Дорога Токайдо.

[ursula_w]

Командир сломала ноготь -
Всем бросать дела и охать!
Жу-жу-жу, жу-жу-жу,
В женской гвардии служу!

Наш девиз: "У нас длиннее!"
Заметки пятой нагинатчицы в седьмом ряду

Отряды сёгуна подступают к дворцу. Командир убита. Мы готовимся умереть красиво.

Ясуко никогда не горела желанием остаться в гвардии. Засланная к нам отцом ради придворного ранга, она больше думала о нарядах, чем о сражениях, и когда на площадях Ямато объявляли конкурс на должность императорской наложницы, не смогла пройти мимо этой оказии. Готовили к испытанию всем отрядом. Ваша покорная слуга писала эссе на тему "Нежданный приход солнца", пока другие девушки успокаивали претендентку и засыпали советами. Ясуко признавалась, что не сумеет ни спеть, ни станцевать, и потому уверена в безнадежности затеи. Неожиданно для всех, Ясуко все же взяли во дворец. Оказавшись весьма полезной, она была приближена к Императрице, и, лишь изредка появляясь в казармах, довольно жаловалась, что дел невпроворот.

На краю дворцовой площади еще краснеет озеро крови, которую никак не впитывает утоптанная земля. Нападавшие унесли своих раненых, и лишь приведший сёгунских прихвостней даймё препирается с бывшим Цензором, ныне служителем Хатимана. Голос Ясуко за моей спиной спрашивает:
- Где моя нагината?
Я сразу беру со стойки оружие с ее иероглифом.

Приходит весть, что сёгун с войсками на подходе.
- Сколько нас? - Амико.
- Нас  трое, - отвечаю я
- Четверо, - поправляет меня Ясуко.


***
Кэнго-сенсей старательно делал вид, что не помнит наших имен.
- Твой дух подобен искре, - говорил он Гэнто, - поэтому тебя я буду звать "рядовая Искорка".
Достались другим имена Цветочек, Снежинка (моя скромная особа), Мышка, Стрелочка, а рядовая Клубничка поспешила с просьбой сменить ее имя хотя бы на Яблочко, и просьба была удовлетворена. Все-таки добрый у нас сенсей.

О произошедшем я знаю только с чужих слов. Самураи сёгуна, пребывая в Киото у дома судьи - сёгунского ставленника - нанесли сенсею серьезное оскорбление, а затем и напали на него. Нельзя осуждать порыв Искорки, которая вступилась за честь командира, подняв за него оружие и призвав к нему тех, кто стоял на посту - Макото-Яблочко и Осои-Стрелочку. О, как зол был сёгун, когда императорская гвардия не бросила по его слову нагинаты! Впрочем, кто он таков, чтобы приказывать людям Императора?

К вечеру перед императорским замком объявился некий даймё, приведший с собой толпу вооруженных людей, с заявлением, дескать у него приказ сёгуна привести нахалку командира императорской стражи на казнь. От наглости требования, к тому же не снабженного ни письмом от Цунаёси, ни тем более официальным приказом, киотосцы потеряли дар речи. Впрочем, ненадолго. Вскоре начались бурные споры, в которых блистал господин бывший цензор, во имя Хатимана соблюдавший строгую справедливость к сторонам. Но...

Взяв слово, Гэнто-Искорка начала говорить о верности и долге, о чести и необходимости. Видя, что не находит понимания в сердцах тех, кто стоит напротив, она подошла ближе, еще ближе... Когда командир упала, началась безобразная драка, изрядно проредившая самураев самозваного посланца. Они оказались крайне слабы против наших нагинат - в глазах многих читался совершенно отчаянный страх. Лишь вмешательство служителя Хатимана спасло оставшихся. Но командир уже была убита. В спину. И подумать только, кем - работником почты, также мертвым к тому моменту. И ведь что странно - вокруг их тел были только раненые самураи сёгуна, так что я даже не знаю, кто бы мог умертвить убийцу... Тогда мы решили, что этот человек был подкуплен.

***Прибыв в Киото, Макото с братом сразу пришлись ко двору. Разумный и расторопный юноша был сразу оценен в дворцовой канцелярии, а Мако, по собственному желанию поступившая в гвардию, являла собой пример достоинства и целеустремленности. Никого даже не смущала ее маленькая странность - особая, какая-то болезненная привязанность к одному цветку в маленьком садике, огромному красному пиону. И тем более я бы никогда не подумала, что наши с Гэнто танцы с нагинатами когда-нибудь спасут ей жизнь.

