирала со всех сторон, рабочие, собравшиеся на старых сооружениях Исаакиевского собора, бросали в нас камнями и палками <…>55.
Император отказался от намерения начать бой, который, без сомнения, оказался бы смертоубийственным и, кроме того, своей продолжительностью мог бы воодушевить бунтовщиков. Прибывшая на место артиллерия не могла стрелять без боеприпасов, которые по старому обычаю находились в Охте, куда я отправил сани, для того чтобы привезти оттуда картечи и ядер. В это время все высшее общество, мужчины и женщины, собрались в Зимнем дворце на молитву. Тревожные вести, усиленные страхом, взволновали это собрание, все пришли отметить <…> праздник, а теперь дрожали за судьбу империи, за своих сыновей, за своих супругов, которые находились друг против друга, готовые сражаться. Императрице-матери и молодой Императрице понадобилось все их мужество в этот момент, когда, казалось, решалась судьба всего: существования их власти, ее потеря или сохранение, жизнь сына и мужа, который вместо славы и поздравлений, обычно сопровождающих вступление на престол, был окружен взбунтовавшимися убийцами, дурным отношением к своей семье и к славному наследию своих предков.
Великий Князь Михаил, который должен был приехать накануне, для подтверждения отречения Великого Князя Константина, появился только после полудня. Это опоздание помогло ввести в заблуждение солдат лейб-гвардии Московского полка - им сказали, что по приказу узурпатора Николая Великий Князь Михаил был заключен в крепость и что если бы Константин искренне решил отказаться от престола, то его самый близкий друг и брат Михаил не упустил бы случая лично приехать и объявить об этом гвардии. Едва выйдя из кареты и узнав о том, что происходит, Великий Князь Михаил бросился к казармам своего полка. Увидев, что их недостойно обманули, солдаты живо построились и с голоса брата своего Государя приняли присягу. Вслед за ним они ускоренным шагом пришли на Адмиралтейскую площадь. Стыдясь позора, который лежал на имени полка по вине их товарищей, они попросили разрешения пойти в штыковую атаку против мятежников; Великий Князь Михаил в пешем строю находился в первом отряде и пожелал возглавить атаку. Император был спокоен, он еще сомневался в необходимости проливать кровь своих подданных и остановил этот благородный порыв. Он позволил только, чтобы несколько пожилых гренадер без оружия подошли к рядам заговорщиков для того, чтобы сообщить им о приезде Великого Князя Михаила и о том обмане, в который вовлекли их бунтовщики. Гренадеры стали смело приближаться, но крики “Ура Константину!” и несколько ружейных выстрелов показали им всю бесполезность их поступка.
Якубович56 был одним из самых отважных заговорщиков; красивый мужчина, он был наделен злым и деятельным красноречием; он приблизился к Императору с предложением переговорить с заговорщиками. Он был драгунским офицером и прошел через толпу, поэтому никто из нас не увидел, что он приблизился со стороны противника. Император, не имея оснований сомневаться в его преданности, позволил ему это сделать. У Якубовича в кармане был заряженный пистолет, приготовленный для стрельбы в Императора. Мой адъютант с удивлением предупредил меня о спрятанном оружии. Я приблизился к Императору, но в этот момент предатель отошел от него и подошел к бунтовщикам, которые встретили его криками “Ура!” и призывами действовать. Он надеялся вернуться в наши ряды, где готовился совершить, быть может, самое бесчестное преступление, но только что оказанный ему прием раскрыл эти ужасные планы, и он остался с врагами, чья отвага и крики усиливались с каждым мгновением.
Привлеченные любопытством иностранные представители собрались на бульваре Адмиралтейства. Они уполномочили ганноверского посланника генерала Доремберга попросить у Императора позволения присоединиться к его свите, с тем чтобы их присутствие послужило доказательством законности его восшествия на престол. Император поручил Дорембергу поблагодарить дипломатический корпус за его добрую волю и передать, что это “дело семейное и впутывать в него Европу нет никаких оснований”. Этот ответ доставил удовольствие русским и в первый раз дал иностранным представителям возможность оценить характер нового Государя.
