Тов. КОРОБОВА С.П. о Верх-Исетской контрразведке
Т. КОРОБОВА С.П.
Я сама из города КОЛОМНЫ Московской губ. Приехала в Свердловск в 1914 году. Мой муж работал на Верх-Исетском заводе конструктором и во время Германской войны он был откамандирован в Калату для добывания удушливого газа, что на него вредно отозвалось и он умер от туберкулеза кишёк.
У меня остались на моём иждивении трое детей, два сына и дочь. Я поступила на Верх-Исетский завод в технический отдел копировщицей и проработала не помню сколько, ушла и поступила в Народный суд. Колчак повёл свое наступление на Свердловск и детей отвезла в коммуну, а сама добровольно поступила в Партизанский отряд анархистов в качестве сестры, но я не скажу, что я была только сестрой - нет я умела обращатся с пулеметом, что и приходилось заменять товарищей.
Был такой случай: был бой в деревне Сары и у нас застрял пулемёт в колее и было очень трудно взять его обратно, так-как неприятель был очень близко, и мы решились на последний шаг. Я взяла одного из товарищей и сказала, что пулемёт нужно взять. Я не могу запомнить фамилию того товарища, с которым мы это сделали. Пулемёт мы взяли под градом пуль и привезли его в деревню, кажется, в Куяш, так-как наши отступали. Я подносила патроны в самые опасные места, я делала всё, что делал каждый партизан. Я всё отдала на защиту революции, не щадя ни жизни, ни детей, не боясь того, что они могли остаться без отца и матери. Я думала, что товарищи им дадут всё.
Теперь разкажу о своём мытарстве. При отступлении красных войск осталась в Свердловске - хотелось отомстить им. И спустя неделю у меня произвели обыск, но не арестовала, не смотря, что нашли под матрацем в разобраном виде винтовку - она принадлежала одному из товарищей, который ночевал у меня и хотел её взять. При допросе откуда я её взяла, я сказала, что в квартире жил анархист, повидимому они её и оставили, а кровать я взяла из другой комнаты, не посмотрев, а они говорят: "А разве вы не читали приказ, [что] огнестрельное оружие нужно сдавать в 24 часа?" А я спокойно ответила, что в своей жизни никогда и в руках не держала никакого оружия. Они взяли винтовку и ушли.
Со мной в это время жила мать Жебенёва, у которой хранились в корзине письма и фотографии Петра Ивановича, и я так боялась, что они будут искать и у неё, и на вопрос: "Кто эта старушка?" - я сказала,что гость. Они ушли, но дня через три меня арестовали по приказу палача Ермохина. Ко мне подошел офицер и сказал: "Поедемте ко мне в штаб для допроса", - и когда привезли меня в штаб в Верх-Исетск, то Ермохин сказал, что мы вас допросим и отпустим, и я провела ночь. В то время там была арестована Сеняева, над которой они учинили зверскуб расправу.
На утро пришли два конвоира и отправили меня в дом, где теперь Клуб Октябрской революции и здесь я просидела не помню сколько - трудно сказать. Дети были со мной. Потом нас перевели на Главную ул. Я не знаю, чей это дом, но знаю, что там жил нотариус. Нас женщин приблизительно было человек 20, нас хотели поместить в маленькой комнате, где умерли от тифа несколько красноармейцев. Я и тов. Теплоухова, которая сидела с 8-ми месячным ребёнком, сказали, что мы не пойдём. Тогда офицер сказал, что он растреляет нас. Мы с ней с детьми стали к стенке и сказали, что мы готовы, и он взял курок, но не решился стрелять, но в это время заплакал дети. И после долгих переговоров с комендантом нас повели на верх, где мы просидели недели две. Теплоухову освободили, так как у ней дело было за чешскую контразведку, а моё за военный контроль. По прошествии двух недель нас отправили в тюрьму №2, где я просидела 8 месяцев.
Рядом с нашей камерой была камера пытки, где били наганкой и водили всевозможные пытки, и когда нас вели в тюрьму, то в нас бросали камнями и обзывали всевозможными словами.
