Не сдаваться: Три солдата на войне

[ursusrussus]

Оглавление

Три солдата на войне

После сдачи Акатсу мы смогли начать действовать более продуктивно. Мы ускорили наши путешествия по цепочке стоянок, которые стали считать патрулированием "оккупированной" нами территории. Когда мы замечали врага, мы открывали огонь без предупреждения. В конце концов, врак должен был узнать от Акатсу где и когда можно нас ожидать. Мы считали любых людей, одетых как жители острова, солдатами противника или шпионами. Доказательством этого мы считали то, что каждый раз как мы обстреливали одного из них, вскоре прибывала поисковая группа. Количество вражеских войск увеличивалось с каждым разом, и казалось, что они хотят окружить у убить нас. Снова и снова я удивлялся, почему они не организуют поисковый рейд по всему острову. Чтобы обыскать все холмы и долины в центральной части острова за раз, однако, понадобилось бы не меньше одного-двух батальонов, и было не похоже, что у врага найдётся столько людей просто чтобы найти трёх людей. Я предполагал, что противник никогда не пошлёт больше пятидесяти или ста человек. Мы были уверены, что сможем ускользнуть от отряда именно такой численности, не более. У нас было преимущество, что мы знали центральный Лубанг как свои пять пальцев. Фактически же самый большой искавший нас отряд насчитывал не более сотни человек, как правило же было около пятидесяти.



Когда мы прятались в джунглях, большие деревья становились нашими защитниками. Иногда вражеские солдаты продолжали стрелять некоторое время по деревьям , за которыми мы прятались, но без всякого толка. По мере того, как их охватывала бессильная злоба, они целились всё менее внимательно, но продолжали расходовать боеприпасы. А нам только это и было нужно. Нас было всего трое, а мы оставляли в дураках отряд в 50 человек. Именно так нас учили вести боевые действия в Футамате.

Я рассказал Симаде и Кодзуке о моих приказах от  командира дивизии (division commander). Кодзука немедленно сказал "Лейтенант, я останусь с вами до конца, даже если это займёт десять лет". Симада высказался с ещё большим энтузиазмом: "Нас троих должно хватить, чтобы удерживать весь остров, пока на нём снова не высадятся наши войска." Они оба обычно называли меня "лейтенант" или "командир", но настоящей субординации между нами не было. Я был офицером, Симада капралом, а Кодзука рядовым первого класса, но мы общались как равные, и голос каждого имел равный вес в определении планов. Мы по очереди охотились и готовили .Я спрятал свой меч в дубле мертвого дерева недалеко от Кумано Пойнт. Так что я и вооружён был как остальные, винтовкой и штыком. Мы били товарищами, борющимися за достижение одной цели. Никто из нас не пил,  у всех были здоровые зубы, и вообще в целом мы были все здоровы. Хотя Симада был немного больше остальных двоих, все трое мы были достаточно маленькими чтобы двигаться со скоростью,  необходимой для партизанских действий.

Я не скажу, что у нас совсем не было ссор. Далеко не так! Были моменты когда мы ругались до пены у рта и давали друг другу затрещины.

В голове мы носили "продовольственную карту" Лубанга. По погоде и своему опыту мы могли сказать, в какую часть острова можно было отправиться за спелыми бананами  и сравнительно большим количеством коров. Часто случалось, однако, что когда мы приходили в назначенное место на продовольственной карте, там оказывалось не так много еды, как мы рассчитывали, и начинались споры:

"Давай пройдём ещё вглубь"

"Нет, давай отдохнём здесь один день."

"Ерунда! С чего вдруг ты этого захотел?"

"А чего бы и нет?"

"Ты уже довольно поперечил мне!"

"А кто ты такой, чтобы тут командовать?"

Когда это начиналось, мы продолжали, пока кто-нибудь не сдавался. Симада и Кодзука иногда доходили до драк, так что случились и ссадины, и разбитые губы. Когда они доходили до такого, я обычно медитировал, но иногда просто садился неподвижно и позволял им решить спор между собой. Когда такое происходило, им ничего не оставалось, кроме как драться с зубами и ногтями, пока один из них не сдавался. Это мена озарило догадкой, что поскольку это давало им возможность испытать свою физическую силу и выяснить, как далеко их тела зайдут за их убеждениями. А в долгосрочной перспективе, эти редкие драки лишь сближали нас.

