ОН ЗНАЛ! Милан Кундера. За что стоял Майдан. !1984!
1
В ноябре 1956, директор Венгерского Агенства Новостей, незадолго до того, как артиллерийский огонь сравнял с землей его офис, отправил всему миру отчаянное послание - телекс, возвестивший начало русского вторжения в Будапешт.
Текст оканчивался словами: "Мы умрем за Венгрию и за Европу".
Что значила эта фраза? Она без сомнения означала, что русские танки угрожали Венгрии и таким образом самой Европе.
Но в чем была эта угроза Европе?
Собирались ли русские танки прорваться сквозь венгерскую границу на Запад?
Нет.
Директор Венгерского Агентства Новостей подразумевал, что, напав на Венгрию, русские атаковали саму Европу. Он был готов умереть за то, чтобы Венгрия оставалась Венгрией и частью Европы.
Но фраза эта, и после того, как мы вроде бы поняли ее смысл, продолжает нас интриговать. В самом деле, и во Франции, и в Америке принято считать, что во время вторжения на карту было поставлено существование политического режима, а вовсе не существование Венгрии или Европы. Никто в Америке и Франции не считал, что это угроза Венгрии, как таковой, и никто уж точно не понял, почему венгр, глядя в лицо смерти, обратился к Европе.
Когда Солженицын выступил против коммунистического угнетения, разве он взывал к Европе, как к фундаментальной ценности?
Нет.
"Умереть за свою страну и за Европу" - это не придет в голову в Москве или Ленинграде;
но именно так подумают в Будапеште или Варшаве (и Киеве).
3
Что могло быть более чуждым Центральной Европе с ее страстью к разнообразию, нежели Россия: монолитная, централизованная, нацеленная на превращение всех наций, входящих в империю (украинцев, белорусов, армян, латышей, литовцев и остальных) в единый русский народ (или, как выражаются в эпоху общепринятых языковых мистификаций, в "единый советский народ").
4
Чеслав Милош пишет в книге "Родная Европа":
в XVI и XVII веках поляки вели войну против русских "вдоль протяженной границы. Сами русские никого особо не интересовали... Во время этой войны поляки обнаружили на востоке лишь пустоту, что и породило польское представление о России, как о чем-то, находящемся "где-то там" - за пределами мира".
Казимир Брандыс в "Варшавском дневнике" рассказывает, как одному польскому писателю случилось встретиться с Анной Ахматовой. Поляк стал жаловаться, что все его произведения запрещены.
Ахматова прервала его: "Вы сидели в тюрьме?"
"Нет".
"Но Вас хотя бы исключили из Союза Писателей?"
"Нет".
Ахматова была искренне удивлена: "На что же вы жалуетесь?"
Брандыс замечает:
«Это истинно русское утешение. Ничто уже не способно их ужаснуть, после того, что произошло с Россией. Но эта логика не для нас. Мы воспринимаем судьбу России, как что-то постороннее, мы не в ответе за нее. Она гнетет нас, но у нас другая доля. То же я могу сказать и о русской литературе. Она меня пугает. Даже сейчас я содрогаюсь от некоторых произведений Гоголя и от всего, что написано Салтыковым-Щедриным. Я бы предпочел ничего не знать об их мире, не знать даже, что он существует».
Суждения Брандыса не отрицают, конечно, значения Гоголя, а скорее выдают ужас перед миром, который встает со страниц его прозы.
Этот мир - при достаточном от него удалении - притягивает и очаровывает нас, но стоит оказаться внутри него, как мы сразу понимаем, насколько он нам чужд. Не знаю, хуже ли этот мир, чем наш, но он иной: в России другой (больший) масштаб бедствий, другой образ пространства (настолько огромного, что в нем пропадают целые нации), другое чувство времени (медленного и терпеливого), другая манера смеяться, жить и умирать.
