обратный бинокль
Ясно, откуда взялся страх старости - появилось ощущение перспективы;категория будущего как таковая. В шестнадцать мы жили так, словнозавтра никогда не наступит, как будто у нас есть только вот эта весна ибольше никакой, как будто если вот сейчас не позвонить, жизнь лопнет пошву, как сумка, и все рассыплется; не было ничего хуже, чем услышать"подрастёшь - узнаешь", потому что мы все понимали точнее и лучшевзрослых, и была какая-то очень четкая грань, после которой становятсявзрослыми - бесповоротно, вот этими взрослыми, довольно убогими,обсуждающими болезни и мебель, политику и цены на колбасу; мы умелимечтать только до следующего гонорара; до ближайшей сессии; до первойбольшой любви - дальше начиналось либо какое-то нечеткое неоновоепрекрасное далеко, либо ад и погибель, где мы сразу старые, испитые инесчастные, без перехода; все ужасало так сильно, потому что тебеперестало сходить с рук; мир впервые обращался к тебе напрямую, неспрашивая, дома ли мама и можно ли ее к телефону, и это неизменнонаполняло чувством непосильной, чудовищной ответственности: даже простозарвавшейся преподше возразить, даже мальчика за руку взять самой натретьем часу беседы и не умереть от страха, даже вынести несправедливоематеринское обвинение - тебя трясло еще вечер, ты не мог поесть толком;теперь, когда разрешили гулять до утра, отпала необходимостьпротестовать, когда научили шутить, отпала необходимость доказывать иругаться, никаких врагов, кроме тебя самого, у тебя не осталось, и тывыяснил вещь довольно неприятную: ты останешься в живых, даже еслиумрёт ближайший. Ты сдюжишь, даже если закончится самая большая твоялюбовь; даже то, что на самом деле окажется самой большой твоейлюбовью. Этот конкретный день, даже месяц, даже год мало что решает витоговом зачете, и неясно, куда ты так торопился; самое интересное - немгновения, вспышки и озарения, а процессы, достаточно долгие, чтобыпроследить динамику; мифология и внутренняя идиоматика многолетнихотношений, творчество человека от юношеских стихов до последнегоромана, ты сам с восьми до двадцати пяти; и вот ты вдруг оказалсявписан в куда более длинный и важный цикл, чем думал, когда смаковалвсе обстоятельства собственной кинематографичной рокерской гибели втридцать, таким молодым и красивым (про такую смерть стало неинтересномечтать, потому что у друзей дети, Маркес свою лучшую книгу написал всорок, а живет на роялти с нее до сих пор, дай бог ему здоровья, аСтингу 58, и с каждым годом он только круче).
Тогда ты сталвнимательно смотреть на стариков и узнал, что тебя так пугает: им неспрятаться. По тебе не видно, сколько ты дней не спишь, чем ты болен ихороший ли ты человек: пока ты молод, ты анонимен, ты неуязвим, тытратишь то, чему еще не скоро узнаешь цену. К пятидесяти у тебя на лицепроступает выражение, которым характеризуются все твои отношения смиром: ты понимаешь, что тётка в метро едет, брезгливо собрав губы, непотому, что ей не нравится, как ты одета, а потому что она даже спит стаким лицом: это ее скринсейвер. Она была красивой когда-то, очевидно,и явно недолюбливала человечество: теперь это написано на ней таккрупно, что напротив нее боязно садиться. К шестидесяти пяти телочеловека - его складки, осанка, мышечный тонус, фактура кожи -расскажут тебе подробно, что и как много оно пило и ело, чем болело,таскало ли тяжести, занималось ли спортом, и каким, и как долго, былоли любимо, любимо ли сейчас и даже есть ли у него дети; характеромморщин, носогубных складок, горьких уголков губ, выражением глаз лицоскажет тебе, много ли выпало на долю его обладателя, часто ли онсмеялся и бывал счастлив и к какому промежуточному итогу пришёл.Старики абсолютно проницаемы, им гораздо труднее солгать: по ним всеможно рассказать еще до того, как они скажут первое слово. Есть великиестарики, и от них сияние; тело как будто истончается на них, и сквозьнего шпарит горячий счастливый свет; есть старики темные и дурные,такие, как будто в их теле задохнулось всяческое биение, стремление,доброе намерение; есть старики усталые и пустые, как будто дух побыл вних, оставил и отправил дальше, как порожнюю тару; и это всегда - самыйскорый и красноречивый ответ на вопрос, о чем они жили. Как ты ответишь- тогда - на то что спрашиваешь - сейчас? О чём будет этот старик - отом, что Бог есть, и он его атом, или о том, что всё было зря?
Икак мы посмотрим на себя этих - вот этих, дышащих, тугих, неусидчивых,таких сильных, неспособных поверить, что можно устать за один поход вближайший магазин, как мама, не смочь заснуть после того, как один разразбудили, после каждого лестничного пролета пытаться отдышаться попять минут - как на щенков, маявшихся преимущественно дурью, но, вцелом, лучших, чем нынешние, как на хороших ребят или как на уродов,отнявших у нас всё?
(с)
Тогда ты сталвнимательно смотреть на стариков и узнал, что тебя так пугает: им неспрятаться. По тебе не видно, сколько ты дней не спишь, чем ты болен ихороший ли ты человек: пока ты молод, ты анонимен, ты неуязвим, тытратишь то, чему еще не скоро узнаешь цену. К пятидесяти у тебя на лицепроступает выражение, которым характеризуются все твои отношения смиром: ты понимаешь, что тётка в метро едет, брезгливо собрав губы, непотому, что ей не нравится, как ты одета, а потому что она даже спит стаким лицом: это ее скринсейвер. Она была красивой когда-то, очевидно,и явно недолюбливала человечество: теперь это написано на ней таккрупно, что напротив нее боязно садиться. К шестидесяти пяти телочеловека - его складки, осанка, мышечный тонус, фактура кожи -расскажут тебе подробно, что и как много оно пило и ело, чем болело,таскало ли тяжести, занималось ли спортом, и каким, и как долго, былоли любимо, любимо ли сейчас и даже есть ли у него дети; характеромморщин, носогубных складок, горьких уголков губ, выражением глаз лицоскажет тебе, много ли выпало на долю его обладателя, часто ли онсмеялся и бывал счастлив и к какому промежуточному итогу пришёл.Старики абсолютно проницаемы, им гораздо труднее солгать: по ним всеможно рассказать еще до того, как они скажут первое слово. Есть великиестарики, и от них сияние; тело как будто истончается на них, и сквозьнего шпарит горячий счастливый свет; есть старики темные и дурные,такие, как будто в их теле задохнулось всяческое биение, стремление,доброе намерение; есть старики усталые и пустые, как будто дух побыл вних, оставил и отправил дальше, как порожнюю тару; и это всегда - самыйскорый и красноречивый ответ на вопрос, о чем они жили. Как ты ответишь- тогда - на то что спрашиваешь - сейчас? О чём будет этот старик - отом, что Бог есть, и он его атом, или о том, что всё было зря?
Икак мы посмотрим на себя этих - вот этих, дышащих, тугих, неусидчивых,таких сильных, неспособных поверить, что можно устать за один поход вближайший магазин, как мама, не смочь заснуть после того, как один разразбудили, после каждого лестничного пролета пытаться отдышаться попять минут - как на щенков, маявшихся преимущественно дурью, но, вцелом, лучших, чем нынешние, как на хороших ребят или как на уродов,отнявших у нас всё?
(с)