Пианино
Как пианино появилось в холле на втором этаже здания, он не знал. Помнил только, что раньше там было пусто и неуютно, а потом прямо на полу выложили камнями клумбы, засыпали их землёй и посадили в эти клумбы маленькие деревья... Вокруг появились скамейки, вырезанные из стволов, а под листьями появилось пианино. Немного странно было видеть его в здании факультета, и тем более возникало желание остановиться за стеной и послушать, как кто-нибудь играет на нём... Желающие время от времени находились... Пальцы всегда касались крышки, немного задерживаясь на её поверхности. А потом рождалась музыка.
Он никогда не задумывался, с каких пор стал приходить в этот коридор, и садиться в кресло перед пианино. Именно так часто забываются какие-то события, с которых начинается новый виток нашей игры. Пальцы задерживались на крышке, слегка разъезжались в сторону, и обнажали клавиши. Никогда заранее он не знал, что будет играть. Многие годы слушал и мечтал. Мелодия, сыгранная на фортепиано, редко могла не тронуть его, даже наоборот часто становилась страшно важной на долгое время. Если она звучала в наушниках, когда он шёл по улице, пальцы непроизвольно двигались ей в такт, словно если бы этого не было, её нельзя было бы услышать. Если он слушал дома, крышка стола обязательно становилась его клавиатурой, и пальцы вновь двигались, опережая звуки на мгновение. Конечно, были и другие инструменты, что могли заставить его прислушиваться, - он вообще относился к музыке весьма трепетно, но когда представлял себя среди друзей играющим для них, один или с кем-то, он всегда играл на фортепиано.
Часто клавиши становились единственным, чего касались его пальцы за долгие дни. Труднее всего было справиться с самим собой - человеком, привыкшим получать результат сию же минуту и не терпящим промедления. Хотелось сразу же сыграть произведения, которые он столько раз уже мысленно играл, над которыми плакала его душа, и которые всегда, как бы плохо ни было, могли заставить его счастливо улыбаться... Но сразу ничего не получалось: клавиши не слушались напора, словно шептали о терпении, которого ему - увы! - не хватало...
Не хватало терпения, но было нечто иное, ради чего он мог научиться... Что с лихвой восполняло его нетерпеливость, его непоседливость...
Лицо женщины... губы, которые шептали его имя, рассказывали всё, что видели на его лице, пальцы, которые привыкли в стремительном танце говорить о том, о чём умолчали уста... Ему казалось, что только музыкой он может ответить ей, поэтому и сидел днями и ночами, стараясь научиться этому языку, на котором скажет не столько о том, как он думает, сколько о том, что он чувствует, когда это думает. Ему казалось, что никакие слова - обычно такие сильные и всегда важные - не способны передать это. Только музыка и прикосновения, которыми говорится куда больше, чем словами. Причём понять это возможно только на собственном опыте, когда чувствуется вся сила этих прикосновений - пальцами, губами и звуками, - когда она не иссякает через мгновение после рождения, а несёт всё дальше на своих руках; но и годы пустоты нужно почувствовать, годы молчания, даже когда миллионы звуков не дают заснуть, годы, в которые превращаются жизни без самих себя... без Тебя...
***
Впервые слова прозвучали год назад... С тех пор много раз я пытался дописать эту запись, но больше того, что уже написано, ничего сказать не смог. Прошёл целый год, как и все прочие, совершенно особенный. В первую очередь тем, что я достиг своего предела в том виде, в котором я всегда его себе представлял. Наверное, это не совсем предел, потому как после него определённо что-то ещё есть, но это что-то потребует многих сил чтобы быть понятым и облечённым хотя бы в какую-нибудь форму. На днях услышал слово «переосмысливание», и подумалось, что оно-то как раз вполне подойдёт для описания меня в настоящее время. По достижении своего предела настало время переосмысливания. Переосмысливания и длительной перезагрузки...