Когда я вернусь...
В декабре исполнится 35 лет, как не стало Александра Галича, поэта и диссидента, одной из самых знаковых фигур интеллектуального сопротивления коммунистическому режиму. Статья, размещённая ниже, написана для газеты "Архипелаг" Екатеринбургской архитектурно-художественной академии. Ничего нового в этой статье нет. Её вполне можно назвать компиляцией. Но - я убедился в том, что у нынешнего поколения знания о реалиях советского коммунистического режима замещены расхожими мифами, а знания о персоналиях - кто был кем в советские времена, подчас просто отсутствуют. Поэтому и написал для студентов. А и вышедшим из студенческого возраста, может, будет интересно вспомнить...
В пригороде Парижа есть небольшое русское кладбище Сен-Женевьев де Буа. Там похоронены знаменитые русские писатели, артисты, учёные, философы, вынужденные искать счастья за пределами своей несчастной родины. Там лежат нобелевский лауреат Иван Бунин, мятежные поэты Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, балерина Матильда Кшесинская и танцор Рудольф Нуреев, писатели-диссиденты Виктор Некрасов и Владимир Максимов, великий кинорежиссёр Андрей Тарковский... Там же небольшое надгробие с надписью "Александр Аркадьевич Галич (19.10.1919 - 15.12.1977)" И под этой строкой - из Евангелия: "Блажени изгнани правды ради". Год рождения на надгробии указан ошибочно, он родился в 1918 году.
Галич - псевдоним, настоящая фамилия Гинзбург, его младший брат Валерий Гинзбург - известный кинооператор, чьи лучшие работы "Когда деревья были большими" Кулиджанова и "Комиссар" Аскольдова. Галич всегда работал под этим псевдонимом, он довольно звучный, а был Александр Аркадьевич аристократ, бонвиван, гедонист, и любил всё звучное и красивое. Женщин было у него без счёта, пока не встретил Ангелину Шекрот, Нюшу, тоненькую, как тростинка, красавицу-аристократку, которую любил без памяти. Жизнь такая требовала денег, он и зарабатывал их своими пьесами, сценариями и песнями. Знаменитая "Комсомольская" - До свиданья, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй. До свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай мне доброго пути.- Это его текстик. Сочинения его той поры не были сталинистскими, большевистскими или какими-то ещё, как любят рассуждать нынешние скептики. Они были, пожалуй, никакими. Он сочинял их между делом - между ужинами в ресторане Дома литератора и прочей красивой жизнью.
Фильмы по его сценариям были довольно популярны. Именно из-за лёгкости, неперегруженности ни идеологией, ни какими бы то ни было серьёзными мыслями, ни особенными художественными изысками. В "Верных друзьях", например, многими нынешними критиками сочтённых сталинистскими (и снятых, между прочим, будущим обладателем каннской Золотой пальмовой ветви Михаилом Калатозовым), сыграл блистательный Василий Меркурьев, человек всю жизнь люто ненавидевший Сталина, и очень скептически относившийся к самой советской власти. Это довольно примитивный фильм, но зато - любовь, песенка красивая с таким же примитивным текстом "Что так сердце растревожено?", люди с не очень изысканным вкусом валом валили. Но уж сталинизма там никакого нет, ни по форме, ни по духу - не стоит приписывать примитиву даже таких невеликих сложностей. Комсомольская риторика есть, так где её тогда не было, это был антураж. Да и пьеска "Вас вызывает Таймыр" шла в театрах с успехом. Беспроблемная, весёлая пьеска, тоже простенькая. Он так зарабатывал деньги, халтура это называлось, и именно так он к этим работам и относился.
Он про советскую власть всё хорошо понимал, просто ещё не созрел, видимо, не задумывался всерьёз, плыл по течению - любимая жена, любимые друзья, лёгкие, но честные деньги - что ещё нужно человеку, чтобы встретить старость?
Многие будущие властители дум прошли через это. Сергей Довлатов, например, тоже так хотел увидеть своё имя напечатанным, что сочинил какую-то повесть о рабочем классе, и её опубликовали в "Юности". С его портретом. Название повести не сохранилось, Довлатов категорически запретил её перепечатывать, но сохранилась автоэпиграмма:
Портрет хорош, годится для кино,
Но текст - беспецедентное говно.