Однажды до драки дошло у нас с Симадой. Мы говорили о бегстве Акатсу, и Симада высказался о нем сочувственно, а я, со своей стороны, не видел никаких поводов к сочувствию солдату, который дезертировал прямо у меня на глазах. Вскоре спор перерос в потасовку, и мы покатились вниз по склону холма, пиная друг друга.

Часто ходя у подножий гор вблизи от деревень, мы находили клочки бумаги и изношенную одежду. Последнему мы были особенно рады, так как нам всё время не хватало ветоши для чистки наших винтовок. В те дни, также, островитяне, приходяшие в горы рубить деревья, стали оставлять недоеденный рис в горшках. Эти следы дали нам понять, что условия жизни на острове несколько улучшились. В то время, когда ушёл Акатсу, мы могли пройти остров из конца в конец, и не найти ни единого кусочка бумаги.

Однажды ночью Симада, ушедший в дозор, вернулся и сказал, несколько возбуждённо, "Лейтенант, не шумите, и пойдёмте со мной".

Мы находились вблизи от Тилика. Я беззвучно воследовал за ним на невысокий холм, голый после недавней уборки риса. Достигнув вершины, мне пришлось сдержать возглас удивления. Электрический свет сиял в Тилике! Впервые после приезда на Лубанг я видел электрический свет.

Втроём мы уселись на холме и уставились на город.

"Когда по твоему у них появился генератор?"

"Давай попробуем посмотреть поближе"

"Нет! У них никогда раньше не был электричества. Пусть немного порадуются."

Прошло шесть лет с тех пор, когда я видел электрический свет в последний раз, но вид его не пробудил во мне ни малейшей тоски по дому. Это удивило даже меня. Я так привык, что по ночам нет света, что Тилик казался мне другим миром, не тем, в котором я когда-то жил.

Корабли, приходящие в Тилик, тоже изменились. Поначалу это были маленькие судёнышки, которые выглядели совсем как "поккури", высокие японские сандалии, которые когда-то носили гейши. Мы их называли лодки-поккури. Теперь их сменили большие белые океанские лайнеры, на некоторых из них через громкоговорители играла музыка, когда они причаливали в Тилике. Там обычно играли популярные филиппинские песни, но иногда мы слышали и японские мелодии. Звуки плыли над вершиной маленького лысого холма, откуда мы смотрели на огни Тилика.

Еще нам был виден маяк на Кабре, соседнем острове. Вид чего-то вне лубанка совсем не произвёл на меня впечатления, и я думал, не лишился ли я способности чувствовать.

В дождливый сезон ни поисковые отряды, ни островитяне не заходили в горы. Мы могли расслабиться и задерживаться на одном месте. Мы построили небольшй навес с крышей из пальмовых листьев. Иногда мы просиживали в нём целые дни. Если долго сидишь на одном месте, начинаешь узнавать звуки вокруг. Когда мы шли, малейший шум заставлял нас насторожиться, но сидя на одном месте долгое время, мы начинали распознавать тот звук как треск сучьев на ветру, а этот как звук поднимающейся воды в долине под нами, и так далее. Мы научились опознавать птиц, которые жили только в определённых местах.

Когда мы так сидели, обычное напряжение отпускало нас, и мы беседовали о старых временах в Японии. Мы, вероятно, знали о семьях и детстве друг друга больше, чем большинство наших родственников.

Однажды Симада мягко проговорил "Интересно, это был мальчик или девочка."

Когда он уходил из дома, он и его жена ожидали рождения их второго ребёнка. Их первый ребенок, девочка, уже ходила в начальную школу. Однажды, рассказывая о ней, Симада вздохнул и сказал - "Наверное, она уже в том возрасте, чтобы интересоваться мальчиками". Потом он просто уставился на свои ноги, а дождь лил снаружи. Симада особенно любил говорить о празднике танцев в своём родном городе. Каждый раз как он подниматл эту тему, его голос оживлялся. Каждый раз он начинал петь песню, которую пели в его городке на фестиваль.

В эту ночь не танцуют только я и каменный Будда.

Он рассказывал нам о деревянной сцене, которую они строили для танцев и как молодые люди прохаживались вокруг в своих летних кимоно. Пока песня повторялась вновь и вновь под постоянный бой барабанов, мужчины и женщины танцевали в круге. Традиционные слова песни постепенно заменялись bawdy variations, пока наконец, с приближением рассвета, парни начинали подкатывать к девушкам.

«Ты наверняка танцевал на празднике бон» - однажды сказал Симада. Но я покачал головой. Я не знал песню, которую пел Симада, и никогда не был на празднике бон. И Кодзука тоже никогда не был. Так что мы могли только слушать.