У Императрицы-матери появилась мысль послать к бунтовщикам митрополита57 со всем тем, что было приготовлено во Дворце для проведения церковной службы. Митрополит в сопровождении всех своих священнослужителей пешком с крестом в руках пересек Адмиралтейскую площадь и появился перед восставшими. Народ расступился, для того чтобы пропустить его, и посреди этого беспорядка воцарилось хмурое молчание. Восставшие солдаты обнажили головы, и митрополит начал говорить. Руководители заговорщиков испугались того действия, которое эти слова могли возыметь, и попросили митрополита немедленно удалиться, что он и принужден был исполнить.
Тем временем день клонился к вечеру, а ночь, наступившая при неподавленном бунте, могла укрыть своей тенью и беспорядки и измену, надо было принять решение и окончить это дело. Первый эскадрон конногвардейцев, который время от времени тревожили многочисленные ружейные выстрелы со стороны бунтовщиков, был выдвинут вперед. Тогда гренадеры, солдаты лейб-гвардии Московского полка и гвардейские моряки, выстроенные перед Сенатом, начали очень густой заградительный огонь, которым были опрокинуты многие кирасиры и их лошади. Пули свистели со всех сторон вокруг Императора, даже его лошадь испугалась. Он пристально посмотрел на меня, услышав, как я ругаю пригнувших голову солдат, и спросил, что это такое. На мой ответ: “Это пули, Государь”, - он направил свою лошадь навстречу этим пулям. Испуганные люди, стремясь спастись, бросились прочь от этого несущего смерть места. Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения Императора, тогда он крикнул громовым голосом: “Шапки долой!” И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее Государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги, и, как по волшебству, слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку. Тогда Император приказал толпе разойтись, чтобы избежать опасности и поддержать порядок. Площадь опустела, и конные патрули взяли под охрану места, где улицы выходили на площадь.
Конно-пионерный эскадрон58 галопом проскакал между Сенатом и восставшими и занял место на Английской набережной. Два батальона Семеновского полка были направлены к Конногвардейскому манежу, имея в своем составе артиллерийские орудия. Батальон Павловского полка захватил Галерную улицу и тем самым перерезал пути отступления восставшим. В конце дня Император передал своего сына, наследника престола, в руки гренадер Павловского полка59, сказав им: “Я хочу, чтобы он у вас научился служить своей стране. Я доверяю вам своего сына”.
Наконец прибыли боеприпасы, три пушки были поставлены против восставших. Я получил приказ: когда орудия начнут стрелять, направить конногвардейцев, батальон Финляндского полка с несколькими орудиями на Васильевский остров, с тем чтобы отрезать гренадер с этой стороны от их казарм. Будучи скуп до конца на кровь своих подданных, Император приказал еще раз сказать бунтовщикам, что если они не раскаются, то будут расстреляны. Это поручение было дано генералу от артиллерии Сухозанету, который галопом поскакал к передним рядам восставших, но ответом ему стали ружейные выстрелы. Тогда Император, желая взять на себя одного ответственность в этот великий и решительный момент, приказал первому орудию открыть огонь. За этим выстрелом последовал огонь из других орудий, расположенных возле Манежа. Первым ответом противника были крики “Ура!” и ружейные залпы, но предатели были малодушны; эти бедные солдаты, поддавшиеся агитации заговорщиков, были ими покинуты в минуту опасности. Вскоре их ряды охватила паника, виновные во всем офицеры пытались скрыться от законного возмездия, они старались спрятаться в соседних домах или покинуть город. С этого момента, если их догоняли, то они неотвратимо становились жертвами гнева своих же товарищей. Несчастные солдаты бежали во все стороны, самая большая их часть бросилась в беспорядке на реку и по льду перешла на Васильевский остров, к счастью, среди них было всего около двадцати убитых и около пятидесяти раненых. Император приказал прекратить огонь в тот момент, когда последовало их общее отступление. С нашей стороны только конногвардейский полковник был серьезно ранен и несколько человек были убиты и ранены.