И Стругацкие потом стеснялись своей "Страны багровых туч" - забавной детской научно-фантастической повестушки с явными коммунистическими мотивами, кстати, очень прилично написанной с точки зрения ремесла, но уж больно примитивной.
А вот когда Галич попытался пристроить свою первую серьёзную работу - пьесу "Матросская тишина", вот тут-то и вышел облом. Пьесу запретили категорически. Официальная версия - искажение роли евреев в Великой отечественной войне, но причина была, конечно, глубже. 1957 год, только отгремел ХХ съезд - оказался наш отец не отцом, а сукою - общество потрясено. И тут тема взаимной ответственности детей и родителей, любви, предательства и прощения была слишком сильной и явной аллюзией на недавние времена, когда отречение от родителей и детей было нормой. Правду общество получало очень дозированно, а когда правда вырвалась на полную свободу в конце 80-х, карточный домик советской власти сразу же рухнул. Кстати, пьесу удалось поставить как раз тогда в 1988-м, в Табакерке, спектакль был громкий, а исполнитель главной роли Владимир Машков в 2004 поставил по мотивам пьесы фильм "Папа", в общем-то неплохой.
Но тогда, в 1957-м был полный облом. Наверное, это была слишком большая капля для Галича, она тут же наполнила чашу, хотя ещё не переполнила. И в конце 50-х - начале 60-х стали появляться первые песенки - ещё не антисоветские, но уже неподцензурные - упадочнические, была такая забавная квалификация произведений, делавшая их ещё неподсудными, но уже непроходными. Очень быстро Галич стал совершеннейшим антисоветчиком. Он не собирался эмигрировать - в 74-м его просто заставили, поставив перед выбором эмиграция или тюрьма - он сознательно отказался от красивой жизни.
Он всегда был очень благородным человеком, аристократом он был не только внешне, но и по духу. А тут он буквально, вслед за Радищевым, оглянулся окрест себя и душа его страданиями людей уязвлена стала.
Большинство его песен антисталинские, и в хрущёвские времена его ещё терпели, но с окончанием оттепели песенка его была спета, простите за невольный каламбур. Последней каплей, переполнившей чашу терпения властей, стало стихотворение "Памяти Пастернака", исполненное в Новосибирском академгородке в 1968 году на фестивале бардовской песни.
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у Вечности отгул...
А над гробом встали мародёры
И несут почётный караул.
Этих мародёров над гробом затравленного Пастернака власть не простит ему никогда.
Исполнение Галича особенное - речитативом, музыки там нет, она внутренняя. У него есть необыкновенно мощные стихи, и исполнение усиливает впечатление от них. Поэт и гражданин - эта некрасовская метафора применима к Галичу, как мало к кому из его коллег.
***
...Летела с тополей пыльца
На бронзовую длань
У Царскосельского дворца,
У замутненных вод...
И нет как нет войне конца,
И скоро твой черед!
Снова, снова - громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
- Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Вопят прохвосты-петухи,
Что виноватых нет,
Но за вранье и за грехи
Тебе держать ответ!
А если нет, так черт с тобой,
На нет и спроса нет!
Тогда опейся допьяна
Похлебкою вранья!
Моя вина, моя война, -
И смерть опять моя!
***
Повторяется шепот,
Повторяем следы.
Никого еще опыт
Не спасал от беды!
О, доколе, доколе,
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?!
И все так же, не проще,
Век наш пробует нас -
Смеешь выйти на площадь,
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданьи полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки?!
Это отклик на вторжение советских войск в Прагу в 1968-м.
А вот посвящение Мстиславу Растроповичу, великому виолончелисту, тоже не дружившему с властью:
На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара -
Как прекрасно и горестно ты!
Есть ли в мире волшебней,
Чем это - всей докуке земной вопреки, -
Одиночество звука и цвета,
И паденья последней строки?
Отправляется небыль в дорогу
И становится былью потом.
Кто же смеет указывать Богу
И заведовать Божьим путем?!
Но к словам, ограненным строкою,
Но к холсту, превращенному в дым, -
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!