«Праздник бон самое радостное время в году» - говорил Симада, часто повторяясь. Я часто вспоминал его таким, поскольку именно во время этих рассказов меня больше всего впечатлила его внутренняя доброта.

Иногда мы стригли друг другу волосы маленькими импровизированными ножницами. Я стриг Симаду, Симада стриг Кодзуку, Кодзука стриг меня. Если бы двое из нас стригли друг друга, одному из них пришлось бы стричь и третьего, а это было бы нечестно. Стрижка занимала около сорока минут, и если один из нас стриг бы двоих, он бы работал почти полтора часа, в то время как кто-то из троих не работал бы вовсе.

В феврале 1952 легкий самолёт Филиппинских ВВС кружил над островом. Мы слышали звук громкоговорителя, но из-за шума двигателя не могли разобрать слов. Кодзука, у которого были хорошие уши, сказал - «Они, похоже, называют наши имена.» После того как он это сказал, мно тоже стало это слышаться. Самолет сбросил какие-то листовки и улетел.

Позже мы подобрали эти листовки, и среди них было письмо от моего старшего брата Тосио. Оно начиналось «Я вручаю это письмо Подполковнику Джимбо, который отправляется на Филиппины по приглашеию Мадам Роксас» Затем он писла, что война закончилась, оба моих родителя были живы и в порядке, и что все мои братья уволились из армии.

Еще там были письма от семей Кодзуки и Симады, с приложенными семейными фотографиями.

Тогда я решил, что янки на этот раз превзошли сами себя. Я убивлялся, откуда они раздобыли фотографии. То, что во всём была какая-то уловка, не было сомнения, но я не мог понять, как это удалось провернуть. На фотографии, которую получил Симада, были его жена и двое детей. Если бы фотографии были настояшими, вторым ребёнком должна была быть девочка, но у нас на этот счёт были сомнения.

«Это должна быть фотография моих ближайших родственников» - заметил Симада, «но этот человек слева мне не близкий родственник. Я думаю, это ещё одна вражеская подделка.»

Вернувшись в Японию, я узнал, что когда Подполковник Нобихуко Джимбо был во время войны на Филиппинах, он спас жизнь Мануэля Роксаса, который после войны стал президентом страны. Роксас умер в 1948 году, а позже его вдова пригласила подполковника Джимбо на Филиппины. И он действительно привёз эти письма, но тогда мы всему этому не поверили.

Примерно через месяц, мы снова услышали звуки громкоговорителя. Мужской голос говорил «Я остановился в гостинице в Маниле, когла узнал, что вы всё ещё на острове. Я приехал поговорить с вами. Я Ютака Тсуджи из газеты Асахи. После мужчина повторял, что он японец, и пел что-то похожее на японскую боевую песню.

«Ну вот они начали снова»- заметил я.

Симада ответил «Одно беспокойство. Давайте двигаться куда-нибудь»

Полагая, что человек с громкоговорителем мог оставить что-то после себя, мы поискали и нашли японскую газеты - первую за семь лет.

В разделе последних новостей была заметка жирным шрифтом, озаглавленная «Подполковник Джимбо отправился на Филиппины чтобы убедить Филиппинское правительство отменить карательную операцию против Японских солдат на Лубанге». Статья была обведена красным.

Мы прочитали остальную газету страница за страницей и  пришли к выводу, что враг нашёл какой-то способ вставить эту статью в настоящую японскую газету. Упоминание «карательной операции» в конце концов подтверждало, что война продолжается.

Я сказал остальным, что эта газета- отравленная конфета, хорошо выглядит, но смертельно опасна.

Расписание радиопередач в газете немного озадачило меня. Мне показалось, что в нём было чересчур много развлекательных передач. Однако, я знал, что в Америке существовали коммерческие радиостанции, и я решил, что теперь, должно быть, в Японии тоже есть коммерческие станции. Когда я покидал Японию, у нас были только государственные радиостанции, но теперь, возможно, появились и частные. Если так и было, не возникало сомнений, что у них в программе должна быть солидная доля развлечений, чтобы привлекать рекламодателей.

Кодзука сказал «Я не думаю, что этот репортёр по имени Ютака Тсуджи существует на самом деле. Я думаю, они просто хотят звучать убедительнее, и для этого используют имя газеты Асахи, и все эти вещи»

В июне 1953 Симада был тяжело ранен в ногу. Это случилось на южном берегу между Гонтином и Бинакасом. Мы считали эту территорию своей. Поскольку островитяне редко заходили сюдя, мы удивилсь, обнаружив группу из пятнадцати или шестнадцати рыбаков, устроивших там лагерь. Приближался сезон дождей, и мы не могли рисковать имея рядом со своим убежищем посторонних. Я сказал «Надо от них избавиться, немедленно. Чем раньне, тем лучше!».

