Беседа с бывшими бойцами 30-й дивизии. Часть 2
Часть 1
В бою седьмого ноября Блюхера не было. Руководил Каширин Николай. Я занимал позицию у села Асово, на реке Бурундуки, и висел над белыми на фланге. Четвёртая бригада Томина стояла между Кишертью и Шумково. Я вёрст на двадцать повис на фланге. К этому бою меня усилили вторым горным полком. Пришел и один эстонский батальон. Была осень, грязь. Наступление было назначено на четвёртое. Его отменили, потом его ещё отменили, и числа шестого мы пошли в наступление. Когда я спросил штаб, в частности Каширина, чем задерживается наступление, он ответил, что части ещё не встали в порядок и на самом деле, когда части заняли порядок, который был написан в приказе дивизии, мы бой не начинали. Наша задача была: двигаться вперёд и в то же время крепкими ударами помогать продвижению четвёртой бригаде. [49]
Был послан ещё второй и третий кавалерийские эскадроны четвёртого кавалерийского полка, четвёртый Василе-Островский полк, полк Ивана Малышева.
Полк Ивана Малышева по численному составу был вернее батальоном. Но даже и батальоном его с напряжением можно было считать. В нём было штыков 300-450. Но у него был командир полка, было полковое хозяйство. Затем второй горный, только что пришедший кавалерийский эскадрон, третий и четвёртый Василе-Островский. Они пошли вперёд, сбили белых, захватили пространство вёрст на 10, захватили штаб и документы. В этом штабе мы нашли приказ, где говорится о подготовке к наступлению в ночь праздника. Так и было написано, что "красная сволочь завтра празднует, они будут пьяные, мы их возьмём голыми руками".
Мы же ударили рано утром на рассвете совершенно трезвыми. Со стороны белых был казачий кавалерийский полк. Мы по нему так крепко ударили, что он разорвался на части, пошёл вперёд. Мы ударили в лоб полка, сломили сразу сопротивление и ударили одновременно по станции Тулумбасы. Малышевский полк ударил по 69 раз"езду, отрезал броневик белых. Средне-уральский полк стоял в резерве. Четвёртая бригада стояла на месте и не двигалась. Мы удивились, в чём дело. Нам приходилось возвращаться вёрст на 15 назад, чтобы там выковырнуть белых.
Мне говорят в дивизии: "Что ты вмешиваешься, бригада наступает и своё дело сделает". Но кого мы не пошлём из Малышевского полка для связи, его оттуда обстреливают, из [50] Малебвского завода. Пройдёт 5-6 часов, опять посылаем для связи, опять обстреливают, первый день нам удалось взять в плен человек 300-400, две роты сдались целиком. Четвёртая бригада так и не пошла в наступление. Оказалось потом, что у них вышла неурядица с латышами. И нам пришлось комбинировать удары.
На линии железной дороги мы встретили колчаковскую дивизию под командой князя Голицына. Они попали на линию Павлищево, думали пройти лесом, но по ним ударили. Они пошли на линию железной дороги и попали на нас. В результате этого дивизия вынуждена была ехать обратно в Екатеринбург формироваться. Ею был пополнен 25 Екатеринбургский полк. Это мы видели из тех документов, которые нам удалось захватить в декабре.
Бой дальше разгорался так: ввиду того, что четвёртая бригада не пошла вперёд, белые вновь с 7 на 8-е подвинули второй броневик, подошёл чешский 8-й полк, затем 28, 27 полки, Камышловских полков, по моему, не было. Они начали нас давить, особенно чешские полки. Они сбили второй горный с 59 раз"езда и очистили линию железной дороги. Дошли до Тулумбасы, освободили свой броневик и повели наступление на нас. Они стали нажимать от раз"езда к штабу в селе Асово. Там идёт цепь деревушек. Часам к 10 утра первую деревню сдали.
Я бросил туда Средне-Уральский полк, всё равно прут, перебросил кавалерийский эскадрон, всё равно не мог удержать, приходится отступать, смазывая все успехи, иначе 4-й Василе-Островский окажется отрезанным, так как он на 12 [51] вёрст зашёл вперёд. Между нами и четвёртой бригадой получился разрыв вёрст 15.
Тогда у меня промелькнула возможность комбинаций ударить по станции Кордон. Мы пошли на раз"езд, думали, что если возьмём следующую станцию, у полкового командира составится представление, что параллельно железнодорожной линии движутся крупные части и будут отступать. Риска особого не было. Практически у нас так бывало. Я послал полк Малышева, который стоял в сторону четвёртой бригады на охрану тыла. Если белые вздумают наступать, то будет некоторая защита, будет подан сигнал, что идёт наступление. Я подал сигнал, что на линии станции Кордон находятся части красных. Туда мы перебросили их на лошадях. Я слышал, что в первый период гражданской войны под селом Куликовским около станции Шамары мы попали в непроходимое болото. Когда я принимал боевой участок, мне говорили, что между нашим участком и соседним находятся непроходимые болота. На этом участке мы бились около месяца и особого внимания на болото не обращали. Оно занимало вёрст 4-5. Таким образом, простояли мы около месяца, вдруг у нас пулемёты заработали в тылу, которые мы не охраняли, надеясь на болото. Оказалось, что белые вышли по этому болоту и попали нам в тыл.
Помня об этом, я посовещался с местным населением, собрал стариков и постарался узнать, есть ли по этому болоту тропа или нет. Мне удалось узнать, что из этого села на станцию Кордон есть тропа, один из стариков собрался провести нас, тем более что сын его был красноармейцем. [52] Таким образом Малышевский полк попал на станцию Кордон. Надо было пройти по болоту 7 вёрст. Полк на это затратил 17 часов. Пулемёты везли на лошадях, но их пришлось бросить. Лёгкие пулемёты протащили на руках и к вечеру вышли на ст. Кордон.
Тут интересный рассказ командира полка. Он рассказ вывеет: Мы начали рассыпаться в цепь перед станций. Белые ходят по станции и смотрят на нас, настолько все были уверены, что через болото никто не пойдёт. Мы установили пулемёт и открыли огонь, и все там слышали. В это время на станции стоял на отдыхе первый батальон чешского полка, 26 и 27 полка. Всё смешалось. Надо сказать, что командиром полка был коммунист Левин из прапорщиков. Часам к 11 станцию он, однако, очистил и ушёл обратно, так как струсил.