И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
***
А Мадонна шла по Иудее!
И все легче, тоньше, все худее
С каждым шагом становилось тело...
А вокруг шумела Иудея
И о мертвых помнить не хотела.
Но ложились тени на суглинок,
И таились тени в каждой пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств и распятий...
Это из поэмы "Размышления о бегунах на длинные дистанции", которую многие называют "Поэмой о Сталине". Там действительно много аллюзий, связанных с рябым упырём, но поэма эта глубже, она вообще о беспредельной власти, о её гибельности и для народа, и для диктатора.
А вот это пронзительное стихотворение - своего рода индульгенция Анне Ахматовой, в отчаянии вызволить сына из сталинских застенков посвятившей стихи тирану:
Ей страшно. И душно. И хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над Ней!
И все-таки надо писать эпилог,
Хоть ломит от боли висок,
Хоть каждая строчка, и слово, и слог
Скрипят на зубах, как песок.
...Скрипели слова, как песок на зубах,
И вдруг - расплывались в пятно.
Белели слова, как предсмертных рубах
Белеет во мгле полотно.
По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки.
И сын Ее вслед уходившей смотрел
И ждал - этой самой строки!
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за плечом у Нее,
И скорбно кивал головой.
Его гражданские стихи не потеряли актуальности до сих пор:
Странно мы живем в двадцатом веке:
Суетимся, рвемся в высоту...
И, Христа проклявшие калеки, -
Молча поклоняемся кресту!..
***
Ты прокашляйся, февраль, прометелься,
Грянь морозом на ходу, с поворотца!
Промотали мы свое прометейство,
Проворонили свое первородство!
Что ж, утешимся больничной палатой,
Тем, что можно ни на что не решаться...
Как объелись чечевичной баландой -
Так не в силах до сих пор отдышаться!
***
Бились стрелки часов на слепой стене,
Рвался - к сумеркам - белый свет.
Но, как в старой песне,
Спина к спине
Мы стояли - и ваших нет!
Мы доподлинно знали -
В какие дни
Нам - напасти, а им - почет.
Ибо, мы - были мы,
А они - они,
А другие - так те не в счет!
И когда нам на головы шквал атак
(То с похмелья, а то спьяна),
Мы опять-таки знали:
За что и как,
И прикрыта была спина.
Ну, а здесь,
Среди пламенной этой тьмы,
Где и тени живут в тени,
Мы порою теряемся:
Где же мы?
И с какой стороны - они?
И кому подслащенной пилюли срам,
А кому - поминальный звон?
И стоим мы,
Открытые всем ветрам
С четырех, так сказать, сторон!
А ещё он писал иронические стихи:
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады выезжала,
И маршалу про жабу ни словца!
А маршал, бедный, мучился от рака,
Но тоже на парады выезжал,
Он мучился от рака, но, однако,
Он лошади об этом не сказал!
Нам этот факт Великая Эпоха
Воспеть велела в песнях и стихах,
Хоть лошадь та давным-давно издохла,
А маршала сгноили в Соловках!
Это хулиганское стихотворение, написаное совместно с Геннадием Шпаликовым, называется "Слава героям!"
***
Я спросонья вскочил - патлат,
Я проснулся, а сон за мной,
Мне приснилось, что я - атлант,
На плечах моих - шар земной!
И болит у меня спина,
То мороз по спине, то жар,
И, с устатку пьяней пьяна,
Я роняю тот самый шар!
И, ударившись об Ничто,
Покатился он, как звезда,
Через Млечное решето
В бесконечное Никуда!
И так странен был этот сон,
Что ни дочери, ни жене
Не сказал я о том, что он
Этой ночью приснился мне!
Я и сам отогнал ту боль,
Будто наглухо дверь забил,
И к часам десяти ноль-ноль
Я и вовсе тот сон забыл.
Но в двенадцать ноль-ноль часов
Простучал на одной ноге
На работу майор Чистов,
Что заведует буквой "Г"!
И открыл он моё досье,
И на чистом листе, педант,
Написал он, что мне во сне
Нынче снилось, что я атлант!..
