Ермаков П.П. о Первой русской революции в Бисерском заводе. Часть 1
1905 год. В одном из медвежьих уголков Урала.
Воспоминания участника ЕРМАКОВА П. П. (* это не тот Ермаков, а его тёзка)
В Революцию 1905 года мне пришлось принимать участие в одном из глухих доменных заводов Урала - Бисере, принадлежавшего одному из крупнейших магнатов Урала гр. Шувалову, которому принадлежал Лысвенско-Койвенский Горный округ. Население этого маленького доменного Завода, состояло исключительно из рабочих, занятых на работах: доменной печи, железнорудных рудниках, на лесозаготовках, углетомительных печах. Кругом завод окружали горы, сплошь покрытые лесами.
Вековая тишь, жизнь с пережитками патриархально-феодальных отношений, изредка всколыхаемая протестами против безудержной эксплоатации шуваловской администрации отдельных рабочих и то б.ч. пришлыми рабочими "зимогорами" и в очень редких случаях из местных рабочих.
И в эту глушь, что называется, не долетало свободное слово, не только до рабочих, но и до местной интелигенции, состоящих из заводских служащих, доктора, фельдшерицы и 3-х учительниц. Рабочие свободное время б. ч. проводили хождением один к другому в гости, развлекаясь выпивкой с пельменями, и мало чем от рабочих отличались в своем культурном положении интелигенция - та же выпивка, те же пельмени, разнообразные игрой в картишки - "стуколку" и "преферанс”. Изредка ставили любительские спектакли, которые были введены либеральным инженером Лупановым с 1896 г., которым так же в то-же время было организовано Об-во потребителей и библиотека при заводской конторе.
И население Бисера до 1905 г. почти не слыхало слов - революция и революционная борьба. Правда, в 1904 г. [61] кратковременное пребывание в Бисере административно-высланного из Петербурга студента-горняка Савинкова Ал. Викт., брата Бориса Савинкова, но он вообще не вёл среди местных жителей никаких разговоров на политические темы. После своего ареста в сентябре 1904 г., он оставил после себя среди горных рабочих память, как очень гуманный человек, как горный смотритель и как "политик", т. к. рабочим известно, что Савинков выслан как "политик" из Петербурга. В том же 1904 г. был в Бисере арестован некто Лебедев, не то эсер, не то старый народник, уже бывший в то время свыше 50 лет возрасте. И в тот же момент бежал, спасаясь от ареста, учитель местной школы Шевцов, кто он был по убеждениям, я не знаю, но все эти люди пробыли в Бисере очень не большой срок: Лебедев прожил около двух недель на квартире у фельдшерицы, а Швецов месяца три. С кем они были связаны и вели ли какую работу в Бисере, выяснить не удалось. Савинков вёл разговоры и беседы исключительно только с местным лесничим, которому он сказал, что по убеждениям он марксист, и через которого мы получили в 1906 году книгу, написанную матерью Савинкова "Скорьби матери". Эта книга, между прочим, очень пользовалась большой популярностью среди местных рабочих и её сохранили до 1917 года.
Все эти аресты Савинкова, Лебедева и бегство Швецова, естественно, интересовали рабочих, но получить на них ответ не могли. Помню, я со своим другом Костаревым пытался по этому вопросу обратиться к местному волостном писарю, либерально настроенному, но и он нам ничего не мог ответить, кроме восхищения государственным порядком в С.А. Соединённых Штатах и Новой Зеландии. Между прочим, этот писарь [61об] был скоро земским начальником уволен за "неблагонадёжность". Так все наши попытки узнать, что такое политика, окончилась неудачей в Бисере.
В декабре 1904 г. два моих друга: Петр Костарев и Яков Просвирнин, решили поехать работать в Чусовской завод, договорясь со мной, если они там что узнают на счёт "политики", то сообщат мне. Результатов их поездки я получил в начале марта 1905 года, когда к нам пожаловал сам г. жандармский полковник Бабушкин из Перми вкупе с прокурором Окруженого суда для допроса меня о "политике". Продержав меня сутки под арестом и не добившись от меня ничего, оставили на свободе под гласным надзором местного урядника. Причиной столь необычайного визита г. полковника с прокурором явилось то, что мои друзья в Чусовой быстро нашли искомое и оказались за решётками Пермской тюрьмы. При обыске у них на квартире нашли неоконченное письмо, адресованное на моё имя, оконченное на фразе: "… мы тебе посылаем…" А что - написать не успели. А попали они на выучку в Пермскую тюрьму за раскидывание по улицам Чусовой прокламаций, выпущенных по поводу "Кровавого воскресения". Нужно отметить, что мои друзья, не успевши познакомиться ни с партийными программами, ни с партийной литературой, быстро очутились за решёткой. Об"ясняется это очень просто: Костарев и Просвирнин в то время, как и я, имели всего 20 лет, и жажда окунуться в политическую жизнь настолько была велика, что сразу попав в подпольный кружок, они потребовали работы. Ну, им и дали разбрасывание прокламаций. Ребятки, приехавшие из такого тихого уголка, очень рьяно, [62] без соблюдения каких-либо принципов конспирации, стали распространять в воскресный день прокламации прямо на улице, и, разумеется, их быстро схватила полиция. За что Костарев просидел в Пермской тюрьме 1 месяц 20 дней, а Просвирнин 3 месяца, затем были освобождены и направлены на жительство в Бисер под надзор полиции. В результате в Бисере оказалось своих "политиков" 3 человека.