5
Чехам (вопреки предостережениям своей элиты) нравилось по-детски размахивать «славянской идеологией», считая ее защитой от германской агрессии. Русские тоже с удовольствием использовали ее для оправдания своих имперских планов. «Русские называют все русское славянским, чтобы потом назвать все славянское русским», -
так в 1844 году великий чешский писатель Карел Гавличек предупреждал соотечественников об опасности невежественного восхищения Россией. На эти слова не обратили внимания, так как чехи в течение тысячелетия никогда напрямую не соприкасались с русскими. Несмотря на языковую общность, чехи и русские никогда не были частью одного мира, одной истории, одной культуры. Отношения же поляков и русских всегда можно было определить как «борьбу не на жизнь, а на смерть».
Джозефа Конрада, поляка по происхождению, раздражал ярлык «славянская душа», который навешивали на него и на его книги. Примерно шестьдесят лет тому назад он писал: «нет ничего более чуждого тому, что в литературном мире зовут «славянским духом», чем польский характер с его рыцарской преданностью моральными ограничениям и повышенным уважением к правам личности». (Как я его понимаю! Я тоже не знаю ничего более нелепого, чем этот культ туманных глубин, трескучие и пустые рассуждения о «славянской душе», которую мне периодически приписывают!)
Тем не менее, идея «славянского мира» укоренилась в историографии. И раздел Европы после 1945 года, объединивший якобы существующий славянский мир (вместе с бедными венграми и румынами, языки которых, конечно, не славянские - но стоит ли волноваться по пустякам?), показался решением почти естественным.
8
В самом деле, на чем держалось единство Европы?
В Средние века - на общей религии.
В Новое Время, когда средневековый Бог превратился в Deus absconditius, религия уступила место культуре, ставшей носителем тех высших ценностей, с помощью которых европейская цивилизация осознала и определила себя, как европейскую.
Похоже, в нашем столетии произошло еще одно изменение, столь же значимое, как и то, что отделило Новое время от Средневековья. Точно так же, как давным-давно Господь Бог уступил место культуре, культура тоже уступила место.
Но чему и кому? Высшие ценности какого рода могли бы объединить Европу? Достижения в области техники? Рынок? Средства массовой информации? (Придет ли на смену великому поэту великий журналист?) Или политика? Но какая политика? Правая или левая? Существует ли общепризнанный идеал, который выше манихейства правых и левых, столь же нехитрого, сколь и непреодолимого? Станет ли идеалом терпимость, уважение к мыслям и убеждениям другого народа? И не окажется ли эта терпимость бессодержательной и бесполезной, если за ней не будут стоять творческая активность и глубокие идеи? И не следует ли расценивать отречение культуры, как избавление от некого бремени, от которого в упоении должны освободиться и мы? А может Deus absconditius еще вернется, явит себя, заполнив пустоту? Я не знаю, я ничего об этом не знаю. Кажется, я знаю только то, что культура откланялась.
10
..оккупировав Чехословакию, Россия сделала все для того, чтобы уничтожить чешскую культуру. Этим Россия преследовала три цели: во-первых - разрушить основу оппозиции; во-вторых - подорвать единство нации, упростив дальнейшее поглощение чехов русской цивилизацией, в-третьих - насильственно завершить Новое время, время, когда культура все еще воплощала высшие ценности.
Это третье кажется мне наиболее важным. По существу, тоталитарная русская цивилизация - это радикальное отрицание современного Запада, созданного четыре столетия тому назад на заре Нового времени - эпохи, приоритетами которой были мыслящая, подвергающая все сомнению личность, и произведения искусства, выразившие уникальность этой личности. Русское нашествие перенесло Чехословакию в "посткультурную" эру, оголив ее и сделав беззащитной перед русской армией и вездесущим государственным телевидением.
Полностью здесь:
Эссе Милана Кундеры "Трагедия Центральной Европы"
перевод выполнен с английского по
The New York Review of Books
VOLUME 31, NUMBER 7 •
APRIL 26, 1984
В СССР в это время правил генсек Черненко, народ ещё пил водку Андроповку.
