Сиротство России
«Мы - не литераторы…»
Лев Николаевич Толстой удивительно точно подметил: «Тургенев - литератор, Пушкин был тоже им, Гончаров - еще больше литератор, чем Тургенев; Лермонтов и я - не литераторы». На это толстовское замечание как-то не обращают внимания. А это же меняет все их место на пространстве литературы. Не игра словом, пусть и гениальная, не игра в слова, а некая пророческая миссия. Отделение главенствующего этического начала от эстетического. Отделение литературы как таковой, от пророческих слов. Толстому важна прежде всего нравственная сторона лермонтовского творчества. Толстой сказал А. Б. Гольденвейзеру в 1900 году о том же Лермонтове: «Вот в ком было это вечное, сильное искание истины. У Пушкина нет этой нравственной значительности, но чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого...».
Об этой прежде всего не литературной, а этической, пророческой миссии Лермонтова говорил Лев Николаевич Толстой и в беседе с А. С. Русановым в 1883 году: «Вот кого жаль, что рано так умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу, как власть имеющий. У него нет шуточек... шуточки не трудно писать, но каждое слово его было словом человека, власть имеющего»… Власть , как мы понимаем, не словесную, не литературную, а некую высшую, мистическую, пророческую.
Вот за эти их мистические пророчества , очевидно, иные ортодоксальные церковники и помещали их в росписях храмов ( и Лермонтова, и Толстого) - в адском огне. Может быть, за то, что они и были наиболее близки напрямую к пророкам церкви, говорили с Небом без посредников? В Пушкине Лев Толстой ценил идеал прекрасного, а в Лермонтове - необычайную глубину нравственного чувства, дух поиска высшей истины.
Прав был Лев Толстой, когда высказался о Лермонтове, что «если бы этот мальчик остался жив, не нужны были ни я, ни Достоевский». Всё очень просто: именно Лермонтов точно прочувствовал русский цивилизационный код, который не обособляет его, а вводит в общемировое пространство.
Эти же мысли Толстого о Лермонтове позже продолжил Василий Розанов: «За Пушкиным - я чувствую, как накинутся на меня за эти слова, но я так думаю - Лермонтов поднимался неизмеримо более сильною птицею. Что «Спор», «Три пальмы», «Ветка Палестины», «Я матерь Божия», «В минуту жизни трудную»,- да и почти весь, весь этот «вещий томик»,- словно золотое наше Евангельице.- Евангельице русской литературы, где выписаны лишь первые строки: «родился... и был отроком... подходил к чреде служения...» Все это гораздо неизмеримо могущественнее и прекраснее, чем «начало Пушкина»,- и даже это впечатлительнее и значащее, нежели сказанное Пушкиным и в зримых годах. «1 января» и «Дума» поэта выше Пушкина. «Выхожу один я на дорогу» и «Когда волнуется желтеющая нива» - опять же это красота и глубина, заливающая Пушкина.
Пушкин был обыкновенен, достигнув последних граней, последней широты в этом обыкновенном, «нашем».
Лермонтов был совершенно необыкновенен; он был вполне «не наш», «не мы». Вот в чем разница. И Пушкин был всеобъемлющ, но стар - «прежний», как «прежняя русская литература», от Державина и через Жуковского и Грибоедова - до него. Лермонтов был совершенно нов, неожидан, «не предсказан».
И верно же, не укладываются ни Толстой, ни Лермонтов в размеры самого искусного слова. Розанову Михаил Лермонтова даже предвиделся духовным вождем народа. И мог бы стать, если бы не мартыновское злодейство. Не о недописанных стихах лермонтовских нам всем надо думать, а об обезглавливании прежде времени всего нашего народа.
И впрямь, и тот и другой - были и есть - русские пророки. Куда уж до них романтическому Байрону. Лев Николаевич Толстой в своих мыслях о Лермонтове, легко отбрасывает «напущенный байронизм», как словесную мишуру, за которой он чувствует иную, пророческую лермонтовскую душу. И в этом с ним вновь полностью солидарен Василий Розанов: «Байрон с его выкрутасами не под стать серьезному и чистому Лермонтову. Лермонтов был чистая, ответственная душа. Он знал долг и дал бы долг. Но как - великий поэт. Он дал бы канон любви и мудрости. Он дал бы «в русских тонах» что-то вроде «Песни Песней», и мудрого «Экклезиаста», ну и тронул бы «Книгу царств»... И все кончил бы дивным псалмом. По многим, многим «началам» он начал выводить «Священную книгу России».... Час смерти Лермонтова - сиротство России».