И, конечно же, как и всякий поэт, он воздвигал себе памятник:
Под утро, когда устанут
Влюбленность, и грусть, и зависть,
И гости опохмелятся
И выпьют воды со льдом,
Скажет хозяйка: - Хотите
Послушать старую запись? -
И мой глуховатый голос
Войдет в незнакомый дом.
И кубики льда в стакане
Звякнут легко и ломко,
И странный узор на скатерти
Начнет рисовать рука,
И будет звучать гитара,
И будет крутиться пленка,
И в дальний путь к Абакану
Отправятся облака...
И гость какой-нибудь скажет:
- От шуточек этих зябко,
И автор напрасно думает,
Что сам ему черт не брат!
- Ну, что вы, Иван Петрович, -
Ответит ему хозяйка, -
Боятся автору нечего,
Он умер лет сто назад...
Галич дружил с Корнеем Чуковским, благороднейшим человеком, очень чутким к общественным вызовам, прекрасно разбиравшемся в людях. Недаром дочь Чуковского Лидия стала известной правозащитницей. Художественный вкус у Чуковского был безупречный. Галич увёз с собой в эмиграцию книгу с дарственной надписью: "Ты, Моцарт - Бог, и сам того не знаешь...", сделанной Корнеем Ивановичем после домашнего концерта Галича у Чуковского в Переделкине.
Уже перед самым отъездом, он написал программное стихотворение "Когда я вернусь...", пожалуй, наиболее цитируемое критиками и биографами:
Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь... А когда я вернусь?
Он вернулся через десять лет после смерти, в стихах и песнях, и его возвращение было для советской интеллигенции, пожалуй, самым главным знаком того, что перемены в обществе необратимы.
Он погиб в 1977 году в Париже от удара током - неправильно подключил только что купленную радиолу. Любители конспирологии, включая дочь Галича Алёну, и сейчас обвиняют в его смерти КГБ. Оснований эта версия имеет под собой не больше, чем вся прочая конспирология. Он, уехавший, был не опасен советской власти. Да, выступал на радиостанции "Свобода", так многие там выступали, Довлатов, например, работал в Нью-Йорке на "Голосе Америки" - всех не перевешаешь. Это был, конечно, несчастный случай. Увидеть Париж и умереть... Через девять лет его жена, его муза легла рядом с ним на Сен-Женевьев де Буа.
Увы, мы ошиблись в необратимости перемен, но Александр Галич, поэт, аристократ и гражданин вернулся, наверное, навсегда.
В пригороде Парижа есть небольшое русское кладбище Сен-Женевьев де Буа. Там похоронены знаменитые русские писатели, артисты, учёные, философы, вынужденные искать счастья за пределами своей несчастной родины. Там лежат нобелевский лауреат Иван Бунин, мятежные поэты Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, балерина Матильда Кшесинская и танцор Рудольф Нуреев, писатели-диссиденты Виктор Некрасов и Владимир Максимов, великий кинорежиссёр Андрей Тарковский... Там же небольшое надгробие с надписью "Александр Аркадьевич Галич (19.10.1919 - 15.12.1977)" И под этой строкой - из Евангелия: "Блажени изгнани правды ради". Год рождения на надгробии указан ошибочно, он родился в 1918 году.
Галич - псевдоним, настоящая фамилия Гинзбург, его младший брат Валерий Гинзбург - известный кинооператор, чьи лучшие работы "Когда деревья были большими" Кулиджанова и "Комиссар" Аскольдова. Галич всегда работал под этим псевдонимом, он довольно звучный, а был Александр Аркадьевич аристократ, бонвиван, гедонист, и любил всё звучное и красивое. Женщин было у него без счёта, пока не встретил Ангелину Шекрот, Нюшу, тоненькую, как тростинка, красавицу-аристократку, которую любил без памяти. Жизнь такая требовала денег, он и зарабатывал их своими пьесами, сценариями и песнями. Знаменитая "Комсомольская" - До свиданья, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй. До свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай мне доброго пути.- Это его текстик. Сочинения его той поры не были сталинистскими, большевистскими или какими-то ещё, как любят рассуждать нынешние скептики. Они были, пожалуй, никакими. Он сочинял их между делом - между ужинами в ресторане Дома литератора и прочей красивой жизнью.