Правда, свою поднадзорность мы понимали по своему, знали одно, что мы теперь не можем выехать свободно из Бисера, а на заявление урядника, что мы обязаны являться к нему каждый день на отметку, мы ему просто заявили (конечно без свидетелей): "Мы тебя раньше лупили без всякой политики, ну а теперь, если ты к нам будешь привязываться, отлупим с политикой, это верно". Я урядника ещё в декабре 1904 года отдубасил за то, что он меня хотел посадить в кутузку за мой лихой хулиганский номер в пьяном виде в волостном правлении. Я там кое-кому пощёчин надавал из чинов волостного правления за разные их проделки над населением. Между прочим, за этот налёт я волостным судом был приговорён всего лишь к одному рублю штрафа! Такой мягкий приговор волостного суда об"ясняется тем, что когда меня судили, через два месяца, я за этот срок радикально изменил своё поведение - не только не стал хулиганить, но даже и водки пить. К тому же волостным писарем был молодой человек, Н. Блинов, с которым вместе на вечёрках веселились. Н. Блинов в 1905 г. стал сочуствующим, а в 1907 г. был арестован и отправлен в ссылку. В 1910 г. опять был арестован и сидел со мной в Тюменской тюрьме по делу. Всё это вместе взятое дало мне возможность легко отделаться за свой налёт. Правда, от нас, молодёжи, раньше частенько попадало полиции, но это мы делали обычно в тёмные лишь ночи на улице глухой. Отчасти, в этом сыграли и события 9-го января. [62об]
О событиях "Кровавого воскресения" в Бисер слухи проникли в конце января. Разумеется, донеслись они до нас в очень туманных слухах, но одно всё-таки усвоили рабочие Бисера - это то, что царь растрелял рабочих. О причинах растрела были различные суждения. Пожилые рабочие, особенно из грамотеев стариков, начитанные на различной поповской дребедени, об"ясняли тем, что это шли бунтовщики с целью убить царя. На это им другие возражали, говоря: "Как же это убить, раз шли с иконами и попом?" Третьи выдвигали версию, что рабочих растреляло начальство, боясь допустить рабочих до царя, чтоб они ему не рассказали о своих нуждах и не раскрыли проделки их. Четвёртые дошли до более смелых выводов - что царь изменил народу! Эта мысль получила довлеющее мнение, но перед ними встал вопрос - а как быть дальше? Раз царь изменил народу, значит нужно выбирать нового царя, а из кого? Великие князья из Романовых не пользовались известностью в Бисере, и приходили к заключению, что без Земского Собора ничего не выйдет. Мы, молодёжь внесли своё предложение: "Нужно выбрать президента, как это делают в Америке (как результат наших бесед с писарем, об"яснившего нам государственное устройство Северно-Амер.Соедин.Штатов), выбрать как старшину на 3 года: если плохо будет править - переизбрать можно". Но сделать каких либо практических выводов так и не смогли по своей политической беспомощности.
В июне, когда все мы трое "поднадзорных" собрались опять вместе, мы стали обсуждать, что нужно что-то делать, т.к. по газетным сведениям мы чувствовали - рабочее движение ширится. [63]
Стали очень часто попадатся заметки о стачках и забастовках на фабриках и заводах. Подумывали об устройстве стачек или забастовки в Бисере, но зная, что наше население очень трудно без длительной подготовке поднять на это, а главное не находилось такого момента острого, который бы мог об"еденить всех рабочих, тем более учитывая традиционную политику шуваловской администрации нанимать рабочих не враз, а частями, соблюдая определенные паузы в наступлении и задабривая более решительных рабочих установкой на более лучшие и оплачиваемые участки работ - словом политика "кнута и пряника" была излюбленным методом шуваловской администрации в эксплоатации рабочих. Затем ещё представлялась лазейка для таких отсталых рабочих, какими были рабочие Бисера до 1905 г. Это хоть и микроскопическое улучшение своего материального положения посредством подношений и угощений нашей администрации в виде лопатки мяса от зарезанного от своей коровки телёнка, настреляной лесной дичи, наловленной-ли в речке рыбки хариуса или форма приглашения к себе в гости с угощением водкой с горячими пельменями - благо ничем не брезговала шуваловская администрация. Даже не отказывалась от молодых жён и дочерей рабочих.
И вот такой атмосфере, с одной стороны безволья и беспомощности рабочих, с другой до цинизма наглой эксплоатации со стороны шуваловской администрации - пришлось нашей группе работать над осознанием своих классовых интересов среди рабочих Бисера.
В тоже время и наша политическая беспомощность была очень велика - нам буквально не была известна история революционной борьбы, её формы и методы. Мои друзья [63об] Костарев и Просвирнин из своего кратковременного пребывания в "романовском университете" (тюрьме) вынесли очень мало. Когда я их распрашивал, что они узнали о "политике", то они могли лишь разсказать, что видели в Чусовой до своего ареста у слесаря Николая Балашёва сочинение К. Маркса "Капитал" и политэкономию Богданова. А в тюрьме им разсказывал о политической партии (а какой - они не поняли) сидевший с ними 17 летний Миша Туркин - мотовилихинский рабочий. Вот весь тот политический багаж, который вынесли мои друзья из своей поездки в Чусовской завод за "политикой". Обратиться к кому-либо в Бисере, нам было не к кому. Но все мы решили, что нужно создавать "политическую партию", чтоб поднимать рабочих на борьбу. И с июля 1905 года мы стали для этой цели вербовать себе сторонников из более грамотных и трезвых, вернее, мало пьющих молодых рабочих, которым читали случайно попавшую прокламацию, приписываемую Гапону, по поводу 9-го января, начинавшуюся словами: "Кровью спаянные братья!", - которую мы переписывали от руки. Затем сын местного попа дал нам тоже списанные от руки революционные песни:"Марсельезу", "Смело товарищи в ногу" и "Похоронный марш".
С этим арсеналом политического багажа мы повели работу среди молодежи. В тоже время среди взрослых рабочих вели пропаганду против царя и в осторожной форме против бога и попов, используя растрел рабочих 9-го января.
