Hard day's night
У нас в подъезде есть сосед - пожилой мужик, давно сумасшедший, а после обильного пьянства, увенчавшегося инсультом, он еле ходит и почти не разговаривает, только мычит невнятную околесицу, в которой иногда можно разобрать "олл райт" и "вери велл". Но для своего состояния он очень социализирован: рано утром и поздно вечером совершает моцион по школьной спортплощадке, носит домой воду из бювета, здоровается с соседями и очень боится своей жены. Зовут его Адольфом.
А еще в нашем районе есть бомж, которого можно увидеть только по вечерам, когда стемнеет. Это беспорядочно, но довольно чисто одетое существо неопределенного возраста и пола: за спиной у него огромный набитый рюкзак, к которому, как щит, приторочен тазик (очевидно, для стирки и мытья). Ходит он неслышно, сгорбившись, спрятавшись под своим рюкзаком, лица почти не видно, а если заглянуть - он весь обращен внутрь себя, и не рассмотреть ничего, как туман под шапкой. Он всегда один, я никогда не видела его роющимся в мусоре, разговаривающим с кем-нибудь, и вообще вступающим в контакт с внешним миром - кроме одного раза, когда у него отвязался тазик: упавший тазик произвел шум. А так он похож на призрачную черепаху из бартоновского сна.
А еще возле Фуршета на Ярославской по вечерам стоит довольно крепкий парень средних лет - говорит, что бывший афганец, и просит денег. Просит он, давя на совесть, например: "У тебя такая шикарная тачка, а мне есть нечего", или: "Вон у тебя три сумки, а мне хоть бы на хлеб для жены". Напористый такой и грубоватый защитник социальной справедливости, ему бы в пикеты под Верховную Раду. И всегда совершенно трезвый, кстати. Иногда я не ведусь и уезжаю, а иногда - откупаюсь от него рублем, как наши политики от бастующих шахтеров. Благодарит он скупо и так, чтобы дающий почувствовал себя виноватым.
Вот, а у меня сегодня был один из тех дурацких и мучительных рабочих дней, когда все горит и валится, а ты почти ничего не можешь предпринять - только следить и иногда осторожно подталкивать пальцем вылезающие края.
От невозможности активно действовать и неспособности просто напрямую впихнуть в этот чертов процесс чистую энергию, которая буянит внутри, я ужасно психую и напрягаюсь. И еще иногда злюсь и ехидствую.
Я даже забыла о том, что сегодня оделась девочкой и вообще хорошо выгляжу, потому что выспалась - все это пропало зря; с тем же успехом я могла прошляться весь день неумытой и нечесаной в розовой пижаме с Микки-Маусом или в мешке из-под картошки. Ни один из мужчин, встреченных мной за день - в кафе, где я пила кофе, на улице, по которой я шла, в банке, в офисе и т.д. - не посмотрел на меня дважды.
И вот вечером выхожу я, злобная и расстроенная, из Фуршета, держа наготове рубль отступного, а "афганец" мне и говорит: "Вот ведь красивая ты девка. И с огнем. Тебя прятать надо". Рубль, впрочем, из охуевшей руки взял.
Подъезжаю к дому - а тут черепаший бомж выплывает из подворотни, течет мимо, останавливается вдруг у открытого окна машины, смотрит на меня, улыбается (!!!), еле слышно шелестит: "Красивая..." - и уходит дальше. У него, оказывается, евнухоидное лицо с чисто промытыми мягкими морщинами, и водянисто-голубые глаза.
И уже в подъезде я натыкаюсь на Адольфа, который при виде меня вытягивается во фрунт, и вместо обычного бормотания вдруг произносит совершенно четко и внятно: "Здравствуй, красавица!".
И вот теперь я думаю - а, может, злиться надо как-то поаккуратнее? Попрошайка, бомж и шизофреник. Как-то там сверху затейливо меня поняли...
.
А еще в нашем районе есть бомж, которого можно увидеть только по вечерам, когда стемнеет. Это беспорядочно, но довольно чисто одетое существо неопределенного возраста и пола: за спиной у него огромный набитый рюкзак, к которому, как щит, приторочен тазик (очевидно, для стирки и мытья). Ходит он неслышно, сгорбившись, спрятавшись под своим рюкзаком, лица почти не видно, а если заглянуть - он весь обращен внутрь себя, и не рассмотреть ничего, как туман под шапкой. Он всегда один, я никогда не видела его роющимся в мусоре, разговаривающим с кем-нибудь, и вообще вступающим в контакт с внешним миром - кроме одного раза, когда у него отвязался тазик: упавший тазик произвел шум. А так он похож на призрачную черепаху из бартоновского сна.
А еще возле Фуршета на Ярославской по вечерам стоит довольно крепкий парень средних лет - говорит, что бывший афганец, и просит денег. Просит он, давя на совесть, например: "У тебя такая шикарная тачка, а мне есть нечего", или: "Вон у тебя три сумки, а мне хоть бы на хлеб для жены". Напористый такой и грубоватый защитник социальной справедливости, ему бы в пикеты под Верховную Раду. И всегда совершенно трезвый, кстати. Иногда я не ведусь и уезжаю, а иногда - откупаюсь от него рублем, как наши политики от бастующих шахтеров. Благодарит он скупо и так, чтобы дающий почувствовал себя виноватым.
Вот, а у меня сегодня был один из тех дурацких и мучительных рабочих дней, когда все горит и валится, а ты почти ничего не можешь предпринять - только следить и иногда осторожно подталкивать пальцем вылезающие края.
От невозможности активно действовать и неспособности просто напрямую впихнуть в этот чертов процесс чистую энергию, которая буянит внутри, я ужасно психую и напрягаюсь. И еще иногда злюсь и ехидствую.
Я даже забыла о том, что сегодня оделась девочкой и вообще хорошо выгляжу, потому что выспалась - все это пропало зря; с тем же успехом я могла прошляться весь день неумытой и нечесаной в розовой пижаме с Микки-Маусом или в мешке из-под картошки. Ни один из мужчин, встреченных мной за день - в кафе, где я пила кофе, на улице, по которой я шла, в банке, в офисе и т.д. - не посмотрел на меня дважды.
И вот вечером выхожу я, злобная и расстроенная, из Фуршета, держа наготове рубль отступного, а "афганец" мне и говорит: "Вот ведь красивая ты девка. И с огнем. Тебя прятать надо". Рубль, впрочем, из охуевшей руки взял.
Подъезжаю к дому - а тут черепаший бомж выплывает из подворотни, течет мимо, останавливается вдруг у открытого окна машины, смотрит на меня, улыбается (!!!), еле слышно шелестит: "Красивая..." - и уходит дальше. У него, оказывается, евнухоидное лицо с чисто промытыми мягкими морщинами, и водянисто-голубые глаза.
И уже в подъезде я натыкаюсь на Адольфа, который при виде меня вытягивается во фрунт, и вместо обычного бормотания вдруг произносит совершенно четко и внятно: "Здравствуй, красавица!".
И вот теперь я думаю - а, может, злиться надо как-то поаккуратнее? Попрошайка, бомж и шизофреник. Как-то там сверху затейливо меня поняли...
.