Сентиментальный боксер
«В трибунах свист, в трибунах вой, а я к канатам жмусь…» и, как Кержаков, талдычу: «Бил, бью и буду бить». И все - мимо, мимо, мимо. Только и слышу со всех сторон в свой адрес: ты - необъективен, предвзят, мелочен, раздражителен. Список прилагательных упреков можно продолжать до бесконечности.
«Великолепно», - отвечаю, стиснув зубы с ухмылкой нехорошей на разбитой морде. Отплюнусь, по щекам сам себя постегаю и опять за свое. То не так, это не этак. Здесь плохо лежит, там коряво стоит, и вообще, «все не так, ребята!». А из партера и с галерки слышу - высокомерный, заносчивый, бездарный, а-кто-ты-такой… И, типа, лежу в нокдауне, рефери очки считает. Ночью глаза разлеплю, встану, на балконе сигаретку выкурю: да пошли вы на фиг со всеми своими позитивом, снисходительностью, добротой, терпимостью, объективностью! Это все замечательно, когда вас лично не касается! До первого наступления на ногу солнечным утречком в троллейбусе. О-о! Вот тогда я уже слышу: «Ну, почему так! За что! Где же справедливость! Есть же правила!».
А я, значит, от первой сигаретки вторую прикуриваю и продолжаю: нет справедливости, нет правил, «нет правды на земле, но правды нет и выше», и, вообще, «все не так, ребята!». На ногу наступили - простите, отодвинусь. Нахамили - спасибо, что не забываете. Здесь коряво лежит, там плохо стоит - потер ушибленные коленки, ах, извините, под ноги не посмотрел, и пошел дальше. Зубами оставшимися скрежещу - злобно, нагло, высокомерно, необъективно. И со скрежетом этим зубовным по клавишам стучу - злобно, нагло, высокомерно, необъективно.
И третью сигаретку от второй прикуриваю. Иду на кухню, чашечку кофе варю. Ночь, тишина. Опять иду на балкон. Фонарь тусклый, пара звезд на небе. Редкая машина проедет. Ни единой души - позитивной, снисходительной, доброй, терпимой, объективной. Хорошо-то как, ребята! В такие секунды Хайям вспоминается:
Ты лучше голодай,
Чем что попало есть.
И лучше будь один,
Чем вместе с кем попало.
И все это ночное благолепие разряжается неимоверным, страшным и диким воплем одиночества одинокого ночного гонщика. Жена просыпается, приходит на балкон, прикуривает от моего четвертого окурка.
До рассвета еще пара часов. Погрустим вдвоем печалью светлой…
А там веселее будет - опять к канатам жаться.
«Великолепно», - отвечаю, стиснув зубы с ухмылкой нехорошей на разбитой морде. Отплюнусь, по щекам сам себя постегаю и опять за свое. То не так, это не этак. Здесь плохо лежит, там коряво стоит, и вообще, «все не так, ребята!». А из партера и с галерки слышу - высокомерный, заносчивый, бездарный, а-кто-ты-такой… И, типа, лежу в нокдауне, рефери очки считает. Ночью глаза разлеплю, встану, на балконе сигаретку выкурю: да пошли вы на фиг со всеми своими позитивом, снисходительностью, добротой, терпимостью, объективностью! Это все замечательно, когда вас лично не касается! До первого наступления на ногу солнечным утречком в троллейбусе. О-о! Вот тогда я уже слышу: «Ну, почему так! За что! Где же справедливость! Есть же правила!».
А я, значит, от первой сигаретки вторую прикуриваю и продолжаю: нет справедливости, нет правил, «нет правды на земле, но правды нет и выше», и, вообще, «все не так, ребята!». На ногу наступили - простите, отодвинусь. Нахамили - спасибо, что не забываете. Здесь коряво лежит, там плохо стоит - потер ушибленные коленки, ах, извините, под ноги не посмотрел, и пошел дальше. Зубами оставшимися скрежещу - злобно, нагло, высокомерно, необъективно. И со скрежетом этим зубовным по клавишам стучу - злобно, нагло, высокомерно, необъективно.
И третью сигаретку от второй прикуриваю. Иду на кухню, чашечку кофе варю. Ночь, тишина. Опять иду на балкон. Фонарь тусклый, пара звезд на небе. Редкая машина проедет. Ни единой души - позитивной, снисходительной, доброй, терпимой, объективной. Хорошо-то как, ребята! В такие секунды Хайям вспоминается:
Ты лучше голодай,
Чем что попало есть.
И лучше будь один,
Чем вместе с кем попало.
И все это ночное благолепие разряжается неимоверным, страшным и диким воплем одиночества одинокого ночного гонщика. Жена просыпается, приходит на балкон, прикуривает от моего четвертого окурка.
До рассвета еще пара часов. Погрустим вдвоем печалью светлой…
А там веселее будет - опять к канатам жаться.