Перед рассветом рыбаки развели костёр и собрались вокруг него греться. Из близкой рощи Симада и Кодзука сделали по ним несколько выстелов. Они разбежались, но один из них схватил ружьё и спрятался за валуном. Мы стали обходить его чтобы зайти в тыл. Но мы не знали, что тем временем на пляж вернулся другой рыбак, вооружённый карабином, вернулся на пляж. Наше внезапное появление всполошило его, и он сделал вслепую два выстрала по нам, прежде чем убежать.

Один из них вскольз задел безымянный палец на моей правой руке, а другой прошил правую ногу Симады. Он упал на колени и замер. Я быстро поднял его и понёс на спине обратно в лес, пока Кодзука прикрывал нам спину.

Пуля вошла с внутренней стороны голени и прошла slantwise. Я снял свою loincloth  и наложил жгут выше раны.

Пули карабина маленькие, и, по-видимому, эта не повредила кость. И в ране не было грязи, так что на мой взгляд не было и угрозы столбняка. Я замазал рану коровьим салом, и наложил шину от колена к лодыжке. Симада скрипел зубами от боли, на лбу у него выступил пот.

Затем я кипятил воду и промывал рану каждый день. Я высасывал рану до тех пор пока не появлялась кровь, затем прикладывал свежий коровий жир. У нас не было совсем никаких лекарств. Повязки и коровий жир были единственными доступными медикаментами.

Пока я старался быть врачом для Симады, Кодзука взял на себя ответственность за несение караулов и добывание еды. Симада не мог двигаться, и я должен был няньчить его, даже убирать за ним отходы. Я был рад, что тогда был сезон дождей. Иначе нам было бы опасно оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы рана Симады зажила.

Примено через сорок дней, на ране образовался тонкий слой новой кожи. Хотя угрозы заражения больше не было, рана была серьёзной, и была существенная вероятность, что Симада станет инвалидом. Я сказал ему, чтобы он пробовал сгибать ногу в колене. Постепенно у него стало получаться, сгибая также лодыжку. Для меня и Кодзуки это стало огромным облегчением.

Но большой палец Симады всё ешё не гнулся, так что он н мог передвигаться очень быстро. Он казался подавленным.

Однажды когда Кодзука вернулся с охоты, мы нашли Симаду лежащим на животе, приготовившегося стрелять в какую-то невидимую нам цель. Мы тут же залегли на землю, и я шёпотом спросил, в чём было дело. Он оглянулся и, держа в руках винтовку, перевернулся на спину. Его лицо было бледно.

«Когда вы ушли», сказал он, «я услышал голоса со стороны берега. Я думаю, семь или восемь местных прошли вбили от меня. Я собирался убить их, если смогу, but frankly I thought I’d had it.

Я опасался, что Симада мог получить какую-то побочную болезнь, но он крепчал с каждым днём. Его улыбка вернулась, и к концу октября он снова мог ходить с винтовкой на плече, хотя и хромал  до сих пор. Он множество раз извинялся за доставленные им неприятности.

Я был очень рад его восстановлению, но к концу года он начал терять дух. Он выглядел хмурым значительную часть времени, и стал вспоминать своего отца и его. Его голос был тихим и каким-то печальным.

У Симады пропало свойственное ему жизнелюбие. Я вспомнил, что мне говорил один старый солдат давным-давно - «Лёгкая рана делает тебя храбрее, но серьёзная рана уничтожает твой дух». Возможно, именно это случилось с Симадой. По вечерам, когда он сидел и смотрел на фотографию своей жены и детей, которую нам сбросили с листовками, я чувствовал что вес почти сорока лет тяжело лёг на его плечи. Он had gotten much grayer.

Он теперь часто разговаривал сам с собой. Однажды, когда я спросил его, что он только что сказал, он просто покачал головой и ответил «А, ничего».

Немногими днями позже, я обнаружил что он сидел уставившись на фотографию. Думая приободрить его, я подошёл к нему сзади, но прежде чем я заговорил, я услыхал как он шепчет «Десять лет. Целых десять лет.»

Я тихо вернулся туда, где был, но с ужасным осадком. Когда он был самим собой, он легко переносил невзгоды.