Граф Орлов с конногвардейцами галопом проскакал по Василеостровскому мосту, для того чтобы с этой стороны окончательно рассеять бунтовщиков. Я направился в батальон Финляндского полка, который без колебаний последовал за мной; рота, которая оставалась у Кадетского корпуса и чувствовала себя наиболее виноватой, попросила разрешения занять свое место и следовать вместе с батальоном. Но, зная об их поведении, я им приказал построиться отдельно и объявил им, что для того, чтобы получить почетное право присягнуть на верность новому Императору, от чего они отказались сегодняшним утром, его надо заслужить, найдя виновных и доставив их мне безоружными. Рота поспешила исполнить этот призыв и бросилась в погоню за беглецами. Со своей стороны конногвардейцы с той же целью разделились на отряды. Остаток войск я расположил лагерем перед Первым кадетским корпусом, напротив Васильевского острова. Я приказал разжечь костры и принести людям еды. Мороз был очень силен. Я заметил это, как только сошел с лошади, и только теперь я почувствовал всю сложность и опасность нашего положения. Гвардия только что победила гвардию, единственная опора империи - Император - шесть часов подряд рисковал своей жизнью, в народе было неспокойно, и еще нельзя было распознать его истинных намерений. Был раскрыт заговор, но пока не были известны ни его руководители, ни его обширность, все было как в тумане и все могло начаться снова.
Эти размышления не могли успокоить, но мы видели нашего молодого Императора отважным, твердым и спокойным в минуту смертельной опасности. Офицеры были этим удивлены, а солдаты были в восторге60. Победа была на стороне престола и преданности, что же еще было нужно для того, чтобы войска восхитились и приняли сторону своего нового Государя, чтобы они забыли все претензии, которые еще накануне высказывались в адрес этого человека, лишь недавно бывшего командиром гвардейской дивизии и теперь принявшего скипетр Петра I, Екатерины и Александра. Во всяком случае, мы знали, что если завтра повторятся вчерашние опасности, то наш руководитель, наш хозяин достоин и способен направлять наши усилия. Все войска были оставлены на Галерной, Сенатской и Адмиралтейской площадях. Император возвратился во Дворец, где вслед за двором направился в церковь. Там в присутствии всего специально собравшегося высшего общества он отстоял молебен, приготовленный еще с утра. В это время несколько офицеров из партии заговорщиков были найдены и доставлены к Его Величеству. Их первые показания раскрыли часть их планов и многих их сообщников. На полковника князя Трубецкого было указано как на руководителя восстания, принявшего звание “диктатора”. Его нашли в доме австрийского посла61, который был шурином князя Трубецкого. Той же ночью более двадцати заговорщиков были арестованы, допрошены и им были устроены очные ставки. Их показаниями были изобличены многие люди различных званий, служивших в армии, они вызвали отправку курьеров и приказы о задержаниях. До рассвета ко мне привели свыше шестисот пленных, в основном солдат лейб-гвардии Гренадерского полка, и нескольких офицеров, среди которых был князь Оболенский, нанесший удар штыком бедному Милорадовичу. Больше всего меня огорчило то, что знамя этого полка оказалось в лагере бунтовщиков. Это знамя было захвачено у восставших, уже приближавшихся к своим казармам, одним из отрядов, находившихся под моим командованием.
С рассветом стал собираться народ, который казался взволнованным от вида военного бивуака и орудий. Меня поразило это неприязненное отношение. Я приблизился к толпе и, увидев в ней одного купца, которого я знал как порядочного человека, спросил, откуда он идет. Обычно, после наводнения, когда началось мое командование в этой части города62, население меня дружески приветствовало. Но в этот момент купец, казалось, не узнал меня и даже повел себя вызывающе. Он ответил мне напряженным голосом, на который я постарался не обращать внимания: “Как я должен приветствовать вас, когда вы сражались вчера и, кажется, готовитесь продолжать сражение? Вы присягнули Николаю, преследуете солдат, оставшихся верными нашему Императору, что мы должны об этом думать и что нас ждет?” Убедившись, что причиной беспокойства народа является только незнание манифеста, я поспешил написать Императору о том, что только что увидел и услышал, добавив, что тот же эффект, вызванный теми же причинами (оглашением манифеста. - А. Л.), должен сломить недоверие народа в других частях города. Я умолял его немедленно распорядиться доставить мне достаточное количество печатных экземпляров и чтобы по его приказанию они также распространялись по всему городу.