Когда меня освободили, то взяли под надзор Чешской контрразведки, выдали документ политически неблагонадёжной. Я не могла нигде устроится, и мне помогали товарищи, чтоб я не умерла с голоду. Освободив меня, девочку мою взяли как заложницу. Ей было 12 лет, и я ходила просить за неё, но мне сказали, что такой матери нельзя отдать дочь. В моей квартире производили почти каждый день обыски и даже разбирали печь. Я жила по Сибирскому проспекту, № дома я не помню. И перед отступлением белой банды меня вновь арестовали. Военный контроль. Я не хотела оставлять детей, но генерал мне с казал, что со мной церемониться не будет, [77] а растреляет, когда ему вздумается, и если я укажу всех товарищей, которых я знаю, то меня освободят. Я сказала, что из указанных товарищей я никого не знаю - там висели все фотографии наших отрядов. Тогда он очень рассердился и велел отправить меня в тюрьму №1, где начальник тюрьмы не принял меня с детьми, и меня обратно перевели в военный контроль. Тогда генерал отдал приказ приказ отправлять утром в Пермь, чтобы меня опознали товарищи, которые там сидять и тогда со мной разделаются, но в Пермь не повезли, а повезли в Кунгур. Из Кунгура нас целую партию направили на село Берёзовское, где сделали привал. Это несколько верст от Кунгура. Начальник карательного отряда, который нас сопровождал, приказал остановить и построить по два, и на нас был направлен пулемёт. Мы думали, что конец. Я жалела об одном, что со мной не было детей. Я хотела, чтобы их растреляли вместе со мной. Он отдал распоряжение конвою - на лево арестованных, а на право строим по два и в истечении десяти минут, глядя на нас испытующим взглядом, хлопал себя по ногам наганкой - он приказал садится. Повидимому он остался довольным своим наблюдением, а в то самое время мы были не люди, а автоматы.
Потом нас привели в село Берёзовское, а по дороге многих растреляли. Ночью ходили в избу и выкликали по нескольку фамилий и уводили на растрел. На моих глазах закололи штыком красноармейца. Он был больной, не мог идти и упал на дороге, подошел не солдат, а зверь и заколол его штыком.
В Берёзовском драли наганкой. Нас женщин было трое, у которых были дети. Одна была из Кунгура - муж её был мадьяр, которого в ночь растреляли, с ней было трое детей. И вот нас стали вызывать по очереди и чинить расправу. Меня вызвали последней, и на мой протест начальник сказал, что он поставит меня к стенке и сначала растреляет моих детей. Мне пришлось выбрать первое - покорится и что было сделано, я получила 85 плетей. После расправы нас отпустили на все четыре стороны. Две женщины возвратились одна в Кунгур, а другая туда, где занято нашими партизанами, но мне во чтобы то ни стало надо было вернуться в Свердловск, так как у меня там осталась дочь в тюрьме. Я о ней ничего не знала. Я сижу около того дома, где происходила расправа, и думаю, что же делать. Ведь у меня нет ни документов, ни денег, а около реки стоял обоз белых, и я спросила, куда он направляется. Мне сказали, что на Свердловск. Я спросила, кто начальник обоза. Ответили, что поручик Холодов. Я пошла к нему на квартиру и сказала, что бегу от красных из Кунгура и просила помочь мне добраться до Свердловска. Он сказал, что я могу поехать с ним сегодня в 6 часов вечера. Я распрощалась со своими товарищами и уехала, но не доезжая вёрст 20 до Свердловска белые маршрут изменили, поехали на Тюмень, звали и меня, говоря, что Свердловск скоро займут красные - это такие звери, которые гонят неслыханные злодейства, но я отчаянно врала, говоря о том, что у меня мать старушка, и оставила их как будто около Нового зав ода, где мне помог добраться случайно ехавший крестьянин. Я приехала в Свердловск вечером на свою квартиру и стала спрашивать о своей дочери, но мне сказали, что ничего не знают.
Мне приходилось усиленно прятаться потому, что, как мне сообщили, Ермохин уже несколько раз был на моей квартире. Делал допрос, где я. Приходил к моим знакомым в Верх-Исетск. В настоящий момент он находится ЗДЕСЬ, СЛУЖИТ В ГОРМЕТЕ, ЧЛЕН ПАРТИИ. Он приходил к ним на квартиру и, грозя револьвером, спрашивал, где я. Они сказали, что незнают о мне ничего. Тогда он сказал, что если узнает, что они меня скрыают, то он всех растреляет. Но ночью белые отступили, а утром пришли красные. Дочь моя бежала из какой-то деревни. Их было несколько человек и их направили на Тюмень.
До 1922 года я работала [в] 112 госп. сестрой, а потом уехала в Москву и там работала в военном госпитале. Там я и демобилизовалась и уехала в Коломну, где живу и до сего времени.
Гор. Коломна Московской губ. Советский переулок дом №18, кв. №5.