Фильмы по его сценариям были довольно популярны. Именно из-за лёгкости, неперегруженности ни идеологией, ни какими бы то ни было серьёзными мыслями, ни особенными художественными изысками. В "Верных друзьях", например, многими нынешними критиками сочтённых сталинистскими (и снятых, между прочим, будущим обладателем каннской Золотой пальмовой ветви Михаилом Калатозовым), сыграл блистательный Василий Меркурьев, человек всю жизнь люто ненавидевший Сталина, и очень скептически относившийся к самой советской власти. Это довольно примитивный фильм, но зато - любовь, песенка красивая с таким же примитивным текстом "Что так сердце растревожено?", люди с не очень изысканным вкусом валом валили. Но уж сталинизма там никакого нет, ни по форме, ни по духу - не стоит приписывать примитиву даже таких невеликих сложностей. Комсомольская риторика есть, так где её тогда не было, это был антураж. Да и пьеска "Вас вызывает Таймыр" шла в театрах с успехом. Беспроблемная, весёлая пьеска, тоже простенькая. Он так зарабатывал деньги, халтура это называлось, и именно так он к этим работам и относился.
Он про советскую власть всё хорошо понимал, просто ещё не созрел, видимо, не задумывался всерьёз, плыл по течению - любимая жена, любимые друзья, лёгкие, но честные деньги - что ещё нужно человеку, чтобы встретить старость?
Многие будущие властители дум прошли через это. Сергей Довлатов, например, тоже так хотел увидеть своё имя напечатанным, что сочинил какую-то повесть о рабочем классе, и её опубликовали в "Юности". С его портретом. Название повести не сохранилось, Довлатов категорически запретил её перепечатывать, но сохранилась автоэпиграмма:
Портрет хорош, годится для кино,
Но текст - беспецедентное говно.
И Стругацкие потом стеснялись своей "Страны багровых туч" - забавной детской научно-фантастической повестушки с явными коммунистическими мотивами, кстати, очень прилично написанной с точки зрения ремесла, но уж больно примитивной.
А вот когда Галич попытался пристроить свою первую серьёзную работу - пьесу "Матросская тишина", вот тут-то и вышел облом. Пьесу запретили категорически. Официальная версия - искажение роли евреев в Великой отечественной войне, но причина была, конечно, глубже. 1957 год, только отгремел ХХ съезд - оказался наш отец не отцом, а сукою - общество потрясено. И тут тема взаимной ответственности детей и родителей, любви, предательства и прощения была слишком сильной и явной аллюзией на недавние времена, когда отречение от родителей и детей было нормой. Правду общество получало очень дозированно, а когда правда вырвалась на полную свободу в конце 80-х, карточный домик советской власти сразу же рухнул. Кстати, пьесу удалось поставить как раз тогда в 1988-м, в Табакерке, спектакль был громкий, а исполнитель главной роли Владимир Машков в 2004 поставил по мотивам пьесы фильм "Папа", в общем-то неплохой.
Но тогда, в 1957-м был полный облом. Наверное, это была слишком большая капля для Галича, она тут же наполнила чашу, хотя ещё не переполнила. И в конце 50-х - начале 60-х стали появляться первые песенки - ещё не антисоветские, но уже неподцензурные - упадочнические, была такая забавная квалификация произведений, делавшая их ещё неподсудными, но уже непроходными. Очень быстро Галич стал совершеннейшим антисоветчиком. Он не собирался эмигрировать - в 74-м его просто заставили, поставив перед выбором эмиграция или тюрьма - он сознательно отказался от красивой жизни.
Он всегда был очень благородным человеком, аристократом он был не только внешне, но и по духу. А тут он буквально, вслед за Радищевым, оглянулся окрест себя и душа его страданиями людей уязвлена стала.
Большинство его песен антисталинские, и в хрущёвские времена его ещё терпели, но с окончанием оттепели песенка его была спета, простите за невольный каламбур. Последней каплей, переполнившей чашу терпения властей, стало стихотворение "Памяти Пастернака", исполненное в Новосибирском академгородке в 1968 году на фестивале бардовской песни.
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у Вечности отгул...
