Русская философия. П.Е.АСТАФЬЕВ
(Из работы Н.П.Ильина "Душа всего дороже..."
http://hrono.ru/statii/2005/ilin_astaf.php)
По богатству подлинно оригинальных идей… наследие П.E.Астафьева превосходит, быть может, наследие любого другого русского философа… Астафьев вовсе не тяготел к жанру "философского афоризма", в стиле Розанова или Бердяева, цитатами из которых столь любят пересыпать свои пресные рассуждения современные авторы. Суждения Астафьева выносились им не под влиянием мимолетного "впечатления" от действительности, а в результате её длительного и глубокого осмысления. И такого же осмысления, претворения чужой мысли в свою, они требуют и от нас.
"Родовой грех философии" заключается, по мнению Астафьева, "в крайней искусственности тех начал", из которых стремится исходить в своих построениях большинство философских систем. Атомы, идеи, Абсолютное, ничто, "бытие вообще", "саморазвивающееся понятие" и т.д. и т.п. - эти категории… непригодны именно в качестве начала, потому что настоящее начало "не должно насиловать здравый смысл, отрицать коренные факты общечеловеческого сознания"… Периодически раздаётся призыв вернуть философию на почву познания, доступного каждому человеку и значимого для него. Этот призыв звучал из уст Сократа, Августина, Декарта, и его суть проста - "единственное самоочевидное знание наше" есть сознание реальности внутреннего мира каждого человека. "Именно самые субъективные состояния внутренней жизни... состояния чувства и волевых усилий" переживаются всеми людьми, "как бы ни велики были различия их образования, положения и т.п.".
Чтобы понять правоту П. Е. Астафьева и близких к нему как в русской, так и в европейской философии, мыслителей (А.А.Козлова, Л.М.Лопатина, В.И.Несмелова, Мэн-де-Бирана, Германа Лотце, Франца Брентано и других), достаточно, забыв о всякой философии, задуматься над прямым смыслом его слов. Стремление и отвращение, надежда и разочарование, удовольствие и страдание, усилие и сопротивление и многое другое, что составляет стихию моей души - это и есть то единственное, что имеет общечеловеческое значение, то, что знают все люди, независимо от своего положения в мире, и притом знают непосредственно, в оригинале. "От этого своего внутреннего, субъективного знания... сознающее себя существо укрыться, убежать не может, как может оно намеренно или случайными условиями жизни быть отчасти или вполне отчужденным от той или иной области предметов".
Европейские народы, отмечает Астафьев, попытались "возродить" демократические учреждения античности, основав их уже не на интересах нации и государства, а на "утилитаризме одиночки"; для "обоснования" же этого псевдо-возрождения стали ссылаться на идею высшего значения личности, созданную христианской культурой, лишив её духовного содержания, "заимствовав из этой культуры идею высшего значения личности, но только как особи, уже независимо от служения каким бы то ни было идеалам"… Современный западный парламентаризм - это, в сущности, концепция социального учреждения как средства наилучшего обеспечения земных интересов человеческой "особи". Здесь предана забвению и античная идея национально-государственного служения, и христианская идея духовной личности. В результате возникает "строй, не знающий истории, не знающий ни национальности, ни государственности, не знающий и никакого другого идеала, кроме мирно благополучной, сытой и посредственной особи, живущей только собой и для себя"; и такой строй, резюмирует Пётр Астафьев, "есть одичание", которому должны дать отпор все, кто "верны знамени православия, самодержавия и народности"… На основании уроков европейской истории Астафьев отмечает главное: "чем меньше всюду становилось государства и народа, чем больше буржуазии, тем более всюду крепло и торжествовало еврейство". [Цитируемая] работа "Из итогов века" имела небольшое приложение, озаглавленное "Еврейство и Россия": три десятка страниц, уделенных русским мыслителем "еврейскому вопросу", и составляют, как мне кажется, тот оптимум внимания, которого этот "вопрос" заслуживает - молчание и словоохотливость здесь равно неуместны.
"В устройстве русской общественности личность есть первое основание" - отмечал еще И.В.Киреевский, и он же с полной ясностью раскрывал понятие "существенности" (его основной онтологической категории) как "разумно-свободной личности", которая "одна имеет самобытное значение". Спустя почти столетие Иван Ильин писал: "Гасить огонь личного духа безумно, потому что угасить его всё равно не удастся... Гасить огонь личного духа преступно, потому что это значит лишить людей доступа ко всему священному, великому и бессмертному на земле". И между Иваном Киреевским и Иваном Ильиным целая плеяда русских мыслителей создавала философское мировоззрение, в центре которого горит "огонь сильней и ярче всей Вселенной" - огонь личного духа.