Об этом факте я узнал часа в три ночи. Послал навстречу батальону 4-й Василе-Островский полк, но он пришел только к вечеру этого дня. Когда пришёл, то станция была совершенно пуста. Подходя к станции, они услышали, как простучал последний поезд, и с точки зрения большого удара белым благодаря этому отступлению ничего не было сделано. Но наступление своё белые прервали. Как только станция Кордон была занята, они начали стремительно отступать, и мы продвинулись почти до следующей станции.
Насколько это отступление было для белых неожиданным, можно судить по рассказам жителей этой станции: разведка пришла на станцию только в 11 часов дня и не верила своим глазам, что красные станцию очистили. Первый захват станции нанёс большой людской урон. Белые грузили целые эшелоны [53] трупов и вывозили их. Но бой заставил их прекратить это дело. Они захватили весь головной парк седьмой дивизии, 2 шестидюймовых орудия, два броневика, которые дралась на 59 раз"езде, и все это они успели вывезти.
Самое отступление от Кунгура было таково: перед отступлением было непонятно то, что белые отступали в ноябре, когда начали наступление против 29-й дивизии. Они били по 29-й дивизии, догнали её до Гороблагодатской, отпустили, взялись за отдельные бригады по Западно-Уральской дороге, добили чуть не до Лысьвы, опять взялись за 29-ю дивизию, догнали её до Тёплой горы и даже дальше. Потом опять взялись за отдельные бригады по Западно-Уральской дороге, а мы всё не наступали.
В первых числах декабря я спрашиваю у Каширина в штабе - почему мы стоим и не помогаем 29-й дивизии. Он говорит, что такова обстановка и о наступлении говорить нельзя. Всякое наступление запрещено. Я говорю: "Но разведку боевую я могу вести?" Он отвечает: "Можешь, это дело твоё хозяйство", - и начал я вести разведку ротами, батальонами.
В то время началось разложение чешских частей. До этого они дрались против нас великолепно, но в этот период против нас встал один из чешских полков. Они даже в разведку к нам не ходили, но с середины декабря этот чешский полк был уведён с фронта, благодаря разложению, и был заменён русскими частями. Это было началом периода разложения чешских частей и было очень заметно.
Против нас белые не наступали с начала декабря. Начала наступление со стороны Кына по Берёзовскому тракту [54] вторая резервная бригада была переименована в 6-ю бригаду и стояла левее нас. Против моей бригады белые повели наступление 11 декабря. Бой шёл полторы суток беспрерывно. Наступал 25-й Екатеринбургский полк. Он приехал с формирования с 4000 штыков. Формировался он в Екатеринбурге и большей частью состоял из добровольцев. Затем наступал офицерский батальон, сформированный только из одних офицеров. Остальные части я не помню. В памяти остались только эти две наиболее злые части.
25-й Екатеринбургский и офицерский полки 12 раз ходили в штыковую атаку. Три роты были вчистую выбиты. В ротах осталось по 20-30 человек. От финской роты Красной армии (2-го Горного полка [*вписано карандашом]) осталось стрелков 40. Но всё таки в результате мы захватили штаб 25-го полка.
Ввиду того, что мы занимаем позицию долго время, всё у нас было пристрелено. А место было такое: Село Крюковское, дальше 15 вёрст леса, где никакой хатёнки. Мороз стоял градусов на 30-35. Белым надо было во что бы то ни стало захватить жильё. Им ничего не оставалось, как выходить из леса. Мы выпускали их из лесу. Рядом тянулись маленькие деревеньки. Они были пристрелены из орудий и пулемётов. Мы дали возможность белым занять одну из деревень, а после того, как они её заняли, открыли артиллерийский огонь гранатами. Вокруг деревни росли маленькие ёлочки. Пулемёты наши были пристрелены по этим ёлочкам, и как только белые пустились по полю, их сразу снимали пулемётами. Второй раз они пошли в атаку, мы их выбили также. Третий раз они нарочно отступили из этой деревни и больше не пошли. [55]
Против второго горного полка был расположен громадный овраг (м.Дуван [*вписано карандашом]). Он порос мелким кустарником и лесом. Он у нас также был весь пристрелян, потому что был расположен вглубь нашей позиции. Сначала шёл перед фронтом, затем заворачивался вглубь. Мы считаем, что если противник будет наступать, то каждый его использовал бы и считали, что белые этот овраг обязательно используют. Однажды мне сообщают, что белые двигаются по оврагу. Мы выждали, когда их набралось побольше и артиллерийским огнём ликвидировали. Когда они выскакивали наверх, их резали пулемётом. Дальше атакой их легко было опрокинуть. Таким путём мы сломили их боевой дух, 25-го добровольческого полка, и офицерского. С остальными было легче.
Но я получил от штаба приказ отходить дальше и с левого фланга, и с правого. Мне дали направление мимо Кунгура в село Кылосово. Надо сказать, что белые почти не отставали, шли за нами по пятам, или утром, или вечером бывал бой. На линии до Кунгура я с разрешения дивизии попытался остановиться и повести встречный бой. Наступать всегда легче, чем обороняться. Но ничего из этого не вышло. Они нас обошли и с правого фланга, и с левого, и всё равно нам пришлось отступать.
Между прочим из Кунгура нам был подброшен на помощь матросский батальон. Я считал матросов людьми более менее боевыми. Оказывается, этих матросов выслали из Ленинграда, так как это был такой элемент, которого нельзя было иметь даже в Ленинграде [*на полях отметка - "Правильно"]. Они были вояками в тылу, а на фронте оказались очень плохими [*на полях отметка - "Верно"]. Когда нам сообщили, что батальон под"езжает к нам, ординарец сообщает в штаб, что [56] батальон матросов разбежался, соскочили с лошадей и разбежались в разные стороны, бросив винтовки на снег. Они побежали обратно на Кунгур. Очень немногие из них побежали с винтовками, нам пришлось подбирать винтовки, чтобы белым не достались. Они нам только хлопот наделали.