В ноябре 1956, директор Венгерского Агенства Новостей, незадолго до того, как артиллерийский огонь сравнял с землей его офис, отправил всему миру отчаянное послание - телекс, возвестивший начало русского вторжения в Будапешт.
Текст оканчивался словами: "Мы умрем за Венгрию и за Европу".
Что значила эта фраза? Она без сомнения означала, что русские танки угрожали Венгрии и таким образом самой Европе.
Но в чем была эта угроза Европе?
Собирались ли русские танки прорваться сквозь венгерскую границу на Запад?
Нет.
Директор Венгерского Агентства Новостей подразумевал, что, напав на Венгрию, русские атаковали саму Европу. Он был готов умереть за то, чтобы Венгрия оставалась Венгрией и частью Европы.
Но фраза эта, и после того, как мы вроде бы поняли ее смысл, продолжает нас интриговать. В самом деле, и во Франции, и в Америке принято считать, что во время вторжения на карту было поставлено существование политического режима, а вовсе не существование Венгрии или Европы. Никто в Америке и Франции не считал, что это угроза Венгрии, как таковой, и никто уж точно не понял, почему венгр, глядя в лицо смерти, обратился к Европе.
Когда Солженицын выступил против коммунистического угнетения, разве он взывал к Европе, как к фундаментальной ценности?
Нет.
"Умереть за свою страну и за Европу" - это не придет в голову в Москве или Ленинграде;
но именно так подумают в Будапеште или Варшаве (и Киеве).
3
Что могло быть более чуждым Центральной Европе с ее страстью к разнообразию, нежели Россия: монолитная, централизованная, нацеленная на превращение всех наций, входящих в империю (украинцев, белорусов, армян, латышей, литовцев и остальных) в единый русский народ (или, как выражаются в эпоху общепринятых языковых мистификаций, в "единый советский народ").
4
Чеслав Милош пишет в книге "Родная Европа":
в XVI и XVII веках поляки вели войну против русских "вдоль протяженной границы. Сами русские никого особо не интересовали... Во время этой войны поляки обнаружили на востоке лишь пустоту, что и породило польское представление о России, как о чем-то, находящемся "где-то там" - за пределами мира".
Казимир Брандыс в "Варшавском дневнике" рассказывает, как одному польскому писателю случилось встретиться с Анной Ахматовой. Поляк стал жаловаться, что все его произведения запрещены.
Ахматова прервала его: "Вы сидели в тюрьме?"
"Нет".
"Но Вас хотя бы исключили из Союза Писателей?"
"Нет".
Ахматова была искренне удивлена: "На что же вы жалуетесь?"
Брандыс замечает:
«Это истинно русское утешение. Ничто уже не способно их ужаснуть, после того, что произошло с Россией. Но эта логика не для нас. Мы воспринимаем судьбу России, как что-то постороннее, мы не в ответе за нее. Она гнетет нас, но у нас другая доля. То же я могу сказать и о русской литературе. Она меня пугает. Даже сейчас я содрогаюсь от некоторых произведений Гоголя и от всего, что написано Салтыковым-Щедриным. Я бы предпочел ничего не знать об их мире, не знать даже, что он существует».
Суждения Брандыса не отрицают, конечно, значения Гоголя, а скорее выдают ужас перед миром, который встает со страниц его прозы.
Этот мир - при достаточном от него удалении - притягивает и очаровывает нас, но стоит оказаться внутри него, как мы сразу понимаем, насколько он нам чужд. Не знаю, хуже ли этот мир, чем наш, но он иной: в России другой (больший) масштаб бедствий, другой образ пространства (настолько огромного, что в нем пропадают целые нации), другое чувство времени (медленного и терпеливого), другая манера смеяться, жить и умирать.