Особое место П.Е.Астафьева в истории русского самосознания определяется его пониманием необходимости метафизического обоснования национально-государственной идеологии… Астафьев самостоятельно поставил эту задачу, и решал её как независимый мыслитель, не связанный условиями какого-то "социального заказа". Он решал её без всякой поддержки "сверху" и одновременно оставался в одиночестве даже среди тех, кого можно было надеяться увидеть в числе его единомышленников. Одни, разделявшие с Астафьевым его "национально-консервативные" убеждения, не понимали всей серьёзности поставленной им цели: подвести под эти убеждения прочный философский фундамент, раскрыть онтологические основания этих убеждений. Примерами могут служить М.Н.Катков и даже К.Н.Леонтьев, гениальный во всем, что касалось "феноменологии" социально-исторических явлений, но удивительно беспомощный (как несколько позже В.В.Розанов) в вопросе об их сущностной природе… Другие, близкие к Астафьеву по своим фундаментально-философским взглядам (А.А.Козлов, Н.Я.Грот, Л.М.Лопатин), нередко сочетали их с самым заурядным политическим либерализмом, с типично интеллигентскими фобиями по отношению к "реакции", "национализму" и т.д.
Среди современников Петра Астафьева был, по крайней мере, один мыслитель, для творчества которого характерна та же существенная связь между философией и публицистикой, то же понимание важности метафизического обоснования социально-политических взглядов - с той только разницей, что и в своей философии, и в своей публицистике этот мыслитель стремился утвердить то, что Астафьев отвергал, и опровергнуть то, что Астафьев отстаивал. Речь идет, конечно, о Владимире Соловьёве, и отнюдь не случайно, что именно Астафьев был главным объектом его прямой и косвенной полемики.
Владимир Соловьёв, отрицавший "действительность и возможность" русской философии, оказался (посмертно) "основателем" философского направления, которое, просуществовав на русской почве два десятка лет и переместившись, почти в полном составе, за рубеж, объявило себя там русской философией par exellence и успешно внедрило этот миф в читающую массу с помощью тенденциозных исследований по "истории русской философии" (Бердяев, Н. Лосский, Зеньковский и др.). И сегодня нам приходится пробиваться сквозь толщу этого мифа к подлинно русскому в русской философии.
Голос Астафьева не был тогда услышан; по тропинке, проложенной Чаадаевым и Соловьёвым, пошла в начале XX века целая плеяда представителей т.н. "русской религиозной философии". То, что это движение вело в тупик ("бесконечный тупик", по остроумному выражению современною автора), осознано сегодня уже многими, но далеко не до конца понята та принципиальная ошибка (или подмена), которая увлекла туда далеко не глупых и, как правило, даже "патриотически" настроенных людей. Ещё хуже обстоит дело с пониманием того, в каком направлении следует идти, чтобы вернуться на верный путь. Всё это сообщает современной критике Соловьёва и его эпигонов характер скорее зубоскальства (у того же Д.Галковского), чем трезвого и серьёзного анализа: и что хуже всего, та же ошибка или подмена совершается сегодня.
Национализм, в понимании П.Е.Астафьева, это и подлинный персонализм (так как личностью, по точному смыслу его метафизики, является только конкретный человек), и подлинный гуманизм, признающий и утверждающий реальность общечеловеческой духовной природы. Там, где утрачено понимание взаимосвязи общечеловеческой природы, личной души и национального духа, мы получаем эгоизм (лже-персонализм), космополитизм (лже-гуманизм) и шовинизм (лже-национализм). Там, где такое понимание достигается и сохраняется, мы имеем триединство персонализма, гуманизма и национализма, причем именно последний сообщает всему целому его "полноту, внутреннюю правду и действенную силу".
П. Е. Астафьев верил в будущее русской философии, потому что "истинный предмет и здравой философии и русского мыслящего ума есть внутренний мир", который один дает прочное основание для разумного постижения природы всех вещей… Сегодня мы имеем за собой подлинную национальную традицию русской философии, и исключительно важно восстановить прочную связь с этой традицией, соединить с ней все ценное, что порождает современная русская мысль… Нельзя не пожалеть о том, что в вопросе о сущности человеческой свободы, получившем столь глубокое освещение в русской национальной философии, наша интеллигенция продолжает питаться отбросами экзистенц-нигилизма и его бердяевскими перепевами.