Мы вышли на линию Кунгур по тракту на Берёзовку. Только вышли туда - опять белые наступают. Оказывается, пока мы пытались повести встречный бой, шестая бригада отступила мимо нас и в тылу с левого фланга были у нас только белые. Как мы не попали к ним в лапы - просто счастье, разве только что благодаря их глупости. У нас была плохая связь. Но всё обошлось благополучно.
От Комарова мы пошли на линию Кылосово. В Кылосово я получил приказ, ввиду того что бригада дошла штыков 1500-2000. Малышевский полк перестал существовать, осталась только конная разведка, а бойцов не оказалось, во втором Горном, где перед началом было 800-900 штыков, осталось человек 400, в других полках осталось по 200-300 штыков, я получил распоряжение из штаба отойти в село Янычи и встать на отдых (село Янычи находится около станции Кукуштан).
Когда мы приехали в Кукуштан, первый полк пришёл и сообщает, что расположиться негде. Но мне сказали, что село громадное, разместиться там можно. Когда я приехал туда, вижу, что всё село набито народом. Там было масса красноармейцев, приехавших из Перми, главным образом 29-й дивизии и отдельных бригад, из нашей шестой бригады туда попало несколько человек. Оказывается, всё село было занято [57] такими людьми. Здесь перемешались отдельные люди, отдельные части.
Тогда я поехал к Блюхеру на ст. Кукуштан. Я рассказал ему, что надо пощупать этот народ и постараться влить их в части, всё таки это красноармейцы. Если же они не согласятся присоединиться к нам, сформировать и отправить в свои части.
Здесь с Блюхером у меня произошёл крупный разговор. Я ему указал, что не могу в такой обстановке заниматься переформированием. В такой обстановке, какое переформирование. Меня поддержал Каширин. Он сказал, что когда части стянутся в Кукуштан, чтобы его поставили в известность. Оказывается, в то время Пермь была занята белыми.
На другой день мы подсчитались; части стянулись. Я пишу Блюхеру рапорт: "Части стянулись, через сутки в состоянии выступить на фронт", - а он послал навстречу приказ выступать на ст. Мулянка и пропустить шестую бригаду, с которой у меня была потеряна связь. Когда я стоял на линии Комаровская, встал вопрос - не наступать ли на Пермь. Волье настаивал на том, чтобы ударить на Пермь. Остальные держались мнения, что Пермь мы не возьмём, поскольку она занята крупными силами. Там имеется отдельная бригада, свой гарнизон и 9-я дивизия. Лучше сохранить боевые силы и отойти. Мы двинулись по лесам на Оханск.
У меня же получился такой курьёз:
Я Блюхеру в тот же день, как приехал, пишу, что все части бригады подтянулись в Янычи и через сутки можно [58] выйти на фронт. Я послал это донесение с ординарцем. Блюхер мне послал приказ, чтобы я немедленно занял эту станцию, так как дело шло не об отдыхе, но чтобы дать возможность отойти шестой бригаде, не дать её отрезать. Когда Блюхер получил моё донесение, он решил, что я могу пойти на фронт, только через сутки. В ответ он приказал арестовать меня, комбрига пять, за невыполнение боевого приказа в боевой обстановке.
И вот приезжают красноармейцы арестовать меня. Сначала это меня взорвало. Думаю, что я у себя в бригаде не дамся арестовывать, но потом подумал - обстановка такова, что особенно скандалить нечего. Блюхер тоже человек горячий, что всем будет плохо, если внутри будет междуусобство. Дело будет паршивое.
Блюхер велел передать командование начальнику штаба Окуличу, который бригаду знал не хуже меня, командовать он мог. Я считал, что хуже от такой замены не будет, а в это время вопрос выяснится, и решил подчиниться этому приказу. Меня сейчас же отправили под конвоем двух красноармейцев в Юговский завод. Там я переночевал, а утром пошёл на телефонную станцию спросить штаб, что делать.
Попадает навстречу комиссар дивизии Калнин. Он глаза выставил:
- Что ты здесь делаешь?
Говорю:
- Видишь, арестован.
- Кто арестовал?
Говорю, что по распоряжению тов. Блюхера, но приказа Блюхера я не видал, говорят, что за невыполнение боевого приказа, а какого - я не знаю.
Он говорит:
- Ладно. Из под ареста я тебя освобождаю, поезжай в Оханск, завтра там с Блюхером разберёмся.
Я поехал в Оханск. На другой день встретился с Блюхером. Он говорит, что ошибся и надо принимать бригаду, но я рассердился и говорю, что вообще с тобой командовать я не буду, и на этом деле мы так и расстались. [*Подчёркнуто с восклицательным знаком]
Я здесь вижу очень большую перескачку. Шли мы Кугру, когда из Богородского села поехали Каширин Николай Дмитриевич и Иван Дмитриевич на Красноуфимск. Из Красноуфимска полки бежали, испугались оренбургских казаков. Наш Блюхерский отряд из села Медянки пошёл на Самару по железной дороге, пришли мы накануне борогодицына дня, 8 сентября (С места: "Пришли 26 августа").
Когда мы перехватили Красноуфимские полки в Песчаной горе, были взорваны 4 машины, это было 8 сентября.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Есть документы, по которым видно, что это было 14 сентября.
Мы пришли, перехватили полки от оренбургских казаков, отправили в Суксун, Ключи по своим местам. Таким образом, 7-го сентября мы пришли в Суксун, а 8-го в Чёрный яр, в самый богородицын день, я это хорошо помню. Выступили мы против чешского полка за рекой Сылвой, которая нам в походе надоела хуже горькой редьки. Забрались с очень большим боем в Меловку. Мы потом протестовали против действий Блюхера и Каширина Николая, что мы собрали Маевку с боем, а отступили без боя. Мы залезли тут в мешок. Мы отступали из деревни Лебедят, и наш первый стрелковый полк не останавливался вплоть до Оханска. Отступали так быстро, что и в Оханске мало остановились. Отступали мы до Павловского завода, потом до Оханска, потом Таборы, Горки, Нытвенский завод, [60] где мы стояли месяца полтора. Около масляницы, когда вторая бригада Ивана Каширина прорвалась в Оханск, когда Колчак зашёл в Павловский завод, мы начали отступать.