С пропагандой против бога у нас был один случай неудачи. Яшка Просвирнин в один из воскресных дней, немного выпивши, очень рьяно выступил против бога в кучке женщин, среди которых [64] были очень горячие приверженцы попа и бога, которые в своей ярости против его агитации против бога, чуть не вцепились ему в волосы. А он к тому же после выхода из тюрьмы отростил себе длинные волосы по имевшейся тогда моде среди революционеров. И только наше вмешательство с Костаревым спасло Просвирнина от женской потасовки. (Между прочим, многие из женщин, которые хотели дать трёпку нашему агитатору, впоследствии в 1906 и 1907 г.г. принимали активное участие в оказании нам помощи в нашей подпольной работе, особенно в части прятания литературы). Яше мы сделали предупреждение, чтоб он "под мухой" не занимался пропагандой и агитацией, чтобы не получить последствий более худших, чем потасовка от женщин.
Наше положение "поднадзорных" в Бисере, особенно звание "политиков", очень облегчало нам ведение пропаганды среди рабочих, т.к. невиданное до сего времени появление своих "политиков" в заводе очень интересовало рабочих. Как это так, на их глазах выросли, встали на работу, также гуляли по улице с гормошкой, также ходили по "вечёркам ", время от времени выпивали и кой когда подирались в молодежных драках - и вдруг стали другими людьми, уже по прежнему не выпивают, не дерутся, стали вежливы и говорить стали как то иначе, и что удивительней всего, эта метаморфоза произошла на их глазах, и люди даже не заметили, и рабочие пошли к нам за различными раз"яснениями. Раньше какой нибудь старик рабочий счел бы для себя унизительным с такими молокососами, какими были в то время мы, имевши по 20 лет, разсуждать. Особенно много обращалось ко мне, т.к. я работал в шахте по добыче железной [64об] руды, и ко мне частенько в забой забегали рабочие со своими вопросами. Тем более, в шахте всякие разговоры можно было вести, не опасаясь подслушивания со стороны администрации ввиду того, что последняя в шахту спускалась очень редко, б. ч. когда происходила приёмка работ, или для производства динамитных взрывов.
Костареву и Просвирнину, как работавшим в заводе, первый столяром, второй - молотобойцем, где коллектив рабочих был очень не велик - в столярной было всего 4 человека и в кузнице с молотобойцами - 8 челов. Кроме того, в столярной и кузнице работали б. ч. "любимчики" заводской администрации и пользовавшихся среди доменных рабочих не очень благовидной кличкой "наушников", т.е. людей способных передавать администрации завода разговоры среди рабочих, особенно касающиеся про всякое "начальство". Поэтому Костареву и Просвирнину вести работ в цехах, где они работали, было очень трудно, а лучше было среди доменщиков. Точно также и отношение со стороны заводской администрации к нам радикально переменилось - стало вежливым и корректным, за исключением инженера управителя завода, который старался нас не замечать. Но как потом выяснилос ь, он искал случая уволить "по циркуляру", это означало, нас не приняли бы на работу по всему Горному округу. Он очень беспокоился о пребывании нашем в управляемом им заводе, но, по видимому, развёртывающиеся революционные события сдерживали его от выполнения желания избавиться от нас как нежелательного элемента.
Ведя свою пропаганду и агитацию среди рабочих, мы решили, что нужно что то создавать [65] более организующее рабочих. Для этой цели мы пришли к мысли организовать группу "политической партии"! Такое, если можно выразится, "беспартийное" политическое оформление говорило за то, что, несмотря на наше стремление вести борьбу, как с самодержавием и эксплоатацией - мы были беспомощны, не получая ни откуда помощи ни живой, ни в виде литературы. От чтения книг из библиотеки заводской конторы, состоявшей б.ч. из различного рода беллетристики и отчасти классиков, мы получить в этих книгах ответа для себя не могли. От чтения случайно попавшей в наши руки таких, по тому времени революционных в нашем Бисере, как-то: "Овод" Войнича, "Углекопы" Золя, "История одного крестьянина" Э. Шатобрияна и сборника произведения Некрасова, кроме повышения ненависти к существующему строю, получить ничего не могли. Правда, пение "Размышление о парадном под"езде" Некрасова доставляло не только нам удовольствие, но оно волновало слушавших нас рабочих, до этого не слыхавших этой прекрасной некрасовской вещи. Эти книги нам дал волостной писарь из закрытой за эти же книги библиотеки земским начальником в 1904 г.
Так наше требование в мифической политической партии продолжалось до Октябрских событий [1905 года], и нужно признаться, что наша пропаганда за вступление в беспартийную политическую партию не имела успеха среди рабочих, особенно пожилых. Т.к. при всём нашем желании мы не были в состоянии дать исчерпывающие ответы на вопросы: "Каким путем будет свергнуто самодержавие, как избавимся, от [65об] жестокой эксплоатации". Если к Октябрю около нас сгруппировалось около десятка молодых рабочих, и то лишь благодаря инстиктивному влечению к нам, что мы в своём поведении по отношению к властям предержащими держались более менее независимо и кой где обрезывали в издевательствах не только над собой, но и вообще над рабочими, а этим самым отвечали их настроению.
