ЛитСреда. Типично шукшинский рассказ, или Анна Колесникова "Двойное дно"
В наше время читабельных литераторов стало много, а интернет облегчил людям доступ к книгам. Всё это приводит к тому, что читатели перенасыщены новинками, а ритм жизни отвлекает от чтения. В результате - люди начинают читать только то, что хорошо распиарено. Вне зависимости от качества произведений! В отечественной литературе есть порядка двух десятков известных литераторов, штампующих по одной-две книжки в год. Плюс зарубежные книжные блокбастеры... Тут уж у людей нет времени даже на на чтение рекламируемой беллетристики. В результате - почти никто не читает прозу малоизвестных авторов, публикуемую в толстых журналах. А зря!
Не знаю, как вы, а я люблю короткую прозу. Как уже многократно говорил здесь - только мастер может написать качественный рассказ. Не буду повторяться.
Короче. "Двойное дно" Анны Колесниковой - это самая настоящая шукшинская проза! А главный герой - типичный чудик из рассказов Василия Макаровича!
Рассказ опубликован в первом номере журнала "Звезда" за 2017 год:
"АННА КОЛЕСНИКОВА Двойное дно
Рассказ
Искусство быть посторонним.
Е. Летов. Русское поле экспериментов
Серега Глазов на вид незаметный, сорока семи лет. В поселке тысячи полторы, с Серегой поздоровается человек пятнадцать - не самая популярная личность Глазов, даже по сясьснабовским меркам. Но справедливости ради, он и увлечен не тем. Серегин путь - одинокий, бескрайними полями внутренних опытов.
Глазова родили неподалеку от Сясьснаба, жизнь там стала глохнуть, и его перевезли. Как-то ночью к пятилетнему Сереже пришла из прошлой деревни любимая корова Белька, села на край постели и расплакалась. «Белька, - гладил он ее по сырой морде, - Беличка, не плачь. Так пить хочется. Принеси молочка». Корова утиралась копытом и гневно бубнила: «Сглазили ребенка, сволочи поганые. Серой водой отравили, суки». Сережа заснул, а сквозь сон слышал, как отец ругается: «По пояс деревянный! Он же по пояс деревянный!» Потянулся к ночнику, наткнулся на что-то деревянное и с ужасом понял: это он, Сережа Глазов, стал по пояс деревянным. Хотел заплакать и не мог, даже дышать было трудно. От безысходности опять уснул. Проснулся - тело совсем одеревенело. Нестерпимо хотелось пить, и Сережа решил выйти из тела. Сережин дух поплыл на кухню. Было темно, прохладно, тихо. Родители спали в своем закутке, почему-то одетые. Возле печи валялся табурет, наверное, Брыська его перевернула. Сережа пил воду из ведра, плыл назад, вползал в неудобное твердое тело, снова спал. Когда очнулся окончательно, мать рассказывала, что его сглазили завидущие бездетные Никитины, была корь, врач - дурак дураком, и если б не бабка Настасья, сто лет ей самой не болеть и так далее. Позже Сереге объясняли про всякие видения, какие могут посещать психов, алкашей и воспаленных детей. Глазов не спорил и не верил. Слишком хорошо помнил недобрых Никитиных, перевернутый Брыськой табурет, ржавый вкус воды и ни с чем не сравнимое ощущение собственной фантомности.
Вообще детство было счастливым. Отец валил деревья, мать рубила сучья, по вечерам пили - тихо, по-семейному. С нетерпением окончив школу, Серега отправился в лес, чтобы работать увлеченно, как отец. Имел крепкое тело и удивительной остроты зрение. Любил оставаться один, пить и думать. Как-то на помойке нашел сборник фантастических рассказов «Двойное дно», почему-то прочел и от избыточности набежавших мыслей пересказал все сметчице Тамаре. Тамару привлекло не столько изложение, хотя Серега и оказался страстным апологетом двойственности, сколько тот факт, что это была первая прочитанная почти тридцатилетним Глазовым книга. Не способная похвастать подобной цельностью образования сметчица разглядела в Сереге индивидуальность, и он потерял девственность в плане уже не литературном.
В затейливой второй молодости Глазов имел наклонность чередовать самозабвенный труд с неожиданными загулами. Однажды он пропал дней на пять, а когда Тамаре уже надоело искать его - явился, сильно задумчивый, в рваном пиджаке определенно праздничного назначения и с таким распухшим лицом, что обвинить Серегу в простом пьянстве язык не поворачивался. Между ним и сметчицей состоялся недосодержательный разговор:
- Ты где был?