Наследие, оставленное нашей национальной философией, ещё не только не востребовано в полной мере, но в значительной степени неизвестно тем, кто может и должен вступить в права наследников. Однако чтобы вступить в эти права на деле, надо до конца понять, что речь идет именно о духовном наследии, которое не положишь в кошелёк, чтобы при случае "расплатиться" оттуда с современностью… "Обладает мировоззрением только тот, чья мысль, чувство и воля самодеятельно, собственною работою участвовали в его построении - хотя бы и несовершенном, но непременно самодеятельном. Получить мировоззрение отвне совершенно готовым - нельзя; его нужно самому выжить всей своей душою".
http://hrono.ru/statii/2005/ilin_astaf.php)
По богатству подлинно оригинальных идей… наследие П.E.Астафьева превосходит, быть может, наследие любого другого русского философа… Астафьев вовсе не тяготел к жанру "философского афоризма", в стиле Розанова или Бердяева, цитатами из которых столь любят пересыпать свои пресные рассуждения современные авторы. Суждения Астафьева выносились им не под влиянием мимолетного "впечатления" от действительности, а в результате её длительного и глубокого осмысления. И такого же осмысления, претворения чужой мысли в свою, они требуют и от нас.
"Родовой грех философии" заключается, по мнению Астафьева, "в крайней искусственности тех начал", из которых стремится исходить в своих построениях большинство философских систем. Атомы, идеи, Абсолютное, ничто, "бытие вообще", "саморазвивающееся понятие" и т.д. и т.п. - эти категории… непригодны именно в качестве начала, потому что настоящее начало "не должно насиловать здравый смысл, отрицать коренные факты общечеловеческого сознания"… Периодически раздаётся призыв вернуть философию на почву познания, доступного каждому человеку и значимого для него. Этот призыв звучал из уст Сократа, Августина, Декарта, и его суть проста - "единственное самоочевидное знание наше" есть сознание реальности внутреннего мира каждого человека. "Именно самые субъективные состояния внутренней жизни... состояния чувства и волевых усилий" переживаются всеми людьми, "как бы ни велики были различия их образования, положения и т.п.".
Чтобы понять правоту П. Е. Астафьева и близких к нему как в русской, так и в европейской философии, мыслителей (А.А.Козлова, Л.М.Лопатина, В.И.Несмелова, Мэн-де-Бирана, Германа Лотце, Франца Брентано и других), достаточно, забыв о всякой философии, задуматься над прямым смыслом его слов. Стремление и отвращение, надежда и разочарование, удовольствие и страдание, усилие и сопротивление и многое другое, что составляет стихию моей души - это и есть то единственное, что имеет общечеловеческое значение, то, что знают все люди, независимо от своего положения в мире, и притом знают непосредственно, в оригинале. "От этого своего внутреннего, субъективного знания... сознающее себя существо укрыться, убежать не может, как может оно намеренно или случайными условиями жизни быть отчасти или вполне отчужденным от той или иной области предметов".
Европейские народы, отмечает Астафьев, попытались "возродить" демократические учреждения античности, основав их уже не на интересах нации и государства, а на "утилитаризме одиночки"; для "обоснования" же этого псевдо-возрождения стали ссылаться на идею высшего значения личности, созданную христианской культурой, лишив её духовного содержания, "заимствовав из этой культуры идею высшего значения личности, но только как особи, уже независимо от служения каким бы то ни было идеалам"… Современный западный парламентаризм - это, в сущности, концепция социального учреждения как средства наилучшего обеспечения земных интересов человеческой "особи". Здесь предана забвению и античная идея национально-государственного служения, и христианская идея духовной личности. В результате возникает "строй, не знающий истории, не знающий ни национальности, ни государственности, не знающий и никакого другого идеала, кроме мирно благополучной, сытой и посредственной особи, живущей только собой и для себя"; и такой строй, резюмирует Пётр Астафьев, "есть одичание", которому должны дать отпор все, кто "верны знамени православия, самодержавия и народности"… На основании уроков европейской истории Астафьев отмечает главное: "чем меньше всюду становилось государства и народа, чем больше буржуазии, тем более всюду крепло и торжествовало еврейство". [Цитируемая] работа "Из итогов века" имела небольшое приложение, озаглавленное "Еврейство и Россия": три десятка страниц, уделенных русским мыслителем "еврейскому вопросу", и составляют, как мне кажется, тот оптимум внимания, которого этот "вопрос" заслуживает - молчание и словоохотливость здесь равно неуместны.
"В устройстве русской общественности личность есть первое основание" - отмечал еще И.В.Киреевский, и он же с полной ясностью раскрывал понятие "существенности" (его основной онтологической категории) как "разумно-свободной личности", которая "одна имеет самобытное значение". Спустя почти столетие Иван Ильин писал: "Гасить огонь личного духа безумно, потому что угасить его всё равно не удастся... Гасить огонь личного духа преступно, потому что это значит лишить людей доступа ко всему священному, великому и бессмертному на земле". И между Иваном Киреевским и Иваном Ильиным целая плеяда русских мыслителей создавала философское мировоззрение, в центре которого горит "огонь сильней и ярче всей Вселенной" - огонь личного духа.