Всеобщая политическая забастовка, а вслед за нею и об"явление "Манифеста об освобождении" быстро поставило нашу группу в руководстве отражениями этих событий в Бисере. Телеграмму "о свободах" мы получили 18 и 19-го октября, от прибежавшего за 12 км со станции Бисер слесаря депо Мих. Связева в час ночи. В этот момент в моей квартире собралось человек 10 из нашей группы. Известие "о свободах" мы приняли с громадным воодушевлением. Прочитав все по очереди телеграмму, немедленно вышли на улицу и устроили импровизированную демонстрацию с пеньем "марсельезы", "похоронного марша" и "смело товарищ в ногу". Разумеется, столь неожиданное и не слыханное до толе в нашем глухом рабочем поселке [пение] песни со словами: "Гей! На них на собак, на богатых! Гей! На злого вампира царя! Бей, губи их злодеев проклятых! Встанет новой жизни заря!" - или слова рабочего марша: "Сами набьём мы потроны, сами привинтим к ружьям штыки!" - взбудоражили всех спавших глубоким сном жителей. Стали спешно зажигаться огоньки в домишках. И тщетно стараясь в тусклые стеклышки окон, в тёмную непроглядную осеннюю ночь, с просонья разглядеть, что это за люди и что они поют? Более нетерпеливые стали выбегать на улицу [66] и узнать, кто это поёт? Некоторые, узнав по голосам, что "политики" поют, с недоумением останавливались, не понимая, зачем и почему поём такие страшные для них слова, а некоторые подходили к нам и спрашивали нас о причинах нашего ночного пения по улицам. Мы только на это могли ответить вопрошавшим: "Свобода", - и советывали приходить утром в волостное правление, и там мы расскажем, почему поём! Продемонстрировав до 3-х часов ночи, решили утром собраться в волостном правлении и устроить собрание с раз"яснением о полученной телеграмме. Слесарю со станции предложили идти обратно на станцию и доставить нам все, какие ещё будут новости, а также газет и литературы, какая появиться за это время.
Утром, на другой день, как было условлено, мы всей группой пришли в волостное правление, куда также много пришло рабочих, не только свободных от смен, но и некоторые в этот день не пошли на работу, чтобы узнать что за "свобода", которую получили ночью "политики". Мы зачитали телеграмму о "манифесте" со "свободами". Дали, насколько могли, коментарии к "манифесту ", смысл которых сводится к тому, что доверять манифесту особенно нельзя, т.к. кто его дал, недавно растрелял рабочих. Присутствовавший на этом собрании урядник пытался было запретить нашу оценку подписавшего "манифест", выкрикивая, что "он не позволит так выражаться о высочайшей особе", но получивши резкий отпор со стороны присутствующих, немедленно ретировался с собрания, боясь получить взбучку от рабочих. Каких либо решений мы не провели на этом собрании, ограничившись лишь раз"яснением [66об] о значении свобод. Но впечатление от раз"яснения "манифеста" настолько было сильно, что мы почти целый день не выходили из волостного правления, раз"ясняя каждый в отдельности пункт.
Не обошлось и без курьезных выступлений. Помню, один рабочий-конновозчик, большой любитель избивать свою жену, высказал неудовольствие по пункту "о неприкосновенности личности": "Неужели я теперь не имею права поучить свою жену?" И когда ему раз"яснили, что и свою ему не позволят бить, он, выругавшись похабно, демонстративно вышел с собрания со словами: "А пошли вы к такой матери со своими свободами!" Да, любители подебоширить в пьяном виде, остались тоже недовольны, что теперь нельзя и по морде с"ездить кому-нибудь.
Заводская интелигенция на собрание не явилась, дожидавшая раз"яснения "сверху", т. е. когда будут раз"яснять "о свободах" власти предержащие, за исключением одного бухгалтера лесничества. Последний не только принял участие в обсуждении, но и подошёл к нам троим "поднадзорным" и поздравил нас персонально каждого "со свободой", хотя это не требовалось, т.е. мы не сидели в этот момент в тюрьме, но он этим хотел подчеркнуть свое сочуствие революции. Хотя его революционность дальше об"явления себя сочуствующим кадетам не пошла. В 1907 году он; себя уже об"явил со чувствующим Октябристам! Мелкая душонка верноподанного шуваловского слуги осталась в нём до конца.
Через небольшой срок нам удалось со станции получить разной литературы: газет, прокламации различных партий и особенно нужные нам программы партий. Это сразу [67] нас поставило на ноги. Наша группа единогласно приняла программу Р.С.Д.Р.П., решительно отвергнув эсеровскую и анархисткую. Эсеровскую программу отвергли, признав её не рабочей, а анархистов попросту не поняли, что они хотят, а программа Р.С.Д.Р.П. нам показалась тем, чего мы так долго искали. Обсуждению мы подвергли, за какую нам стоять программу - "минимум" или "максимум"? Трудно теперь сказать, почему мы тогда пришли к выводу, что программа "минимум" уже пройденный этап, и нам нужно бороться в данный момент за программу "максимум". Наше партийное оформление сразу создало нашей группе большой авторитет среди рабочих, т. к. наши раз"яснения программы и ознакомление с таковой рабочих создало среди рабочих большую ей популярность.
При раз"яснении программы получали от рабочих реплики: "А вот теперь все ясно, почему царя и буржуев не нужно", - и к нам в группу стали вступать не только молодые рабочие, но и пожилые - особенно из горняков.
Особенно в вербовке в члены нашей группы мы старались вовлечь самых авторитетных рабочих, пользовавшихся уважением со стороны рабочих. Особенно нам это удалось среди горняков, где мы завербовали 4-х самых лучших пожилых забойщиков, которых не только уважали рабочие, но и ценила администрация рудников как самых лучших рабочих, выполняющих самые ответственные горные работы. Это обстоятельство ещё придало большой авторитет нашей группе. К началу 1906 года наша группа уже насчитывала около 30 человек, несчитая сочувствующих.
Сторонников эсеров в Бисере так и не оказалось ни одного человека, как и не было и после [67об] Февральской и Октябрской революций. Был один случай, когда летом 1906 г. один из группы встал на сторону эсеров по вопросу отношения к террору и даже месяца два отходил от нас, но после нескольких бесед с ним отказался от своего взгляда.