В Таборах бой держался трое суток, ми отступили в Очер. Белые были в Большой Соснове. Через полторы сутки, мы продвинулись дальше и отошли на деревню Лужки. Утром приехали, а вечером нас тут накрыли. Тогда мы пошли на станцию Верещагино. Куда деваться. Белые оказались в селе Кленовском. Когда мы отошли на станцию Кузьма, заворотили в деревню Грень, Грязнуху, Кунгурского уезда и пошли в Глазовский уезд. Богоявленский полк стоит под Клиновкой, а нас Павлинцев решил послать чуть не на смерть и в Вятке ему самому пришёл конец.
Я человек позиционный. Нам в штабе разбираться было некогда, мы только с пулемётами разбирались. Ну, простояли мы тут с месяц.
Мы держали бой в Троверге, во Дворце держали бой, когда наступал на нас батальон офицеров - так сказал тов. Филиппов. У нас там никакого боя не было. Был бой только под дворцом, но в Оханск мы не попали. Нытву передавали из рук в руки несколько раз. Томилин шёл по железной дороге. Из Троерги мы не возвращались в Оханск. Первый бой был на рождестве. Нытву мы передавали из рук в руки по несколько раз в день. Белые придут, нытвенцы довольны, говорят: "Вот белые пришли, привезли нам чай, сахар и белую муку, а красные нам ничего не привозят". Но нытвинские рабочие охотно пошли в Красную армию.
Около маслянки, когда прорвали фронт у Каширина, нас [61] погнали вплоть до Стары-горы. Там мы остановились в Нижне-Взятцах и стояли до пасхи. Белые не наступали, и мы не наступали. У нас терпения не хватило. Мы пешими шли от Красноуфимска и пришли под Суксун: одна нога в лапте, другая в ботинке, одна пола есть, а другая сермяжная, крестьянская. Простояли мы там, так и не дождались ленинградских полков, не хватило терпения. Стали наступать по Московскому тракту на станцию Игру. Река Чепца разлилась, мост был взорван. Мы остановились, белые давай на нас нажимать. Стали гнать, да шпарить.
Возле деревни Караваево километрах в 2-3 от станции Взятцы на нас наступил исусов полк, целый дивизион на одну третью бригады. Им было дано задание разбить третью блюхеровскую бригаду, а тогда черев два-три дня в Москве будем чай пить. Верно, они нас разбили, раскассировали, но чай, однако, в Москве не попили. У нас штыков было много, но они до того нас разбили, что осталось всего штыков 30-40. Однако, мы ни одного дня не уходили в тыл формироваться.
Около станции Взятцы они начали шугать нас химическими снарядами, обрезали у нас обозы, и мы бежали по ельникам, березникам. Красноуфимцы недели по две не приходили в свою часть, бродили по ельникам. Последний бой был около Ключек. В полку, у нас было человек 20-25. Людей, как черемуху сшибали.
В.А. Зубов был нашим командиром полка. Он сейчас командует полком во Всеобуче Осоавиахима. Мы этот бой выдержали. Стояли мы около села Селика, Глазовского уезда. Там формировались. Тут белые сделали наступление. А в это [62] время там орудовала банда. Перед нами встал вопрос: или банду ликвидировать, или с белыми драться, но тут вышло к нашему счастью. Поскольку наш полк был добровольческий, коммунистический, мы бандитов прикрыли и белых наложили в речку столько, что по трупам ходили. Мы зашли в тыл белых, накрыли их и столько трупов навалили, что вода вышла из берегов. Этот бой продолжался у нас два дня. Затем мы пошли в деревню Звонари, Бузанхи и в село Уни, где стоял штаб дивизии.
Около Чёрного ключа меня контузило, и оттуда увезли в Вятку, где я пролежал полтора месяца. Вернулся обратно, хотя и больной, на позицию. Но когда погнали белых с 35 версты от Глазово, где естъ раз"езд, я уже больше не попал в боевую единицу. Наша 30-я дивизия пошла в резерв, так как нас нельзя было допустить в качестве боевой единицы, всё был народ заводской.
Блюхер - парень был не дурной, хороший мужик, рабочий, нашу дивизию пустил в резерв, с боевой дивизией шла дивизия Азина. Наша дивизия пришла в Екатеринбург резервом. Когда 28-я дивизия забрала Екатеринбург, наша дивизия выступила на Сибирь. 27 человек из дивизии осталось в первом уральском стрелковом полку, как сильно больные. Дивизия пошла на Шадринск, а 29 на Камышлов.
Мне приходится много писать, хотя память у меня и была, но через 18 лет можно кое что и забыть.
Головин Василий Фёдорович присоединился к нам в Оренбурге, он был в Зиновьевском отряде. Мы первыми пошли по Донецким станицам, добрались до станции Сарты, там остановились, командовал полком господин - Броницкий, который [63] формировал стрелковый полк. Когда я был членом исполнительного комитета, нам было дано задание - оставить его председателем исполнительного комитета. Но он сказал: "Раз я формировал полк Екатеринбургский стрелковый, с ним и помру". А когда в Оренбурге на нас делали натиск, тогда он убежал в Москву, поступил там в транспортный обоз на железную дорогу заготовщиком. Но ему не удалось этого сделать.
Вместо него к нам поступил Павлищев. Мы путешествовали месяц, потом в Белорецком заводе Точисский был членом облисполкома, когда мы пришли выручать Ивана Дмитриевича Каширина. Это было тогда, когда он хотел сбежать с денежным ящиком.
ГОЛОС С МЕСТА: Это белогвардейская сплетня.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Неверно это. Ты всё спутал. Это сплошная чепуха. Я сам был у него в этот день в штабе. Точисский - близкий друг Владимира Ильича Ленина, член партии с самого основания её. Он занимался работой по партийной линии, и против него контрреволюция организовала всякие ложные слухи, и на этих слухах люди, не разбиравшиеся, хотя и горевшие огнём, пришли и убили его. Он ставил вопрос о порядке в армии. Это очень светлая личность, о нём Владимир Ильич много говорил и им занимался.
С МЕСТА: Хотя вы сами не принимали участия в этом деле, но воспользовались этими слухами в то время, как эти слухи шли от наших врагов.
ОТВЕТ: Нам в тылу разбираться не приходилось.
[*Об убийстве Точицкого см. воспоминания Константинова и Обухова]
Вандышев Ф.А., Каширин И.Д. и Голунов С.П.