- На свадьбе.
- На какой еще свадьбе?
- Так Леха с Зяби женился.
- Какой еще Леха? Ты как на Зябь-то попал?
- Так шабашили. Улья тягали, зябовскому одному.
- А свадьба при чем?
- Я ж говорю. Леха женился.
- Какой еще Леха?
- Пацан один. С Зяби.
- А с мордой что? Набили?
- Пчелы покусали.
- Пиджак чей?
- Так Лехин.
- А почему такой грязный?
- Провалился.
- В смысле? Кто провалился?
- Я провалился. Сквозь землю.
- В смысле?!
- Вот и в смысле. Иду с Зяби…
- Иду? Сорок километров?
- Денег-то не было.
- А шабашка?
- Так Лехе ж деньги на свадьбу подарил.
- …
- Иду, вдруг земля раскрывается… и я прохожу нáсквозь!
- Куда?!
- Вот куда? В другой мир, куда.
Тамара злилась, материла Серегу, стукнула разок по задумчивой искусанной физиономии, но объяснение так и застряло в области метафизического: разверзлось земное лоно, поглотило Глазова, протащило и выплюнуло в параллельный мир. Чтобы перевести Серегины откровения на будничный язык, надо было ему верить, как назавтра и поступили невозмутимые дровосеки:
- И че там?
- Темно. Не видно ни хрена. Иду на ощупь, чувствую - кто-то рядом…
- Епт…
- Ну. Свет врубает и орет: «Это частная территория!»
- Во двор, что ли, провалился?
- Выходит, так.
Чудачества Глазова всеми прощались: на заготовках он впахивал с напором, смущавшим даже начальство. Приходил и уходил затемно, соглашался на самую тяжелую и нудную работу, получал за нее копейки, которые, не считая, обыкновенно все же нес домой, а не на Зябь. Работал Глазов, что называется, для души. Только мало кто знал, как необоримо еще с пятилетнего возраста душу Сереги влечет к свободе. Заразный рецепт был простым и действенным: чтобы внутренний полет состоялся - тело должно застыть. Помоечный сборник подогнал теорию под Серегину эмпирику. До такого-то состояния обмирания Глазов всю свою жизнь и пытался дойти. Допить, доплыть, допариться, добежать, доспать с Тамарой, недоспать, дорубить, допилить.
Читать далее на ресурсе "Журнальный зал": http://magazines.russ.ru/zvezda/2016/13/dvojnoe-dno.html
Не знаю, как вы, а я люблю короткую прозу. Как уже многократно говорил здесь - только мастер может написать качественный рассказ. Не буду повторяться.
Короче. "Двойное дно" Анны Колесниковой - это самая настоящая шукшинская проза! А главный герой - типичный чудик из рассказов Василия Макаровича!
Рассказ опубликован в первом номере журнала "Звезда" за 2017 год:
"АННА КОЛЕСНИКОВА Двойное дно
Рассказ
Искусство быть посторонним.
Е. Летов. Русское поле экспериментов
Серега Глазов на вид незаметный, сорока семи лет. В поселке тысячи полторы, с Серегой поздоровается человек пятнадцать - не самая популярная личность Глазов, даже по сясьснабовским меркам. Но справедливости ради, он и увлечен не тем. Серегин путь - одинокий, бескрайними полями внутренних опытов.
Глазова родили неподалеку от Сясьснаба, жизнь там стала глохнуть, и его перевезли. Как-то ночью к пятилетнему Сереже пришла из прошлой деревни любимая корова Белька, села на край постели и расплакалась. «Белька, - гладил он ее по сырой морде, - Беличка, не плачь. Так пить хочется. Принеси молочка». Корова утиралась копытом и гневно бубнила: «Сглазили ребенка, сволочи поганые. Серой водой отравили, суки». Сережа заснул, а сквозь сон слышал, как отец ругается: «По пояс деревянный! Он же по пояс деревянный!» Потянулся к ночнику, наткнулся на что-то деревянное и с ужасом понял: это он, Сережа Глазов, стал по пояс деревянным. Хотел заплакать и не мог, даже дышать было трудно. От безысходности опять уснул. Проснулся - тело совсем одеревенело. Нестерпимо хотелось пить, и Сережа решил выйти из тела. Сережин дух поплыл на кухню. Было темно, прохладно, тихо. Родители спали в своем закутке, почему-то одетые. Возле печи валялся табурет, наверное, Брыська его перевернула. Сережа пил воду из ведра, плыл назад, вползал в неудобное твердое тело, снова спал. Когда очнулся окончательно, мать рассказывала, что его сглазили завидущие бездетные Никитины, была корь, врач - дурак дураком, и если б не бабка Настасья, сто лет ей самой не болеть и так далее. Позже Сереге объясняли про всякие видения, какие могут посещать психов, алкашей и воспаленных детей. Глазов не спорил и не верил. Слишком хорошо помнил недобрых Никитиных, перевернутый Брыськой табурет, ржавый вкус воды и ни с чем не сравнимое ощущение собственной фантомности.