Часть 2
Часть 3
Воспоминания участника ЕРМАКОВА П. П. (* это не тот Ермаков, а его тёзка)
В Революцию 1905 года мне пришлось принимать участие в одном из глухих доменных заводов Урала - Бисере, принадлежавшего одному из крупнейших магнатов Урала гр. Шувалову, которому принадлежал Лысвенско-Койвенский Горный округ. Население этого маленького доменного Завода, состояло исключительно из рабочих, занятых на работах: доменной печи, железнорудных рудниках, на лесозаготовках, углетомительных печах. Кругом завод окружали горы, сплошь покрытые лесами.
Вековая тишь, жизнь с пережитками патриархально-феодальных отношений, изредка всколыхаемая протестами против безудержной эксплоатации шуваловской администрации отдельных рабочих и то б.ч. пришлыми рабочими "зимогорами" и в очень редких случаях из местных рабочих.
И в эту глушь, что называется, не долетало свободное слово, не только до рабочих, но и до местной интелигенции, состоящих из заводских служащих, доктора, фельдшерицы и 3-х учительниц. Рабочие свободное время б. ч. проводили хождением один к другому в гости, развлекаясь выпивкой с пельменями, и мало чем от рабочих отличались в своем культурном положении интелигенция - та же выпивка, те же пельмени, разнообразные игрой в картишки - "стуколку" и "преферанс”. Изредка ставили любительские спектакли, которые были введены либеральным инженером Лупановым с 1896 г., которым так же в то-же время было организовано Об-во потребителей и библиотека при заводской конторе.
И население Бисера до 1905 г. почти не слыхало слов - революция и революционная борьба. Правда, в 1904 г. [61] кратковременное пребывание в Бисере административно-высланного из Петербурга студента-горняка Савинкова Ал. Викт., брата Бориса Савинкова, но он вообще не вёл среди местных жителей никаких разговоров на политические темы. После своего ареста в сентябре 1904 г., он оставил после себя среди горных рабочих память, как очень гуманный человек, как горный смотритель и как "политик", т. к. рабочим известно, что Савинков выслан как "политик" из Петербурга. В том же 1904 г. был в Бисере арестован некто Лебедев, не то эсер, не то старый народник, уже бывший в то время свыше 50 лет возрасте. И в тот же момент бежал, спасаясь от ареста, учитель местной школы Шевцов, кто он был по убеждениям, я не знаю, но все эти люди пробыли в Бисере очень не большой срок: Лебедев прожил около двух недель на квартире у фельдшерицы, а Швецов месяца три. С кем они были связаны и вели ли какую работу в Бисере, выяснить не удалось. Савинков вёл разговоры и беседы исключительно только с местным лесничим, которому он сказал, что по убеждениям он марксист, и через которого мы получили в 1906 году книгу, написанную матерью Савинкова "Скорьби матери". Эта книга, между прочим, очень пользовалась большой популярностью среди местных рабочих и её сохранили до 1917 года.
Все эти аресты Савинкова, Лебедева и бегство Швецова, естественно, интересовали рабочих, но получить на них ответ не могли. Помню, я со своим другом Костаревым пытался по этому вопросу обратиться к местному волостном писарю, либерально настроенному, но и он нам ничего не мог ответить, кроме восхищения государственным порядком в С.А. Соединённых Штатах и Новой Зеландии. Между прочим, этот писарь [61об] был скоро земским начальником уволен за "неблагонадёжность". Так все наши попытки узнать, что такое политика, окончилась неудачей в Бисере.
В декабре 1904 г. два моих друга: Петр Костарев и Яков Просвирнин, решили поехать работать в Чусовской завод, договорясь со мной, если они там что узнают на счёт "политики", то сообщат мне. Результатов их поездки я получил в начале марта 1905 года, когда к нам пожаловал сам г. жандармский полковник Бабушкин из Перми вкупе с прокурором Окруженого суда для допроса меня о "политике". Продержав меня сутки под арестом и не добившись от меня ничего, оставили на свободе под гласным надзором местного урядника. Причиной столь необычайного визита г. полковника с прокурором явилось то, что мои друзья в Чусовой быстро нашли искомое и оказались за решётками Пермской тюрьмы. При обыске у них на квартире нашли неоконченное письмо, адресованное на моё имя, оконченное на фразе: "… мы тебе посылаем…" А что - написать не успели. А попали они на выучку в Пермскую тюрьму за раскидывание по улицам Чусовой прокламаций, выпущенных по поводу "Кровавого воскресения". Нужно отметить, что мои друзья, не успевши познакомиться ни с партийными программами, ни с партийной литературой, быстро очутились за решёткой. Об"ясняется это очень просто: Костарев и Просвирнин в то время, как и я, имели всего 20 лет, и жажда окунуться в политическую жизнь настолько была велика, что сразу попав в подпольный кружок, они потребовали работы. Ну, им и дали разбрасывание прокламаций. Ребятки, приехавшие из такого тихого уголка, очень рьяно, [62] без соблюдения каких-либо принципов конспирации, стали распространять в воскресный день прокламации прямо на улице, и, разумеется, их быстро схватила полиция. За что Костарев просидел в Пермской тюрьме 1 месяц 20 дней, а Просвирнин 3 месяца, затем были освобождены и направлены на жительство в Бисер под надзор полиции. В результате в Бисере оказалось своих "политиков" 3 человека.