Однажды, вернувшись из увольнения к "дядюшке" в Эдо, где мне многое довелось испытать (но это совсем другая история), лишь только спешилась я с коня, как меня подхватила командир с известием, что сейчас мы будем выступать с танцем. Пока в спешке белили лица, Гэнто поведала мне, что красный пион Мако был знаком, появившимся на месте смерти предыдущего сёгуна, и что дух сёгуна прочит Макото себе в жены. А поскольку духу в загробной жизни одному скучновато, он решил приблизить свадьбу, так что его невеста пребывает теперь на грани мира мертвых и мира живых, где ее удерживает только оммёдзи при помощи удачи, добытой всеми правдами и неправдами. Скажем, Кэнго-сенсей вымаливал удачу у разбойников, почитая их людьми, удачливыми настолько, что могли бы и поделиться. А командир нашла гайдзина и погладила его по носу, доставив ему тем самым неудовольствие, но удачу таки получив. Брат же Макото передал той всю удачу со стоявшего в казармах алтаря, а также ту, что досталась ему путем не совсем праведным, но никому не причинившим вреда.

Поняв, что удача не бесконечна, друзья испросили духа, что могло бы его развлечь настолько, что он даст отсрочку Макото, позволив ее жизненному пути оборваться в предначертанный срок. Ни много, ни мало, дух потребовал "танца воинственных дев", и посколько только двое из нашего отряда упражнялись в танце с нагинатой, именно нам с Гэнто пришлось отправляться в сад с веерами и церемониальным оружием. Слава ками, дух остался доволен танцем, и отказался от преждевременной свадьбы.

Впрочем, на этом ее злоключения не закончились.

К вечеру того же дня мы все, кроме Мако, переоделись в парадные кимоно (а Ясуко, надевшая доспех прямо поверх придворного платья, и не снимала). Так что когда сёгун, жаждая крови, вполз в императорский дворец и потребовал выдачи "женщины в синем косоде" (которое, к слову, является повседневной формой императорской женской гвардии), выбора не было.
- Сейчас я - единственная здесь в синем косоде, - выступила вперед Макото.
И хоть командир наш, вызвавшая гнев сёгуна, была уже мертва, а во время публичного суда, потребованного Императором, сёгун выставил себя не в лучшем свете, он добился своего - ему отдали одну из гвардейцев. Макото.
Лишь на следующее утро Мако появилась на пороге казармы, и мы узнали, что, несмотря на клятву не причинять ей вреда, сёгун отправил Яблочко на настоящее жертвоприношение. И лишь добровольное согласие отдать свою кровь цветку спасло Мако, вознаградив ее тем, что после смерти она сама станет цветком и ками к тому же.

Теперь доблестную Макото ждет сиятельное посмертие.

***Сколько помню, дядюшка моего молочного братца был человеком веселым и гостеприимным. Соскучилась я по нему, да и по светским развлечениям тоже - поэтому, услышав о поэтическом турнире, объявленном "дядюшкой", поспешила выпросить увольнение, и на коне сенсея отправилась в путь.

Не успев отъехать от Оцу, я встретила вестника, и вестник не обрадовал меня. Печальные обстоятельства смерти даймё Ии Набухацу известны многим, не стану на них останавливаться - да и рука моя дрожит от избытка чувств, лишь стоит вспомнить об этом.

Продолжив путь, у Нихонбаси я встретила похоронную процессию с телом "дядюшки", ведомую доблестным Изо Акадо. Печально, но горе господина Акадо было столь сильным, что он решился расстаться с жизнью.
- Вы самурай?
- Да.
- Тогда прошу вас быть моим кайсяку.

Отойдя на подобающее расстояние от буддийского монастыря, Акадо-сан расстелил циновку, распахнул косоде и вынул из-за пояса мечи, отдав мне большой, а перед собой положив малый. Ни он, ни я не повернулись на шум в кустах, полагая, что никто не станет мешать обряду.
Даймё, который впоследствии требовал выдачи командира Гэнто, отказывался от поединка чести и был убит как крестьянин, а затем расчленен на площади, как будто даже не увидел, чем мы заняты.
- Вы самурай? - спросил он Акадо-сана.
- Да.
- Не хотите ли послужить сёгуну? - вопросил даймё.
- Сёгун убил моего господина! Я ненавижу сёгуна и проклинаю его! - воскликнул достойный Акадо-сан, и мы завершили обряд.

Одно лишь печалит меня - слишком низко была опущена прическа дядюшкиного вассала, и меч завяз в волосах, а потому удар мой не вышел чистым.

***Ходить по Киото с наступлением ночи - рискованное предприятие. Проходя мимо только построенного буддийского храма, я увидела огни и поспешила войти, надеясь, что известие, будто похороны командира уже окончены - ошибка. Но нет. В храме, казалось, собрался совет, и советчики были тревожно странны. Вроде бы люди, но иногда мне мерещилось, что кое у кого плоские, гладкие лица без единой черты, у других же тени, падавшие на панели, были странно искажены, голоса третьих были визгливы и напоминали противный мышиный писк.