«Не беспокойся» - всегда говорил он, «Завтра я возьму себя в руки».

Он всегда так говорил, когда хотел сказать, что завтра всё будет в порядке. Он много раз подбадривал меня и Кодзуку таким образом этой фразой. Но теперь всё было по другому, и я боялся. Мои страхи оправдались несколькими месяцами позже.

Пляж в Гонтине оказался несчастливым для Симады. 7 мая 1954 года, он был убит на месте, всего в полумиле от того места, где был ранен в ногу.

Когда его нога зажила достаточно, чтобы ходить, мы переместились поближе к Вакаяма Поинт, но попались на глаза поисковой группе, и стали спускаться к южному побережью. К сожалению, другая поисковая группа поджидала нас там. Их было около тридцати пяти, расположившихся на пляже как стая чаек, всего лишь в восьмиста метрах от нас. Я думал, что лучшим решением будет открыть по ним огонь. Сделав десяток выстрелов, мы смогли бы попасть в некоторых из них. Тогда мы смогли бы сбежать, прежде чем они оправятся от шока.

Но подумав минуту, я вспомнил, что нога Симады может оказаться недостаточно сильной для этого. Как и с Акатсу, нам приходилось подстраивать скорость движения троицы под скорость самого слабого. Симада в тот момент и был самым слабым. Я всё еще думал, что у нас могло получиться, но были ещё и тень сомнения, да к тому же я не хотел, чтобы мы расходовали больше боеприпасов, нежели это было абсолютно необходимо.

Кодзука приготовился стрелять, я тоже прицелился, но потом передумал.

«Не стреляй» - сказал я, «Мы всегда можем убить кого-то из них когда захотим.  Пусть поживут ещё.»

Отменив атаку, мы пошли обратно в леса. В расщелине казалось достаточно спокойно, но нам нужно было быть осторожными. Поиковый отряд мог зайти вглубь острова от побережья.

У нас было три разных мнения о том, что делать дальше. Кодзука хотел перейти горы и двинуться к противоположному берегу за один переход. Учитывая состояние ноги Симады, я предложил обходить горы, оставаясь всё время на одном уровне. Это займёт больше времени и отнимет меньше физических сил.

Кодзука повернулся к Симаде  и спросил «А ты что хочешь делать?»

Симада ответил sheepishly, «Мне так тяжело передвигаться, что я бы предпочёл окопаться здесь».

Кодзука был взбешён, «Твоя нога в порядке, не так ли?» закричал он. Было бы сумасшествием оставаться здесь. Акатсу знал об этом месте. Поисковый отряд должен рано или поздно прийти сюда. Ты с нами или против нас, Симада? Если ты против нас, у меня есть другая идея, о том, что нам надо делать!

Кодзука уставил дуло своей винтовки на грудь Симады. Его глаза под козырьком фуражки пылали яростью. Я оттолкнул винтовку в сторону «Успокойся, Кодзука. Будет неразумно тащить его за собой, если он не уверен в своей ноге. Давай сделаем как он просит и спрячемся здесь на время».

Мы остались.

В этой части острова в достатке рос фрукт под названием «нанка», и на следующее утро Кодзука и я собрали их большую охапку. Мы решили нарезать их ломтиками и разложить для просушки. На полдороге на скалу из долины была впадина, верхний склон был не виден  со дна долины.

Мы нашли упавшее дерево на солнечном месте на склоне, и разложили нарезанную ломтиками нанку по стволу. Тогда Кодзука и я вернулись через долину к нашему лагерю и прилегли отдохнуть, а Кодзука остался стоять на часах. Когда мы проснулись, мы обнаружили, что Симада переносит нанку вниз в долину, поскольку павшее дерево теперь оказалось в тени. «Это не хорошо», пробормотал Кодзука.

Если кто-нибудь увидет разложенный нанка, он догадается, что мы скрываемся неподалёку. Я тоже беспокоился об этом, но ещё больше я беспокоился о поисковом отряде на берегу. За день до этого, они двинулись в сторону Two House Point. Теперь я боялся, что они могут вернуться. Я опасался, что они могут вернуться. Я решил, что нам следует поесть пока ещё светло, а потом, забрав еду с собой, двинуться назад к берегу, чтобы посмотреть, что там происходит. Я оставил нанку где они были, и начал готовить. Сделав так, я стал причиной смерти Симады.

Пока я готовил, я поглядывал в долину и заметил какое-то лёгкое движение. Я схватил свою винтовку. Человек похожий на островитянина пробирался по долине, всего лишь в двадцати пяти метрах от нас. Он, очевидно, заметил нанку. Я сделал два быстрых выстрела.