Правда, свою поднадзорность мы понимали по своему, знали одно, что мы теперь не можем выехать свободно из Бисера, а на заявление урядника, что мы обязаны являться к нему каждый день на отметку, мы ему просто заявили (конечно без свидетелей): "Мы тебя раньше лупили без всякой политики, ну а теперь, если ты к нам будешь привязываться, отлупим с политикой, это верно". Я урядника ещё в декабре 1904 года отдубасил за то, что он меня хотел посадить в кутузку за мой лихой хулиганский номер в пьяном виде в волостном правлении. Я там кое-кому пощёчин надавал из чинов волостного правления за разные их проделки над населением. Между прочим, за этот налёт я волостным судом был приговорён всего лишь к одному рублю штрафа! Такой мягкий приговор волостного суда об"ясняется тем, что когда меня судили, через два месяца, я за этот срок радикально изменил своё поведение - не только не стал хулиганить, но даже и водки пить. К тому же волостным писарем был молодой человек, Н. Блинов, с которым вместе на вечёрках веселились. Н. Блинов в 1905 г. стал сочуствующим, а в 1907 г. был арестован и отправлен в ссылку. В 1910 г. опять был арестован и сидел со мной в Тюменской тюрьме по делу. Всё это вместе взятое дало мне возможность легко отделаться за свой налёт. Правда, от нас, молодёжи, раньше частенько попадало полиции, но это мы делали обычно в тёмные лишь ночи на улице глухой. Отчасти, в этом сыграли и события 9-го января. [62об]
О событиях "Кровавого воскресения" в Бисер слухи проникли в конце января. Разумеется, донеслись они до нас в очень туманных слухах, но одно всё-таки усвоили рабочие Бисера - это то, что царь растрелял рабочих. О причинах растрела были различные суждения. Пожилые рабочие, особенно из грамотеев стариков, начитанные на различной поповской дребедени, об"ясняли тем, что это шли бунтовщики с целью убить царя. На это им другие возражали, говоря: "Как же это убить, раз шли с иконами и попом?" Третьи выдвигали версию, что рабочих растреляло начальство, боясь допустить рабочих до царя, чтоб они ему не рассказали о своих нуждах и не раскрыли проделки их. Четвёртые дошли до более смелых выводов - что царь изменил народу! Эта мысль получила довлеющее мнение, но перед ними встал вопрос - а как быть дальше? Раз царь изменил народу, значит нужно выбирать нового царя, а из кого? Великие князья из Романовых не пользовались известностью в Бисере, и приходили к заключению, что без Земского Собора ничего не выйдет. Мы, молодёжь внесли своё предложение: "Нужно выбрать президента, как это делают в Америке (как результат наших бесед с писарем, об"яснившего нам государственное устройство Северно-Амер.Соедин.Штатов), выбрать как старшину на 3 года: если плохо будет править - переизбрать можно". Но сделать каких либо практических выводов так и не смогли по своей политической беспомощности.
В июне, когда все мы трое "поднадзорных" собрались опять вместе, мы стали обсуждать, что нужно что-то делать, т.к. по газетным сведениям мы чувствовали - рабочее движение ширится. [63]
Стали очень часто попадатся заметки о стачках и забастовках на фабриках и заводах. Подумывали об устройстве стачек или забастовки в Бисере, но зная, что наше население очень трудно без длительной подготовке поднять на это, а главное не находилось такого момента острого, который бы мог об"еденить всех рабочих, тем более учитывая традиционную политику шуваловской администрации нанимать рабочих не враз, а частями, соблюдая определенные паузы в наступлении и задабривая более решительных рабочих установкой на более лучшие и оплачиваемые участки работ - словом политика "кнута и пряника" была излюбленным методом шуваловской администрации в эксплоатации рабочих. Затем ещё представлялась лазейка для таких отсталых рабочих, какими были рабочие Бисера до 1905 г. Это хоть и микроскопическое улучшение своего материального положения посредством подношений и угощений нашей администрации в виде лопатки мяса от зарезанного от своей коровки телёнка, настреляной лесной дичи, наловленной-ли в речке рыбки хариуса или форма приглашения к себе в гости с угощением водкой с горячими пельменями - благо ничем не брезговала шуваловская администрация. Даже не отказывалась от молодых жён и дочерей рабочих.
И вот такой атмосфере, с одной стороны безволья и беспомощности рабочих, с другой до цинизма наглой эксплоатации со стороны шуваловской администрации - пришлось нашей группе работать над осознанием своих классовых интересов среди рабочих Бисера.
В тоже время и наша политическая беспомощность была очень велика - нам буквально не была известна история революционной борьбы, её формы и методы. Мои друзья [63об] Костарев и Просвирнин из своего кратковременного пребывания в "романовском университете" (тюрьме) вынесли очень мало. Когда я их распрашивал, что они узнали о "политике", то они могли лишь разсказать, что видели в Чусовой до своего ареста у слесаря Николая Балашёва сочинение К. Маркса "Капитал" и политэкономию Богданова. А в тюрьме им разсказывал о политической партии (а какой - они не поняли) сидевший с ними 17 летний Миша Туркин - мотовилихинский рабочий. Вот весь тот политический багаж, который вынесли мои друзья из своей поездки в Чусовской завод за "политикой". Обратиться к кому-либо в Бисере, нам было не к кому. Но все мы решили, что нужно создавать "политическую партию", чтоб поднимать рабочих на борьбу. И с июля 1905 года мы стали для этой цели вербовать себе сторонников из более грамотных и трезвых, вернее, мало пьющих молодых рабочих, которым читали случайно попавшую прокламацию, приписываемую Гапону, по поводу 9-го января, начинавшуюся словами: "Кровью спаянные братья!", - которую мы переписывали от руки. Затем сын местного попа дал нам тоже списанные от руки революционные песни:"Марсельезу", "Смело товарищи в ногу" и "Похоронный марш".
С этим арсеналом политического багажа мы повели работу среди молодежи. В тоже время среди взрослых рабочих вели пропаганду против царя и в осторожной форме против бога и попов, используя растрел рабочих 9-го января.