В бою седьмого ноября Блюхера не было. Руководил Каширин Николай. Я занимал позицию у села Асово, на реке Бурундуки, и висел над белыми на фланге. Четвёртая бригада Томина стояла между Кишертью и Шумково. Я вёрст на двадцать повис на фланге. К этому бою меня усилили вторым горным полком. Пришел и один эстонский батальон. Была осень, грязь. Наступление было назначено на четвёртое. Его отменили, потом его ещё отменили, и числа шестого мы пошли в наступление. Когда я спросил штаб, в частности Каширина, чем задерживается наступление, он ответил, что части ещё не встали в порядок и на самом деле, когда части заняли порядок, который был написан в приказе дивизии, мы бой не начинали. Наша задача была: двигаться вперёд и в то же время крепкими ударами помогать продвижению четвёртой бригаде. [49]
Был послан ещё второй и третий кавалерийские эскадроны четвёртого кавалерийского полка, четвёртый Василе-Островский полк, полк Ивана Малышева.
Полк Ивана Малышева по численному составу был вернее батальоном. Но даже и батальоном его с напряжением можно было считать. В нём было штыков 300-450. Но у него был командир полка, было полковое хозяйство. Затем второй горный, только что пришедший кавалерийский эскадрон, третий и четвёртый Василе-Островский. Они пошли вперёд, сбили белых, захватили пространство вёрст на 10, захватили штаб и документы. В этом штабе мы нашли приказ, где говорится о подготовке к наступлению в ночь праздника. Так и было написано, что "красная сволочь завтра празднует, они будут пьяные, мы их возьмём голыми руками".
Мы же ударили рано утром на рассвете совершенно трезвыми. Со стороны белых был казачий кавалерийский полк. Мы по нему так крепко ударили, что он разорвался на части, пошёл вперёд. Мы ударили в лоб полка, сломили сразу сопротивление и ударили одновременно по станции Тулумбасы. Малышевский полк ударил по 69 раз"езду, отрезал броневик белых. Средне-уральский полк стоял в резерве. Четвёртая бригада стояла на месте и не двигалась. Мы удивились, в чём дело. Нам приходилось возвращаться вёрст на 15 назад, чтобы там выковырнуть белых.
Мне говорят в дивизии: "Что ты вмешиваешься, бригада наступает и своё дело сделает". Но кого мы не пошлём из Малышевского полка для связи, его оттуда обстреливают, из [50] Малебвского завода. Пройдёт 5-6 часов, опять посылаем для связи, опять обстреливают, первый день нам удалось взять в плен человек 300-400, две роты сдались целиком. Четвёртая бригада так и не пошла в наступление. Оказалось потом, что у них вышла неурядица с латышами. И нам пришлось комбинировать удары.
На линии железной дороги мы встретили колчаковскую дивизию под командой князя Голицына. Они попали на линию Павлищево, думали пройти лесом, но по ним ударили. Они пошли на линию железной дороги и попали на нас. В результате этого дивизия вынуждена была ехать обратно в Екатеринбург формироваться. Ею был пополнен 25 Екатеринбургский полк. Это мы видели из тех документов, которые нам удалось захватить в декабре.
Бой дальше разгорался так: ввиду того, что четвёртая бригада не пошла вперёд, белые вновь с 7 на 8-е подвинули второй броневик, подошёл чешский 8-й полк, затем 28, 27 полки, Камышловских полков, по моему, не было. Они начали нас давить, особенно чешские полки. Они сбили второй горный с 59 раз"езда и очистили линию железной дороги. Дошли до Тулумбасы, освободили свой броневик и повели наступление на нас. Они стали нажимать от раз"езда к штабу в селе Асово. Там идёт цепь деревушек. Часам к 10 утра первую деревню сдали.
Я бросил туда Средне-Уральский полк, всё равно прут, перебросил кавалерийский эскадрон, всё равно не мог удержать, приходится отступать, смазывая все успехи, иначе 4-й Василе-Островский окажется отрезанным, так как он на 12 [51] вёрст зашёл вперёд. Между нами и четвёртой бригадой получился разрыв вёрст 15.
Тогда у меня промелькнула возможность комбинаций ударить по станции Кордон. Мы пошли на раз"езд, думали, что если возьмём следующую станцию, у полкового командира составится представление, что параллельно железнодорожной линии движутся крупные части и будут отступать. Риска особого не было. Практически у нас так бывало. Я послал полк Малышева, который стоял в сторону четвёртой бригады на охрану тыла. Если белые вздумают наступать, то будет некоторая защита, будет подан сигнал, что идёт наступление. Я подал сигнал, что на линии станции Кордон находятся части красных. Туда мы перебросили их на лошадях. Я слышал, что в первый период гражданской войны под селом Куликовским около станции Шамары мы попали в непроходимое болото. Когда я принимал боевой участок, мне говорили, что между нашим участком и соседним находятся непроходимые болота. На этом участке мы бились около месяца и особого внимания на болото не обращали. Оно занимало вёрст 4-5. Таким образом, простояли мы около месяца, вдруг у нас пулемёты заработали в тылу, которые мы не охраняли, надеясь на болото. Оказалось, что белые вышли по этому болоту и попали нам в тыл.
Помня об этом, я посовещался с местным населением, собрал стариков и постарался узнать, есть ли по этому болоту тропа или нет. Мне удалось узнать, что из этого села на станцию Кордон есть тропа, один из стариков собрался провести нас, тем более что сын его был красноармейцем. [52] Таким образом Малышевский полк попал на станцию Кордон. Надо было пройти по болоту 7 вёрст. Полк на это затратил 17 часов. Пулемёты везли на лошадях, но их пришлось бросить. Лёгкие пулемёты протащили на руках и к вечеру вышли на ст. Кордон.
Тут интересный рассказ командира полка. Он рассказ вывеет: Мы начали рассыпаться в цепь перед станций. Белые ходят по станции и смотрят на нас, настолько все были уверены, что через болото никто не пойдёт. Мы установили пулемёт и открыли огонь, и все там слышали. В это время на станции стоял на отдыхе первый батальон чешского полка, 26 и 27 полка. Всё смешалось. Надо сказать, что командиром полка был коммунист Левин из прапорщиков. Часам к 11 станцию он, однако, очистил и ушёл обратно, так как струсил.