Попали ли выстрелы в цель или нет,  яне знаю. Человек вскрикнул и метнулся за камень. Я упал на землю, Кодзука спрятался за большим древесным стволом примерно в трёх метрах от меня  и мы приготовились стрелять снова.

Но Симада продолжал стоять у дерева в нескольких метрах от нас. Он целился из винтовки, но он не сделал ни одного выстрела. Это было странно (peculiar), потому что он был самым быстрым стрелком из нас всех. Он мог выстрелить пять раз, пока я успевал выстрелить лишь дважды. Но что беспокоило меня еще больше, это то, что он всё ещё стоял.

В обычных обстоятельствах я бы закричал «Ложись, дурак!» Но почему то тогда я потерял голос. Я не знал, где были враги, но если человек, которого я видел, был их проводником, они должны были быт где-то неподалёку, а если они пришли с берега по долине, они могли оказаться в месте, откуда мы были у них как на ладони.

Выстрел прогремел из долины, и Симада повалился головой вперёд. Он не шевельнулся. Он был убит мгновенно. Враг был не в долине, как я думал, а на склоне на другом берегу реки. Это означало, что мы с Кодзукой видны им, так что мы вскарабкались на берег бывший у нас за спиной. Мы захватили винтовки, но бросили всё остальное - инструменты, боеприпасы, ножи боло, всё.

Из газеты, которую позже оставила поисковая группа, мы узнали, что Симаде попали прямо между бровей. В газете также говорилось, что то, что мы приняли за поисковую группу, было горнострелковым подразделением Филиппинской армии, упражнявшимся в атаке на Huks. Это никак не изменило ненависти, которую я и Кодзука испытывали к людям, убившим Симаду.

Мы всегда удивлялись, почему Симада остался стоять, не сделав ни единого выстрела. Я подозревал, что вражеские войска могли нести Японский флаг, и вид этого флага мог смутить Симаду на один роковой миг. Возможно он увидел флаг и подумал, что это японские войска наконец высадились на остров, чтобы установить с нами связь. Демонстрация вражеских флагов была стандартным приёмом партизанских подразделений.

Как бы то ни было, мы совершили ещё несколько ошибок. Во первых, мы спрятались в этой долине, во-вторых, мы перенесли нанку в долину, в-третьих, оставили их там. Ошибкой Симады было остаться стоять, а моей ошибкой было не крикнуть ему, чтобы он пригнулся.

Почему голос оставил меня? Единственное объяснение приходило на ум - что за исключением драк между собой, мы никогда не разговаривали громким голосом. Даже я никогда не отдавал приказы громко. Привычка к скрытности помешала мне закричать сразу. Но действительно ли это hold water? Не должен ли был я повысить голос, когда это было нужно?

Я проклинал себя за то, что этого не сделал, но Кодзука сказал - «В первую очередь сам Симада хотел стоять в полный рост. Это быть может, звучит callous, но нам надо свыкнуться с фактом его смерти. Меня беспокоит, что ты винишь себя в том, что случилось.»

Примерно через десять дней после смерти Симады, над лесом несколько раз пролетел самолёт Филиппинских ВВС, волоча за собой streamer. Он сбрасывал листовки, через громкоговоритель раздавалось «Онода, Кодзука, война закончилась».

Это взбесило нас. Мы хотели кричать obnoxious грязным Американцам прекратить угрожать и cajoling нам. Мы хотели сказать им, что если они не прекратят запугивать нас как трусливых кроликов, мы однажды доберёмся и до них, рано или поздно.

Несколькими днями позже в лесу послышался шум. Я прислушался и решил, что это всего лишь островитяне рубят деревья, но мы бысто перешли на другую стоянку. Позже, из брошюры, оставленной поисковой группой в 1959 году, я узнал, что примерно в это время пой брад Тосио и младший брат Кодзуки Фукуджи были на Лубанге и искали нас.

Примерно два месяца спустя, мы снова побывали в долине, где был убит Симада. У меня случались с Симадой и споры, и стычки, но он был преданным другом, с которым мы сражались бок о бок целых десять лет. Я простоял там некоторое время, с руками сложенными в молитве. Вместе с Кодзукой мы поклялись, что отомстим за смерть Симады.

Начинало смеркаться, и Кодзука сказал «Пойдёмте, Лейтенант, пора идти.»

Я вытер щёки тыльной стороной ладони. Впервые после приезда на Лубанг, я плакал.