С пропагандой против бога у нас был один случай неудачи. Яшка Просвирнин в один из воскресных дней, немного выпивши, очень рьяно выступил против бога в кучке женщин, среди которых [64] были очень горячие приверженцы попа и бога, которые в своей ярости против его агитации против бога, чуть не вцепились ему в волосы. А он к тому же после выхода из тюрьмы отростил себе длинные волосы по имевшейся тогда моде среди революционеров. И только наше вмешательство с Костаревым спасло Просвирнина от женской потасовки. (Между прочим, многие из женщин, которые хотели дать трёпку нашему агитатору, впоследствии в 1906 и 1907 г.г. принимали активное участие в оказании нам помощи в нашей подпольной работе, особенно в части прятания литературы). Яше мы сделали предупреждение, чтоб он "под мухой" не занимался пропагандой и агитацией, чтобы не получить последствий более худших, чем потасовка от женщин.
Наше положение "поднадзорных" в Бисере, особенно звание "политиков", очень облегчало нам ведение пропаганды среди рабочих, т.к. невиданное до сего времени появление своих "политиков" в заводе очень интересовало рабочих. Как это так, на их глазах выросли, встали на работу, также гуляли по улице с гормошкой, также ходили по "вечёркам ", время от времени выпивали и кой когда подирались в молодежных драках - и вдруг стали другими людьми, уже по прежнему не выпивают, не дерутся, стали вежливы и говорить стали как то иначе, и что удивительней всего, эта метаморфоза произошла на их глазах, и люди даже не заметили, и рабочие пошли к нам за различными раз"яснениями. Раньше какой нибудь старик рабочий счел бы для себя унизительным с такими молокососами, какими были в то время мы, имевши по 20 лет, разсуждать. Особенно много обращалось ко мне, т.к. я работал в шахте по добыче железной [64об] руды, и ко мне частенько в забой забегали рабочие со своими вопросами. Тем более, в шахте всякие разговоры можно было вести, не опасаясь подслушивания со стороны администрации ввиду того, что последняя в шахту спускалась очень редко, б. ч. когда происходила приёмка работ, или для производства динамитных взрывов.
Костареву и Просвирнину, как работавшим в заводе, первый столяром, второй - молотобойцем, где коллектив рабочих был очень не велик - в столярной было всего 4 человека и в кузнице с молотобойцами - 8 челов. Кроме того, в столярной и кузнице работали б. ч. "любимчики" заводской администрации и пользовавшихся среди доменных рабочих не очень благовидной кличкой "наушников", т.е. людей способных передавать администрации завода разговоры среди рабочих, особенно касающиеся про всякое "начальство". Поэтому Костареву и Просвирнину вести работ в цехах, где они работали, было очень трудно, а лучше было среди доменщиков. Точно также и отношение со стороны заводской администрации к нам радикально переменилось - стало вежливым и корректным, за исключением инженера управителя завода, который старался нас не замечать. Но как потом выяснилос ь, он искал случая уволить "по циркуляру", это означало, нас не приняли бы на работу по всему Горному округу. Он очень беспокоился о пребывании нашем в управляемом им заводе, но, по видимому, развёртывающиеся революционные события сдерживали его от выполнения желания избавиться от нас как нежелательного элемента.
Ведя свою пропаганду и агитацию среди рабочих, мы решили, что нужно что то создавать [65] более организующее рабочих. Для этой цели мы пришли к мысли организовать группу "политической партии"! Такое, если можно выразится, "беспартийное" политическое оформление говорило за то, что, несмотря на наше стремление вести борьбу, как с самодержавием и эксплоатацией - мы были беспомощны, не получая ни откуда помощи ни живой, ни в виде литературы. От чтения книг из библиотеки заводской конторы, состоявшей б.ч. из различного рода беллетристики и отчасти классиков, мы получить в этих книгах ответа для себя не могли. От чтения случайно попавшей в наши руки таких, по тому времени революционных в нашем Бисере, как-то: "Овод" Войнича, "Углекопы" Золя, "История одного крестьянина" Э. Шатобрияна и сборника произведения Некрасова, кроме повышения ненависти к существующему строю, получить ничего не могли. Правда, пение "Размышление о парадном под"езде" Некрасова доставляло не только нам удовольствие, но оно волновало слушавших нас рабочих, до этого не слыхавших этой прекрасной некрасовской вещи. Эти книги нам дал волостной писарь из закрытой за эти же книги библиотеки земским начальником в 1904 г.
Так наше требование в мифической политической партии продолжалось до Октябрских событий [1905 года], и нужно признаться, что наша пропаганда за вступление в беспартийную политическую партию не имела успеха среди рабочих, особенно пожилых. Т.к. при всём нашем желании мы не были в состоянии дать исчерпывающие ответы на вопросы: "Каким путем будет свергнуто самодержавие, как избавимся, от [65об] жестокой эксплоатации". Если к Октябрю около нас сгруппировалось около десятка молодых рабочих, и то лишь благодаря инстиктивному влечению к нам, что мы в своём поведении по отношению к властям предержащими держались более менее независимо и кой где обрезывали в издевательствах не только над собой, но и вообще над рабочими, а этим самым отвечали их настроению.