Прислушавшись, я узнала, что на этом совете обсуждаются деяния Добрых Соседей (никаких сомнений у меня не оставалось, конечно), причем Соседи меряются, чье деяние было самым великим. Первыми вступили мыши, рассказав, как вернули в императорский дворец реликвию - особую яшму, и за то император наградил их указом о том, что все кошки обязаны носить колокольчики. Но лисы обиделись за своих родичей, и сочли это деяние недостаточно великим. Тогда мыши поведали, как они навредили моему "дядюшке", даймё Ии Набухацу, съев все его запасы риса - ведь они были обижены на даймё за пушку, стреляющую мышами. Однако мыш, который был снарядом в этой пушке, свою службу почитал за честь, поэтому деяние сочли великим не сразу, а лишь вспомнив, что обсуждается именно размер, а не то, насколько деяние хорошо и правильно.

Тут на меня стали посматривать - и мыши, и стоявший рядом тануки, так что я, обмирая от страха, постаралась по возможности незаметно покинуть храм.

Возвращаясь же совсем поздней ночью из Оцу под проливным дождем, я остановилась под навесом незнакомого дома, чтобы передохнуть. Сквозь панели я услышала веселые голоса, а заглянув через решетку в дом, с удивлением увидела веселую пьянку кицуне, мышей и буддийского монаха.

Так-то. Вот и не говорите теперь, что Добрых Соседей не сыщешь.

***Поздним вечером на Оцу меня застал жестокий ливень, и, доев последнюю плошку риса, что подали сегодня на станции, я разговорилась с женщиной, сидевшей напротив и мирно пившей свой чай.

- Говорят, сегодня на площади убили кого-то из вашей гвардии, - спросила она.
- Да, нашего командира. Ее убили со спины, причем, как ни странно, это был работник почты. Мы считаем, что он был подкуплен.
- Вы знаете, это совсем не так. Дело в том, что я - хозяйка почты, а тем человеком был мой брат. И почта не принадлежит ему только потому, что он... обижен ками. Он был очень исполнительный, если вы меня понимаете. Если ему дать приказ трижды и добиться, чтобы он его понял, мой брат мог выполнить все, что угодно. Однажды ему велели принести письмо одному из... них, если вы меня понимаете. Так он пришел один раз - ему сказали, что никого нет. Пришел второй раз - его побили. А пришел третий раз - пожалели, наверное, сказали: ты за угол зайди и позови. Может, выйдет...
- Бедняга... Видно, его просто использовали, ведь он был убит.
- Я так понимаю, его потом казнили за убийство?
- Нет. Когда закончилась свалка, он был уже мертв, причем вокруг него лежали только тела раненых самураев и тело нашего командира, так что я даже не знаю, кто бы из людей императора мог его убить.

Лицо женщины напротив стало жестким, но позже она снова начала разговор.

- А вы знаете, что наш сёгун проклят?
- Да, и я даже была кейсяку человека, чье предсмертное проклятие лежит на Цунаёси.
- Ну, значит, проклятье на нем далеко не одно. Говорят, что сёгун упал навзничь, когда входил во дворец сегодня?
- Это верно.
- Так вот припадками он начал страдать еще давно. Дело в том, что я встречала как-то монаха, который ходил по дороге Токайдо и читал мантру. Если бы он дочитал мантру по всей дороге до конца, открылась бы еще одна станция. И вот как-то попадается этот монах навстречу сёгуну, и так он был погружен в мантру, что сёгуну не поклонился. И тот велел монаха зарубить - с той поры и страдает сёгун припадками.
Позже тело монаха залили саке и отправили в родной монастырь. А еще позднее я встретила того самого монаха. Присмотрелась - кимоно направо запахнуто. Прикоснулась - теплый. А он и рассказал, мол рубанули его, он после глаза открывает - и тут родной монастырь. А что между этими случаями было - ничего не помнит.
- Надо же, возродился монах!
- Это еще что. Поговаривают, что император - перерожденный Токугава. И не он один. Пришла к нам как-то на почту одна кицуне и спрашивает, мол, можем ли мы доставить письмо кому угодно? Я отвечаю - да, мол, кому угодно. Кицуне пишет письмо, запечатывает, и говорит: "Только это письмо одному поэту, жившему в одиннадцатом веке". А я что? Я ж пообещала, должна доставить. и вот беру я письмо, иду по дороге Токайдо. Думаю, раз поэт мертв, то мне не миновать идти в подземный мир, его разыскивать. Страшно. А деваться некуда. И вот спрашиваю я у гадателя, как мне туда попасть и как затем поэта разыскивать, а гадатель и говорит: "Не надо тебе идти в подземный мир. Этот поэт переродился, и живет теперь в теле бродячего торговца амулетами." Долго ли, коротко, а исходила я дорогу и нашла того торговца. Смотрю - а с ним под руку та самая кицуне идет, чуть ли не обнимается. Тут я с поклоном подаю письмо, а кицуне смотрит с изумлением и вопросом. "Да," - говорю я, - "это он и есть".

Много дивных историй поведала мне та женщина, много историй узнала я и от других людей, однако не буду дальше испытывать ваше терпение, и окончу свиток пожеланием добра, благополучия и благословения богини Канон, старшей императорской фрейлины, и Хотея, левого министра Императора.