Об этом факте я узнал часа в три ночи. Послал навстречу батальону 4-й Василе-Островский полк, но он пришел только к вечеру этого дня. Когда пришёл, то станция была совершенно пуста. Подходя к станции, они услышали, как простучал последний поезд, и с точки зрения большого удара белым благодаря этому отступлению ничего не было сделано. Но наступление своё белые прервали. Как только станция Кордон была занята, они начали стремительно отступать, и мы продвинулись почти до следующей станции.
Насколько это отступление было для белых неожиданным, можно судить по рассказам жителей этой станции: разведка пришла на станцию только в 11 часов дня и не верила своим глазам, что красные станцию очистили. Первый захват станции нанёс большой людской урон. Белые грузили целые эшелоны [53] трупов и вывозили их. Но бой заставил их прекратить это дело. Они захватили весь головной парк седьмой дивизии, 2 шестидюймовых орудия, два броневика, которые дралась на 59 раз"езде, и все это они успели вывезти.
Самое отступление от Кунгура было таково: перед отступлением было непонятно то, что белые отступали в ноябре, когда начали наступление против 29-й дивизии. Они били по 29-й дивизии, догнали её до Гороблагодатской, отпустили, взялись за отдельные бригады по Западно-Уральской дороге, добили чуть не до Лысьвы, опять взялись за 29-ю дивизию, догнали её до Тёплой горы и даже дальше. Потом опять взялись за отдельные бригады по Западно-Уральской дороге, а мы всё не наступали.
В первых числах декабря я спрашиваю у Каширина в штабе - почему мы стоим и не помогаем 29-й дивизии. Он говорит, что такова обстановка и о наступлении говорить нельзя. Всякое наступление запрещено. Я говорю: "Но разведку боевую я могу вести?" Он отвечает: "Можешь, это дело твоё хозяйство", - и начал я вести разведку ротами, батальонами.
В то время началось разложение чешских частей. До этого они дрались против нас великолепно, но в этот период против нас встал один из чешских полков. Они даже в разведку к нам не ходили, но с середины декабря этот чешский полк был уведён с фронта, благодаря разложению, и был заменён русскими частями. Это было началом периода разложения чешских частей и было очень заметно.
Против нас белые не наступали с начала декабря. Начала наступление со стороны Кына по Берёзовскому тракту [54] вторая резервная бригада была переименована в 6-ю бригаду и стояла левее нас. Против моей бригады белые повели наступление 11 декабря. Бой шёл полторы суток беспрерывно. Наступал 25-й Екатеринбургский полк. Он приехал с формирования с 4000 штыков. Формировался он в Екатеринбурге и большей частью состоял из добровольцев. Затем наступал офицерский батальон, сформированный только из одних офицеров. Остальные части я не помню. В памяти остались только эти две наиболее злые части.
25-й Екатеринбургский и офицерский полки 12 раз ходили в штыковую атаку. Три роты были вчистую выбиты. В ротах осталось по 20-30 человек. От финской роты Красной армии (2-го Горного полка [*вписано карандашом]) осталось стрелков 40. Но всё таки в результате мы захватили штаб 25-го полка.
Ввиду того, что мы занимаем позицию долго время, всё у нас было пристрелено. А место было такое: Село Крюковское, дальше 15 вёрст леса, где никакой хатёнки. Мороз стоял градусов на 30-35. Белым надо было во что бы то ни стало захватить жильё. Им ничего не оставалось, как выходить из леса. Мы выпускали их из лесу. Рядом тянулись маленькие деревеньки. Они были пристрелены из орудий и пулемётов. Мы дали возможность белым занять одну из деревень, а после того, как они её заняли, открыли артиллерийский огонь гранатами. Вокруг деревни росли маленькие ёлочки. Пулемёты наши были пристрелены по этим ёлочкам, и как только белые пустились по полю, их сразу снимали пулемётами. Второй раз они пошли в атаку, мы их выбили также. Третий раз они нарочно отступили из этой деревни и больше не пошли. [55]
Против второго горного полка был расположен громадный овраг (м.Дуван [*вписано карандашом]). Он порос мелким кустарником и лесом. Он у нас также был весь пристрелян, потому что был расположен вглубь нашей позиции. Сначала шёл перед фронтом, затем заворачивался вглубь. Мы считаем, что если противник будет наступать, то каждый его использовал бы и считали, что белые этот овраг обязательно используют. Однажды мне сообщают, что белые двигаются по оврагу. Мы выждали, когда их набралось побольше и артиллерийским огнём ликвидировали. Когда они выскакивали наверх, их резали пулемётом. Дальше атакой их легко было опрокинуть. Таким путём мы сломили их боевой дух, 25-го добровольческого полка, и офицерского. С остальными было легче.
Но я получил от штаба приказ отходить дальше и с левого фланга, и с правого. Мне дали направление мимо Кунгура в село Кылосово. Надо сказать, что белые почти не отставали, шли за нами по пятам, или утром, или вечером бывал бой. На линии до Кунгура я с разрешения дивизии попытался остановиться и повести встречный бой. Наступать всегда легче, чем обороняться. Но ничего из этого не вышло. Они нас обошли и с правого фланга, и с левого, и всё равно нам пришлось отступать.
Между прочим из Кунгура нам был подброшен на помощь матросский батальон. Я считал матросов людьми более менее боевыми. Оказывается, этих матросов выслали из Ленинграда, так как это был такой элемент, которого нельзя было иметь даже в Ленинграде [*на полях отметка - "Правильно"]. Они были вояками в тылу, а на фронте оказались очень плохими [*на полях отметка - "Верно"]. Когда нам сообщили, что батальон под"езжает к нам, ординарец сообщает в штаб, что [56] батальон матросов разбежался, соскочили с лошадей и разбежались в разные стороны, бросив винтовки на снег. Они побежали обратно на Кунгур. Очень немногие из них побежали с винтовками, нам пришлось подбирать винтовки, чтобы белым не достались. Они нам только хлопот наделали.