Всеобщая политическая забастовка, а вслед за нею и об"явление "Манифеста об освобождении" быстро поставило нашу группу в руководстве отражениями этих событий в Бисере. Телеграмму "о свободах" мы получили 18 и 19-го октября, от прибежавшего за 12 км со станции Бисер слесаря депо Мих. Связева в час ночи. В этот момент в моей квартире собралось человек 10 из нашей группы. Известие "о свободах" мы приняли с громадным воодушевлением. Прочитав все по очереди телеграмму, немедленно вышли на улицу и устроили импровизированную демонстрацию с пеньем "марсельезы", "похоронного марша" и "смело товарищ в ногу". Разумеется, столь неожиданное и не слыханное до толе в нашем глухом рабочем поселке [пение] песни со словами: "Гей! На них на собак, на богатых! Гей! На злого вампира царя! Бей, губи их злодеев проклятых! Встанет новой жизни заря!" - или слова рабочего марша: "Сами набьём мы потроны, сами привинтим к ружьям штыки!" - взбудоражили всех спавших глубоким сном жителей. Стали спешно зажигаться огоньки в домишках. И тщетно стараясь в тусклые стеклышки окон, в тёмную непроглядную осеннюю ночь, с просонья разглядеть, что это за люди и что они поют? Более нетерпеливые стали выбегать на улицу [66] и узнать, кто это поёт? Некоторые, узнав по голосам, что "политики" поют, с недоумением останавливались, не понимая, зачем и почему поём такие страшные для них слова, а некоторые подходили к нам и спрашивали нас о причинах нашего ночного пения по улицам. Мы только на это могли ответить вопрошавшим: "Свобода", - и советывали приходить утром в волостное правление, и там мы расскажем, почему поём! Продемонстрировав до 3-х часов ночи, решили утром собраться в волостном правлении и устроить собрание с раз"яснением о полученной телеграмме. Слесарю со станции предложили идти обратно на станцию и доставить нам все, какие ещё будут новости, а также газет и литературы, какая появиться за это время.
Утром, на другой день, как было условлено, мы всей группой пришли в волостное правление, куда также много пришло рабочих, не только свободных от смен, но и некоторые в этот день не пошли на работу, чтобы узнать что за "свобода", которую получили ночью "политики". Мы зачитали телеграмму о "манифесте" со "свободами". Дали, насколько могли, коментарии к "манифесту ", смысл которых сводится к тому, что доверять манифесту особенно нельзя, т.к. кто его дал, недавно растрелял рабочих. Присутствовавший на этом собрании урядник пытался было запретить нашу оценку подписавшего "манифест", выкрикивая, что "он не позволит так выражаться о высочайшей особе", но получивши резкий отпор со стороны присутствующих, немедленно ретировался с собрания, боясь получить взбучку от рабочих. Каких либо решений мы не провели на этом собрании, ограничившись лишь раз"яснением [66об] о значении свобод. Но впечатление от раз"яснения "манифеста" настолько было сильно, что мы почти целый день не выходили из волостного правления, раз"ясняя каждый в отдельности пункт.
Не обошлось и без курьезных выступлений. Помню, один рабочий-конновозчик, большой любитель избивать свою жену, высказал неудовольствие по пункту "о неприкосновенности личности": "Неужели я теперь не имею права поучить свою жену?" И когда ему раз"яснили, что и свою ему не позволят бить, он, выругавшись похабно, демонстративно вышел с собрания со словами: "А пошли вы к такой матери со своими свободами!" Да, любители подебоширить в пьяном виде, остались тоже недовольны, что теперь нельзя и по морде с"ездить кому-нибудь.
Заводская интелигенция на собрание не явилась, дожидавшая раз"яснения "сверху", т. е. когда будут раз"яснять "о свободах" власти предержащие, за исключением одного бухгалтера лесничества. Последний не только принял участие в обсуждении, но и подошёл к нам троим "поднадзорным" и поздравил нас персонально каждого "со свободой", хотя это не требовалось, т.е. мы не сидели в этот момент в тюрьме, но он этим хотел подчеркнуть свое сочуствие революции. Хотя его революционность дальше об"явления себя сочуствующим кадетам не пошла. В 1907 году он; себя уже об"явил со чувствующим Октябристам! Мелкая душонка верноподанного шуваловского слуги осталась в нём до конца.
Через небольшой срок нам удалось со станции получить разной литературы: газет, прокламации различных партий и особенно нужные нам программы партий. Это сразу [67] нас поставило на ноги. Наша группа единогласно приняла программу Р.С.Д.Р.П., решительно отвергнув эсеровскую и анархисткую. Эсеровскую программу отвергли, признав её не рабочей, а анархистов попросту не поняли, что они хотят, а программа Р.С.Д.Р.П. нам показалась тем, чего мы так долго искали. Обсуждению мы подвергли, за какую нам стоять программу - "минимум" или "максимум"? Трудно теперь сказать, почему мы тогда пришли к выводу, что программа "минимум" уже пройденный этап, и нам нужно бороться в данный момент за программу "максимум". Наше партийное оформление сразу создало нашей группе большой авторитет среди рабочих, т. к. наши раз"яснения программы и ознакомление с таковой рабочих создало среди рабочих большую ей популярность.
При раз"яснении программы получали от рабочих реплики: "А вот теперь все ясно, почему царя и буржуев не нужно", - и к нам в группу стали вступать не только молодые рабочие, но и пожилые - особенно из горняков.
Особенно в вербовке в члены нашей группы мы старались вовлечь самых авторитетных рабочих, пользовавшихся уважением со стороны рабочих. Особенно нам это удалось среди горняков, где мы завербовали 4-х самых лучших пожилых забойщиков, которых не только уважали рабочие, но и ценила администрация рудников как самых лучших рабочих, выполняющих самые ответственные горные работы. Это обстоятельство ещё придало большой авторитет нашей группе. К началу 1906 года наша группа уже насчитывала около 30 человек, несчитая сочувствующих.
Сторонников эсеров в Бисере так и не оказалось ни одного человека, как и не было и после [67об] Февральской и Октябрской революций. Был один случай, когда летом 1906 г. один из группы встал на сторону эсеров по вопросу отношения к террору и даже месяца два отходил от нас, но после нескольких бесед с ним отказался от своего взгляда.
Часть 2
Часть 3