Особое место П.Е.Астафьева в истории русского самосознания определяется его пониманием необходимости метафизического обоснования национально-государственной идеологии… Астафьев самостоятельно поставил эту задачу, и решал её как независимый мыслитель, не связанный условиями какого-то "социального заказа". Он решал её без всякой поддержки "сверху" и одновременно оставался в одиночестве даже среди тех, кого можно было надеяться увидеть в числе его единомышленников. Одни, разделявшие с Астафьевым его "национально-консервативные" убеждения, не понимали всей серьёзности поставленной им цели: подвести под эти убеждения прочный философский фундамент, раскрыть онтологические основания этих убеждений. Примерами могут служить М.Н.Катков и даже К.Н.Леонтьев, гениальный во всем, что касалось "феноменологии" социально-исторических явлений, но удивительно беспомощный (как несколько позже В.В.Розанов) в вопросе об их сущностной природе… Другие, близкие к Астафьеву по своим фундаментально-философским взглядам (А.А.Козлов, Н.Я.Грот, Л.М.Лопатин), нередко сочетали их с самым заурядным политическим либерализмом, с типично интеллигентскими фобиями по отношению к "реакции", "национализму" и т.д.
Среди современников Петра Астафьева был, по крайней мере, один мыслитель, для творчества которого характерна та же существенная связь между философией и публицистикой, то же понимание важности метафизического обоснования социально-политических взглядов - с той только разницей, что и в своей философии, и в своей публицистике этот мыслитель стремился утвердить то, что Астафьев отвергал, и опровергнуть то, что Астафьев отстаивал. Речь идет, конечно, о Владимире Соловьёве, и отнюдь не случайно, что именно Астафьев был главным объектом его прямой и косвенной полемики.
Владимир Соловьёв, отрицавший "действительность и возможность" русской философии, оказался (посмертно) "основателем" философского направления, которое, просуществовав на русской почве два десятка лет и переместившись, почти в полном составе, за рубеж, объявило себя там русской философией par exellence и успешно внедрило этот миф в читающую массу с помощью тенденциозных исследований по "истории русской философии" (Бердяев, Н. Лосский, Зеньковский и др.). И сегодня нам приходится пробиваться сквозь толщу этого мифа к подлинно русскому в русской философии.
Голос Астафьева не был тогда услышан; по тропинке, проложенной Чаадаевым и Соловьёвым, пошла в начале XX века целая плеяда представителей т.н. "русской религиозной философии". То, что это движение вело в тупик ("бесконечный тупик", по остроумному выражению современною автора), осознано сегодня уже многими, но далеко не до конца понята та принципиальная ошибка (или подмена), которая увлекла туда далеко не глупых и, как правило, даже "патриотически" настроенных людей. Ещё хуже обстоит дело с пониманием того, в каком направлении следует идти, чтобы вернуться на верный путь. Всё это сообщает современной критике Соловьёва и его эпигонов характер скорее зубоскальства (у того же Д.Галковского), чем трезвого и серьёзного анализа: и что хуже всего, та же ошибка или подмена совершается сегодня.
Национализм, в понимании П.Е.Астафьева, это и подлинный персонализм (так как личностью, по точному смыслу его метафизики, является только конкретный человек), и подлинный гуманизм, признающий и утверждающий реальность общечеловеческой духовной природы. Там, где утрачено понимание взаимосвязи общечеловеческой природы, личной души и национального духа, мы получаем эгоизм (лже-персонализм), космополитизм (лже-гуманизм) и шовинизм (лже-национализм). Там, где такое понимание достигается и сохраняется, мы имеем триединство персонализма, гуманизма и национализма, причем именно последний сообщает всему целому его "полноту, внутреннюю правду и действенную силу".
П. Е. Астафьев верил в будущее русской философии, потому что "истинный предмет и здравой философии и русского мыслящего ума есть внутренний мир", который один дает прочное основание для разумного постижения природы всех вещей… Сегодня мы имеем за собой подлинную национальную традицию русской философии, и исключительно важно восстановить прочную связь с этой традицией, соединить с ней все ценное, что порождает современная русская мысль… Нельзя не пожалеть о том, что в вопросе о сущности человеческой свободы, получившем столь глубокое освещение в русской национальной философии, наша интеллигенция продолжает питаться отбросами экзистенц-нигилизма и его бердяевскими перепевами.
Наследие, оставленное нашей национальной философией, ещё не только не востребовано в полной мере, но в значительной степени неизвестно тем, кто может и должен вступить в права наследников. Однако чтобы вступить в эти права на деле, надо до конца понять, что речь идет именно о духовном наследии, которое не положишь в кошелёк, чтобы при случае "расплатиться" оттуда с современностью… "Обладает мировоззрением только тот, чья мысль, чувство и воля самодеятельно, собственною работою участвовали в его построении - хотя бы и несовершенном, но непременно самодеятельном. Получить мировоззрение отвне совершенно готовым - нельзя; его нужно самому выжить всей своей душою".