Мы вышли на линию Кунгур по тракту на Берёзовку. Только вышли туда - опять белые наступают. Оказывается, пока мы пытались повести встречный бой, шестая бригада отступила мимо нас и в тылу с левого фланга были у нас только белые. Как мы не попали к ним в лапы - просто счастье, разве только что благодаря их глупости. У нас была плохая связь. Но всё обошлось благополучно.
От Комарова мы пошли на линию Кылосово. В Кылосово я получил приказ, ввиду того что бригада дошла штыков 1500-2000. Малышевский полк перестал существовать, осталась только конная разведка, а бойцов не оказалось, во втором Горном, где перед началом было 800-900 штыков, осталось человек 400, в других полках осталось по 200-300 штыков, я получил распоряжение из штаба отойти в село Янычи и встать на отдых (село Янычи находится около станции Кукуштан).
Когда мы приехали в Кукуштан, первый полк пришёл и сообщает, что расположиться негде. Но мне сказали, что село громадное, разместиться там можно. Когда я приехал туда, вижу, что всё село набито народом. Там было масса красноармейцев, приехавших из Перми, главным образом 29-й дивизии и отдельных бригад, из нашей шестой бригады туда попало несколько человек. Оказывается, всё село было занято [57] такими людьми. Здесь перемешались отдельные люди, отдельные части.
Тогда я поехал к Блюхеру на ст. Кукуштан. Я рассказал ему, что надо пощупать этот народ и постараться влить их в части, всё таки это красноармейцы. Если же они не согласятся присоединиться к нам, сформировать и отправить в свои части.
Здесь с Блюхером у меня произошёл крупный разговор. Я ему указал, что не могу в такой обстановке заниматься переформированием. В такой обстановке, какое переформирование. Меня поддержал Каширин. Он сказал, что когда части стянутся в Кукуштан, чтобы его поставили в известность. Оказывается, в то время Пермь была занята белыми.
На другой день мы подсчитались; части стянулись. Я пишу Блюхеру рапорт: "Части стянулись, через сутки в состоянии выступить на фронт", - а он послал навстречу приказ выступать на ст. Мулянка и пропустить шестую бригаду, с которой у меня была потеряна связь. Когда я стоял на линии Комаровская, встал вопрос - не наступать ли на Пермь. Волье настаивал на том, чтобы ударить на Пермь. Остальные держались мнения, что Пермь мы не возьмём, поскольку она занята крупными силами. Там имеется отдельная бригада, свой гарнизон и 9-я дивизия. Лучше сохранить боевые силы и отойти. Мы двинулись по лесам на Оханск.
У меня же получился такой курьёз:
Я Блюхеру в тот же день, как приехал, пишу, что все части бригады подтянулись в Янычи и через сутки можно [58] выйти на фронт. Я послал это донесение с ординарцем. Блюхер мне послал приказ, чтобы я немедленно занял эту станцию, так как дело шло не об отдыхе, но чтобы дать возможность отойти шестой бригаде, не дать её отрезать. Когда Блюхер получил моё донесение, он решил, что я могу пойти на фронт, только через сутки. В ответ он приказал арестовать меня, комбрига пять, за невыполнение боевого приказа в боевой обстановке.
И вот приезжают красноармейцы арестовать меня. Сначала это меня взорвало. Думаю, что я у себя в бригаде не дамся арестовывать, но потом подумал - обстановка такова, что особенно скандалить нечего. Блюхер тоже человек горячий, что всем будет плохо, если внутри будет междуусобство. Дело будет паршивое.
Блюхер велел передать командование начальнику штаба Окуличу, который бригаду знал не хуже меня, командовать он мог. Я считал, что хуже от такой замены не будет, а в это время вопрос выяснится, и решил подчиниться этому приказу. Меня сейчас же отправили под конвоем двух красноармейцев в Юговский завод. Там я переночевал, а утром пошёл на телефонную станцию спросить штаб, что делать.
Попадает навстречу комиссар дивизии Калнин. Он глаза выставил:
- Что ты здесь делаешь?
Говорю:
- Видишь, арестован.
- Кто арестовал?
Говорю, что по распоряжению тов. Блюхера, но приказа Блюхера я не видал, говорят, что за невыполнение боевого приказа, а какого - я не знаю.
Он говорит:
- Ладно. Из под ареста я тебя освобождаю, поезжай в Оханск, завтра там с Блюхером разберёмся.
Я поехал в Оханск. На другой день встретился с Блюхером. Он говорит, что ошибся и надо принимать бригаду, но я рассердился и говорю, что вообще с тобой командовать я не буду, и на этом деле мы так и расстались. [*Подчёркнуто с восклицательным знаком]
Я здесь вижу очень большую перескачку. Шли мы Кугру, когда из Богородского села поехали Каширин Николай Дмитриевич и Иван Дмитриевич на Красноуфимск. Из Красноуфимска полки бежали, испугались оренбургских казаков. Наш Блюхерский отряд из села Медянки пошёл на Самару по железной дороге, пришли мы накануне борогодицына дня, 8 сентября (С места: "Пришли 26 августа").
Когда мы перехватили Красноуфимские полки в Песчаной горе, были взорваны 4 машины, это было 8 сентября.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Есть документы, по которым видно, что это было 14 сентября.
Мы пришли, перехватили полки от оренбургских казаков, отправили в Суксун, Ключи по своим местам. Таким образом, 7-го сентября мы пришли в Суксун, а 8-го в Чёрный яр, в самый богородицын день, я это хорошо помню. Выступили мы против чешского полка за рекой Сылвой, которая нам в походе надоела хуже горькой редьки. Забрались с очень большим боем в Меловку. Мы потом протестовали против действий Блюхера и Каширина Николая, что мы собрали Маевку с боем, а отступили без боя. Мы залезли тут в мешок. Мы отступали из деревни Лебедят, и наш первый стрелковый полк не останавливался вплоть до Оханска. Отступали так быстро, что и в Оханске мало остановились. Отступали мы до Павловского завода, потом до Оханска, потом Таборы, Горки, Нытвенский завод, [60] где мы стояли месяца полтора. Около масляницы, когда вторая бригада Ивана Каширина прорвалась в Оханск, когда Колчак зашёл в Павловский завод, мы начали отступать.