Вообще детство было счастливым. Отец валил деревья, мать рубила сучья, по вечерам пили - тихо, по-семейному. С нетерпением окончив школу, Серега отправился в лес, чтобы работать увлеченно, как отец. Имел крепкое тело и удивительной остроты зрение. Любил оставаться один, пить и думать. Как-то на помойке нашел сборник фантастических рассказов «Двойное дно», почему-то прочел и от избыточности набежавших мыслей пересказал все сметчице Тамаре. Тамару привлекло не столько изложение, хотя Серега и оказался страстным апологетом двойственности, сколько тот факт, что это была первая прочитанная почти тридцатилетним Глазовым книга. Не способная похвастать подобной цельностью образования сметчица разглядела в Сереге индивидуальность, и он потерял девственность в плане уже не литературном.
В затейливой второй молодости Глазов имел наклонность чередовать самозабвенный труд с неожиданными загулами. Однажды он пропал дней на пять, а когда Тамаре уже надоело искать его - явился, сильно задумчивый, в рваном пиджаке определенно праздничного назначения и с таким распухшим лицом, что обвинить Серегу в простом пьянстве язык не поворачивался. Между ним и сметчицей состоялся недосодержательный разговор:
- Ты где был?
- На свадьбе.
- На какой еще свадьбе?
- Так Леха с Зяби женился.
- Какой еще Леха? Ты как на Зябь-то попал?
- Так шабашили. Улья тягали, зябовскому одному.
- А свадьба при чем?
- Я ж говорю. Леха женился.
- Какой еще Леха?
- Пацан один. С Зяби.
- А с мордой что? Набили?
- Пчелы покусали.
- Пиджак чей?
- Так Лехин.
- А почему такой грязный?
- Провалился.
- В смысле? Кто провалился?
- Я провалился. Сквозь землю.
- В смысле?!
- Вот и в смысле. Иду с Зяби…
- Иду? Сорок километров?
- Денег-то не было.
- А шабашка?
- Так Лехе ж деньги на свадьбу подарил.
- …
- Иду, вдруг земля раскрывается… и я прохожу нáсквозь!
- Куда?!
- Вот куда? В другой мир, куда.
Тамара злилась, материла Серегу, стукнула разок по задумчивой искусанной физиономии, но объяснение так и застряло в области метафизического: разверзлось земное лоно, поглотило Глазова, протащило и выплюнуло в параллельный мир. Чтобы перевести Серегины откровения на будничный язык, надо было ему верить, как назавтра и поступили невозмутимые дровосеки:
- И че там?
- Темно. Не видно ни хрена. Иду на ощупь, чувствую - кто-то рядом…
- Епт…
- Ну. Свет врубает и орет: «Это частная территория!»
- Во двор, что ли, провалился?
- Выходит, так.
Чудачества Глазова всеми прощались: на заготовках он впахивал с напором, смущавшим даже начальство. Приходил и уходил затемно, соглашался на самую тяжелую и нудную работу, получал за нее копейки, которые, не считая, обыкновенно все же нес домой, а не на Зябь. Работал Глазов, что называется, для души. Только мало кто знал, как необоримо еще с пятилетнего возраста душу Сереги влечет к свободе. Заразный рецепт был простым и действенным: чтобы внутренний полет состоялся - тело должно застыть. Помоечный сборник подогнал теорию под Серегину эмпирику. До такого-то состояния обмирания Глазов всю свою жизнь и пытался дойти. Допить, доплыть, допариться, добежать, доспать с Тамарой, недоспать, дорубить, допилить.
Читать далее на ресурсе "Журнальный зал": http://magazines.russ.ru/zvezda/2016/13/dvojnoe-dno.html