А над гробом встали мародёры
И несут почётный караул.
Этих мародёров над гробом затравленного Пастернака власть не простит ему никогда.
Исполнение Галича особенное - речитативом, музыки там нет, она внутренняя. У него есть необыкновенно мощные стихи, и исполнение усиливает впечатление от них. Поэт и гражданин - эта некрасовская метафора применима к Галичу, как мало к кому из его коллег.
***
...Летела с тополей пыльца
На бронзовую длань
У Царскосельского дворца,
У замутненных вод...
И нет как нет войне конца,
И скоро твой черед!
Снова, снова - громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе:
- Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Вопят прохвосты-петухи,
Что виноватых нет,
Но за вранье и за грехи
Тебе держать ответ!
А если нет, так черт с тобой,
На нет и спроса нет!
Тогда опейся допьяна
Похлебкою вранья!
Моя вина, моя война, -
И смерть опять моя!
***
Повторяется шепот,
Повторяем следы.
Никого еще опыт
Не спасал от беды!
О, доколе, доколе,
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?!
И все так же, не проще,
Век наш пробует нас -
Смеешь выйти на площадь,
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданьи полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки?!
Это отклик на вторжение советских войск в Прагу в 1968-м.
А вот посвящение Мстиславу Растроповичу, великому виолончелисту, тоже не дружившему с властью:
На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара -
Как прекрасно и горестно ты!
Есть ли в мире волшебней,
Чем это - всей докуке земной вопреки, -
Одиночество звука и цвета,
И паденья последней строки?
Отправляется небыль в дорогу
И становится былью потом.
Кто же смеет указывать Богу
И заведовать Божьим путем?!
Но к словам, ограненным строкою,
Но к холсту, превращенному в дым, -
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!
И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
***
А Мадонна шла по Иудее!
И все легче, тоньше, все худее
С каждым шагом становилось тело...
А вокруг шумела Иудея
И о мертвых помнить не хотела.
Но ложились тени на суглинок,
И таились тени в каждой пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств и распятий...
Это из поэмы "Размышления о бегунах на длинные дистанции", которую многие называют "Поэмой о Сталине". Там действительно много аллюзий, связанных с рябым упырём, но поэма эта глубже, она вообще о беспредельной власти, о её гибельности и для народа, и для диктатора.
А вот это пронзительное стихотворение - своего рода индульгенция Анне Ахматовой, в отчаянии вызволить сына из сталинских застенков посвятившей стихи тирану:
Ей страшно. И душно. И хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над Ней!
И все-таки надо писать эпилог,
Хоть ломит от боли висок,
Хоть каждая строчка, и слово, и слог
Скрипят на зубах, как песок.
...Скрипели слова, как песок на зубах,
И вдруг - расплывались в пятно.
Белели слова, как предсмертных рубах
Белеет во мгле полотно.
По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки.
И сын Ее вслед уходившей смотрел
И ждал - этой самой строки!
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за плечом у Нее,
И скорбно кивал головой.
Его гражданские стихи не потеряли актуальности до сих пор:
Странно мы живем в двадцатом веке:
Суетимся, рвемся в высоту...
И, Христа проклявшие калеки, -
Молча поклоняемся кресту!..
***
Ты прокашляйся, февраль, прометелься,
Грянь морозом на ходу, с поворотца!
Промотали мы свое прометейство,
Проворонили свое первородство!
Что ж, утешимся больничной палатой,
Тем, что можно ни на что не решаться...
Как объелись чечевичной баландой -
Так не в силах до сих пор отдышаться!
***
Бились стрелки часов на слепой стене,
Рвался - к сумеркам - белый свет.
Но, как в старой песне,
Спина к спине
Мы стояли - и ваших нет!
Мы доподлинно знали -
В какие дни
Нам - напасти, а им - почет.
Ибо, мы - были мы,
А они - они,
А другие - так те не в счет!
И когда нам на головы шквал атак
(То с похмелья, а то спьяна),
Мы опять-таки знали:
За что и как,
И прикрыта была спина.
Ну, а здесь,
Среди пламенной этой тьмы,
Где и тени живут в тени,
Мы порою теряемся:
Где же мы?