В Таборах бой держался трое суток, ми отступили в Очер. Белые были в Большой Соснове. Через полторы сутки, мы продвинулись дальше и отошли на деревню Лужки. Утром приехали, а вечером нас тут накрыли. Тогда мы пошли на станцию Верещагино. Куда деваться. Белые оказались в селе Кленовском. Когда мы отошли на станцию Кузьма, заворотили в деревню Грень, Грязнуху, Кунгурского уезда и пошли в Глазовский уезд. Богоявленский полк стоит под Клиновкой, а нас Павлинцев решил послать чуть не на смерть и в Вятке ему самому пришёл конец.
Я человек позиционный. Нам в штабе разбираться было некогда, мы только с пулемётами разбирались. Ну, простояли мы тут с месяц.
Мы держали бой в Троверге, во Дворце держали бой, когда наступал на нас батальон офицеров - так сказал тов. Филиппов. У нас там никакого боя не было. Был бой только под дворцом, но в Оханск мы не попали. Нытву передавали из рук в руки несколько раз. Томилин шёл по железной дороге. Из Троерги мы не возвращались в Оханск. Первый бой был на рождестве. Нытву мы передавали из рук в руки по несколько раз в день. Белые придут, нытвенцы довольны, говорят: "Вот белые пришли, привезли нам чай, сахар и белую муку, а красные нам ничего не привозят". Но нытвинские рабочие охотно пошли в Красную армию.
Около маслянки, когда прорвали фронт у Каширина, нас [61] погнали вплоть до Стары-горы. Там мы остановились в Нижне-Взятцах и стояли до пасхи. Белые не наступали, и мы не наступали. У нас терпения не хватило. Мы пешими шли от Красноуфимска и пришли под Суксун: одна нога в лапте, другая в ботинке, одна пола есть, а другая сермяжная, крестьянская. Простояли мы там, так и не дождались ленинградских полков, не хватило терпения. Стали наступать по Московскому тракту на станцию Игру. Река Чепца разлилась, мост был взорван. Мы остановились, белые давай на нас нажимать. Стали гнать, да шпарить.
Возле деревни Караваево километрах в 2-3 от станции Взятцы на нас наступил исусов полк, целый дивизион на одну третью бригады. Им было дано задание разбить третью блюхеровскую бригаду, а тогда черев два-три дня в Москве будем чай пить. Верно, они нас разбили, раскассировали, но чай, однако, в Москве не попили. У нас штыков было много, но они до того нас разбили, что осталось всего штыков 30-40. Однако, мы ни одного дня не уходили в тыл формироваться.
Около станции Взятцы они начали шугать нас химическими снарядами, обрезали у нас обозы, и мы бежали по ельникам, березникам. Красноуфимцы недели по две не приходили в свою часть, бродили по ельникам. Последний бой был около Ключек. В полку, у нас было человек 20-25. Людей, как черемуху сшибали.
В.А. Зубов был нашим командиром полка. Он сейчас командует полком во Всеобуче Осоавиахима. Мы этот бой выдержали. Стояли мы около села Селика, Глазовского уезда. Там формировались. Тут белые сделали наступление. А в это [62] время там орудовала банда. Перед нами встал вопрос: или банду ликвидировать, или с белыми драться, но тут вышло к нашему счастью. Поскольку наш полк был добровольческий, коммунистический, мы бандитов прикрыли и белых наложили в речку столько, что по трупам ходили. Мы зашли в тыл белых, накрыли их и столько трупов навалили, что вода вышла из берегов. Этот бой продолжался у нас два дня. Затем мы пошли в деревню Звонари, Бузанхи и в село Уни, где стоял штаб дивизии.
Около Чёрного ключа меня контузило, и оттуда увезли в Вятку, где я пролежал полтора месяца. Вернулся обратно, хотя и больной, на позицию. Но когда погнали белых с 35 версты от Глазово, где естъ раз"езд, я уже больше не попал в боевую единицу. Наша 30-я дивизия пошла в резерв, так как нас нельзя было допустить в качестве боевой единицы, всё был народ заводской.
Блюхер - парень был не дурной, хороший мужик, рабочий, нашу дивизию пустил в резерв, с боевой дивизией шла дивизия Азина. Наша дивизия пришла в Екатеринбург резервом. Когда 28-я дивизия забрала Екатеринбург, наша дивизия выступила на Сибирь. 27 человек из дивизии осталось в первом уральском стрелковом полку, как сильно больные. Дивизия пошла на Шадринск, а 29 на Камышлов.
Мне приходится много писать, хотя память у меня и была, но через 18 лет можно кое что и забыть.
Головин Василий Фёдорович присоединился к нам в Оренбурге, он был в Зиновьевском отряде. Мы первыми пошли по Донецким станицам, добрались до станции Сарты, там остановились, командовал полком господин - Броницкий, который [63] формировал стрелковый полк. Когда я был членом исполнительного комитета, нам было дано задание - оставить его председателем исполнительного комитета. Но он сказал: "Раз я формировал полк Екатеринбургский стрелковый, с ним и помру". А когда в Оренбурге на нас делали натиск, тогда он убежал в Москву, поступил там в транспортный обоз на железную дорогу заготовщиком. Но ему не удалось этого сделать.
Вместо него к нам поступил Павлищев. Мы путешествовали месяц, потом в Белорецком заводе Точисский был членом облисполкома, когда мы пришли выручать Ивана Дмитриевича Каширина. Это было тогда, когда он хотел сбежать с денежным ящиком.
ГОЛОС С МЕСТА: Это белогвардейская сплетня.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Неверно это. Ты всё спутал. Это сплошная чепуха. Я сам был у него в этот день в штабе. Точисский - близкий друг Владимира Ильича Ленина, член партии с самого основания её. Он занимался работой по партийной линии, и против него контрреволюция организовала всякие ложные слухи, и на этих слухах люди, не разбиравшиеся, хотя и горевшие огнём, пришли и убили его. Он ставил вопрос о порядке в армии. Это очень светлая личность, о нём Владимир Ильич много говорил и им занимался.
С МЕСТА: Хотя вы сами не принимали участия в этом деле, но воспользовались этими слухами в то время, как эти слухи шли от наших врагов.
ОТВЕТ: Нам в тылу разбираться не приходилось.
[*Об убийстве Точицкого см. воспоминания Константинова и Обухова]
Вандышев Ф.А., Каширин И.Д. и Голунов С.П.