5
Чехам (вопреки предостережениям своей элиты) нравилось по-детски размахивать «славянской идеологией», считая ее защитой от германской агрессии. Русские тоже с удовольствием использовали ее для оправдания своих имперских планов. «Русские называют все русское славянским, чтобы потом назвать все славянское русским», -
так в 1844 году великий чешский писатель Карел Гавличек предупреждал соотечественников об опасности невежественного восхищения Россией. На эти слова не обратили внимания, так как чехи в течение тысячелетия никогда напрямую не соприкасались с русскими. Несмотря на языковую общность, чехи и русские никогда не были частью одного мира, одной истории, одной культуры. Отношения же поляков и русских всегда можно было определить как «борьбу не на жизнь, а на смерть».
Джозефа Конрада, поляка по происхождению, раздражал ярлык «славянская душа», который навешивали на него и на его книги. Примерно шестьдесят лет тому назад он писал: «нет ничего более чуждого тому, что в литературном мире зовут «славянским духом», чем польский характер с его рыцарской преданностью моральными ограничениям и повышенным уважением к правам личности». (Как я его понимаю! Я тоже не знаю ничего более нелепого, чем этот культ туманных глубин, трескучие и пустые рассуждения о «славянской душе», которую мне периодически приписывают!)
Тем не менее, идея «славянского мира» укоренилась в историографии. И раздел Европы после 1945 года, объединивший якобы существующий славянский мир (вместе с бедными венграми и румынами, языки которых, конечно, не славянские - но стоит ли волноваться по пустякам?), показался решением почти естественным.
8
В самом деле, на чем держалось единство Европы?
В Средние века - на общей религии.
В Новое Время, когда средневековый Бог превратился в Deus absconditius, религия уступила место культуре, ставшей носителем тех высших ценностей, с помощью которых европейская цивилизация осознала и определила себя, как европейскую.
Похоже, в нашем столетии произошло еще одно изменение, столь же значимое, как и то, что отделило Новое время от Средневековья. Точно так же, как давным-давно Господь Бог уступил место культуре, культура тоже уступила место.
Но чему и кому? Высшие ценности какого рода могли бы объединить Европу? Достижения в области техники? Рынок? Средства массовой информации? (Придет ли на смену великому поэту великий журналист?) Или политика? Но какая политика? Правая или левая? Существует ли общепризнанный идеал, который выше манихейства правых и левых, столь же нехитрого, сколь и непреодолимого? Станет ли идеалом терпимость, уважение к мыслям и убеждениям другого народа? И не окажется ли эта терпимость бессодержательной и бесполезной, если за ней не будут стоять творческая активность и глубокие идеи? И не следует ли расценивать отречение культуры, как избавление от некого бремени, от которого в упоении должны освободиться и мы? А может Deus absconditius еще вернется, явит себя, заполнив пустоту? Я не знаю, я ничего об этом не знаю. Кажется, я знаю только то, что культура откланялась.
10
..оккупировав Чехословакию, Россия сделала все для того, чтобы уничтожить чешскую культуру. Этим Россия преследовала три цели: во-первых - разрушить основу оппозиции; во-вторых - подорвать единство нации, упростив дальнейшее поглощение чехов русской цивилизацией, в-третьих - насильственно завершить Новое время, время, когда культура все еще воплощала высшие ценности.
Это третье кажется мне наиболее важным. По существу, тоталитарная русская цивилизация - это радикальное отрицание современного Запада, созданного четыре столетия тому назад на заре Нового времени - эпохи, приоритетами которой были мыслящая, подвергающая все сомнению личность, и произведения искусства, выразившие уникальность этой личности. Русское нашествие перенесло Чехословакию в "посткультурную" эру, оголив ее и сделав беззащитной перед русской армией и вездесущим государственным телевидением.
Полностью здесь:
Эссе Милана Кундеры "Трагедия Центральной Европы"
перевод выполнен с английского по
The New York Review of Books
VOLUME 31, NUMBER 7 •
APRIL 26, 1984
В СССР в это время правил генсек Черненко, народ ещё пил водку Андроповку.