И с какой стороны - они?
И кому подслащенной пилюли срам,
А кому - поминальный звон?
И стоим мы,
Открытые всем ветрам
С четырех, так сказать, сторон!
А ещё он писал иронические стихи:
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады выезжала,
И маршалу про жабу ни словца!
А маршал, бедный, мучился от рака,
Но тоже на парады выезжал,
Он мучился от рака, но, однако,
Он лошади об этом не сказал!
Нам этот факт Великая Эпоха
Воспеть велела в песнях и стихах,
Хоть лошадь та давным-давно издохла,
А маршала сгноили в Соловках!
Это хулиганское стихотворение, написаное совместно с Геннадием Шпаликовым, называется "Слава героям!"
***
Я спросонья вскочил - патлат,
Я проснулся, а сон за мной,
Мне приснилось, что я - атлант,
На плечах моих - шар земной!
И болит у меня спина,
То мороз по спине, то жар,
И, с устатку пьяней пьяна,
Я роняю тот самый шар!
И, ударившись об Ничто,
Покатился он, как звезда,
Через Млечное решето
В бесконечное Никуда!
И так странен был этот сон,
Что ни дочери, ни жене
Не сказал я о том, что он
Этой ночью приснился мне!
Я и сам отогнал ту боль,
Будто наглухо дверь забил,
И к часам десяти ноль-ноль
Я и вовсе тот сон забыл.
Но в двенадцать ноль-ноль часов
Простучал на одной ноге
На работу майор Чистов,
Что заведует буквой "Г"!
И открыл он моё досье,
И на чистом листе, педант,
Написал он, что мне во сне
Нынче снилось, что я атлант!..
И, конечно же, как и всякий поэт, он воздвигал себе памятник:
Под утро, когда устанут
Влюбленность, и грусть, и зависть,
И гости опохмелятся
И выпьют воды со льдом,
Скажет хозяйка: - Хотите
Послушать старую запись? -
И мой глуховатый голос
Войдет в незнакомый дом.
И кубики льда в стакане
Звякнут легко и ломко,
И странный узор на скатерти
Начнет рисовать рука,
И будет звучать гитара,
И будет крутиться пленка,
И в дальний путь к Абакану
Отправятся облака...
И гость какой-нибудь скажет:
- От шуточек этих зябко,
И автор напрасно думает,
Что сам ему черт не брат!
- Ну, что вы, Иван Петрович, -
Ответит ему хозяйка, -
Боятся автору нечего,
Он умер лет сто назад...
Галич дружил с Корнеем Чуковским, благороднейшим человеком, очень чутким к общественным вызовам, прекрасно разбиравшемся в людях. Недаром дочь Чуковского Лидия стала известной правозащитницей. Художественный вкус у Чуковского был безупречный. Галич увёз с собой в эмиграцию книгу с дарственной надписью: "Ты, Моцарт - Бог, и сам того не знаешь...", сделанной Корнеем Ивановичем после домашнего концерта Галича у Чуковского в Переделкине.
Уже перед самым отъездом, он написал программное стихотворение "Когда я вернусь...", пожалуй, наиболее цитируемое критиками и биографами:
Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь... А когда я вернусь?
Он вернулся через десять лет после смерти, в стихах и песнях, и его возвращение было для советской интеллигенции, пожалуй, самым главным знаком того, что перемены в обществе необратимы.
Он погиб в 1977 году в Париже от удара током - неправильно подключил только что купленную радиолу. Любители конспирологии, включая дочь Галича Алёну, и сейчас обвиняют в его смерти КГБ. Оснований эта версия имеет под собой не больше, чем вся прочая конспирология. Он, уехавший, был не опасен советской власти. Да, выступал на радиостанции "Свобода", так многие там выступали, Довлатов, например, работал в Нью-Йорке на "Голосе Америки" - всех не перевешаешь. Это был, конечно, несчастный случай. Увидеть Париж и умереть... Через девять лет его жена, его муза легла рядом с ним на Сен-Женевьев де Буа.
Увы, мы ошиблись в необратимости перемен, но Александр Галич, поэт, аристократ и гражданин вернулся, наверное, навсегда.