Только сенаторы, служащие Сената и рабочие типографии были извещены о новой присяге и о документах, которые закрепляли ее законность. Приготовленные для этого листы должны были быть напечатаны в сенатской типографии, а затем распространяться по городу. Но Сенат оказался изолирован до самой ночи бунтовщиками и произошедшим сражением. Типографские служащие в страхе разбежались со службы, и было совершенно естественно, что манифесты так и остались там.
Адъютант Его Величества привез мне пакет, содержащий все необходимые документы: завещание Императора Александра, отречение Великого Князя Константина и манифест нового Государя. Снабженный этими аргументами, я храбро вошел в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой. Я позвал всех следовать за собой в церковь, которая находилась недалеко от Первого кадетского корпуса. Священник уже ожидал меня. Я вручил ему три бумаги и попросил, чтобы он громким голосом и отчетливо, чтобы услышали все люди, толпившиеся вокруг нас, прочитал каждую из них в указанном порядке и повторил бы чтение, если бы кто-либо из слушателей чего-то не понял. Выйдя из церкви, я роздал бульшую часть бумаг стоящим снаружи группам людей. Как только люди прочитали документы, их лица прояснились передо мной, спокойствие и уверенность установились окончательно.
См.:
[“Записки графа А. Х. Бенкендорфа”*
Восстание 14 декабря 1825 года]
Публикация, вспупительная заметка и примечания Алексея Литвина. Перевод с французского Оганеса Маринина
«Звезда» 2007, №4
http://magazines.russ.ru/zvezda/2007/4/be10.html
____________________________________
Примечания:
24 Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825), граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. В ноябре 1825 г. - генерал-губернатор Санкт-Петербурга и губернии, главноначальствующий войсками гвардии и гарнизона Санкт-Петербурга.
25 Зная как о последующих событиях, так и об истинной роли генерала М. А. Милорадовича (надавившего на великого князя Николая, заставив его поспешно присягнуть Константину, и тем самым спровоцировавшего ситуацию междуцарствия), А. Х. Бенкендорф ограничивается намеком на то, что в гвардии - в целом склонной видеть своим будущим государем Константина, - тем не менее, были генералы, готовые поддержать Николая, если бы он в точности исполнил волю Александра I и провозгласил себя императором.
35 Имеется в виду рескрипт великого князя Константина Павловича от 3 декабря 1825 г., направленный председателю Государственного совета князю П. В. Лопухину: “Долгом поставляю изъявить с крайним прискорбием Государственному Совету, что в сем случае отступлено им от законной обязанности принесением не следуемой мне присяги, тем более, что сие учинено без моего ведома и согласия; а сделанная ныне присяга, завлекшая и других, подав пример к неисполнению верноподданнического долга, есть неправильная и незаконная и должна быть уничтожена” (ГА РФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1404. Л. 1-4).
41 Имеется в виду письмо от 12 декабря 1825 г. исполняющего должность адъютанта гвардейской пехоты подпоручика л.-гв. Егерского полка Я. И. Ростовцева (4-го) о выступлении заговорщиков, назначенном на 14 декабря.
42 Вероятно, Евгений Петрович Оболенский (1-й; 1796-1865), князь, поручик л.-гв. Финляндского полка, старший адъютант дежурства пехоты гвардейского корпуса. Член Союза благоденствия, член Коренной думы Северного общества, активный участник восстания на Сенатской площади. Осужден по первому разряду, приговорен к каторжным работам навечно.
60 В отличие от великого князя Константина - участника всех наполеоновских войн с 1799 г., великий князь Николай до 14 декабря 1825 г. никогда не принимал участия в боевых действиях. Это обстоятельство, в сочетании с присущими Николаю придирчивостью и пристрастием к парадной части военной службы, способствовало распространению слухов о том, что он недостаточно храбр.
62 В период ликвидации последствий наводнения 1824 г. А. Х. Бенкендорф был временно назначен комендантом Васильевского острова. Деятельность по оказанию помощи пострадавшим снискала ему симпатии петербуржцев.
* Портет кисти Дж. Доу для Галереи 1812-го года.
Upd.
• 26 декабря (14 декабря по ст. стилю) 1825 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге произошло восстание декабристов
http://labazov.livejournal.com/1725859.html