Коробова Софья Петровна. [78]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.188.Л.77-78.
ЗЫ: С учётом того, что о С.П.Коробовой писали участники Екатеринбургского большевистского подполья, обвиняя в провокаторстве (И.И.Брысов, Р.И.Валек), сложно сказать, была ли отправка ею в Истпарт сих воспоминаний выдающейся наглостью, или всё же те обвинения являлись результатом разногласий между большевиками и анархистами (к коим она принадлежала) по методам подпольной работы.
И, так сказать, для антуражу, вместо КДПВ
ПРИКАЗ
по гарнизону г. Кустаная от 22 апреля 1919 года №16.
§ 2. Я лично убедился, что в востании большевитских банд в гор. Кустанае и посёлках его уезда принимали фактическое участие не только мужчины, но и женщины, позволяя себе производить, стрельбу из-за углов, окон, крыш и чердаков по нашим доблестным защитникам родины.
До сего времени эти преступницы в большей степени оставались в стороне, не получая должного возмездия за предательство по отношению к родине.
Считаю совершенно не применимым и слишком почётным расстреляние и повешение такого рода преступниц, а посему предупреждаю, что в отношении означенных лиц будут применяться мною исключительно розги вплоть до засечения виновных. Более чем уверен, что это домашнее средство произведёт надлежащее воздействие на эту слабоумную среду, которая по праву своего назначения исключительно займётся горшками, кухней и воспитанием детей будущего, более лучшего поколения, а не политикой, абсолютно чуждой её пониманию.
Генерал-майор Томашевский.
ЦДООСО.Ф.41.Оп.1.Д.126.Л.79
Я сама из города КОЛОМНЫ Московской губ. Приехала в Свердловск в 1914 году. Мой муж работал на Верх-Исетском заводе конструктором и во время Германской войны он был откамандирован в Калату для добывания удушливого газа, что на него вредно отозвалось и он умер от туберкулеза кишёк.
У меня остались на моём иждивении трое детей, два сына и дочь. Я поступила на Верх-Исетский завод в технический отдел копировщицей и проработала не помню сколько, ушла и поступила в Народный суд. Колчак повёл свое наступление на Свердловск и детей отвезла в коммуну, а сама добровольно поступила в Партизанский отряд анархистов в качестве сестры, но я не скажу, что я была только сестрой - нет я умела обращатся с пулеметом, что и приходилось заменять товарищей.
Был такой случай: был бой в деревне Сары и у нас застрял пулемёт в колее и было очень трудно взять его обратно, так-как неприятель был очень близко, и мы решились на последний шаг. Я взяла одного из товарищей и сказала, что пулемёт нужно взять. Я не могу запомнить фамилию того товарища, с которым мы это сделали. Пулемёт мы взяли под градом пуль и привезли его в деревню, кажется, в Куяш, так-как наши отступали. Я подносила патроны в самые опасные места, я делала всё, что делал каждый партизан. Я всё отдала на защиту революции, не щадя ни жизни, ни детей, не боясь того, что они могли остаться без отца и матери. Я думала, что товарищи им дадут всё.
Теперь разкажу о своём мытарстве. При отступлении красных войск осталась в Свердловске - хотелось отомстить им. И спустя неделю у меня произвели обыск, но не арестовала, не смотря, что нашли под матрацем в разобраном виде винтовку - она принадлежала одному из товарищей, который ночевал у меня и хотел её взять. При допросе откуда я её взяла, я сказала, что в квартире жил анархист, повидимому они её и оставили, а кровать я взяла из другой комнаты, не посмотрев, а они говорят: "А разве вы не читали приказ, [что] огнестрельное оружие нужно сдавать в 24 часа?" А я спокойно ответила, что в своей жизни никогда и в руках не держала никакого оружия. Они взяли винтовку и ушли.
Со мной в это время жила мать Жебенёва, у которой хранились в корзине письма и фотографии Петра Ивановича, и я так боялась, что они будут искать и у неё, и на вопрос: "Кто эта старушка?" - я сказала,что гость. Они ушли, но дня через три меня арестовали по приказу палача Ермохина. Ко мне подошел офицер и сказал: "Поедемте ко мне в штаб для допроса", - и когда привезли меня в штаб в Верх-Исетск, то Ермохин сказал, что мы вас допросим и отпустим, и я провела ночь. В то время там была арестована Сеняева, над которой они учинили зверскуб расправу.
На утро пришли два конвоира и отправили меня в дом, где теперь Клуб Октябрской революции и здесь я просидела не помню сколько - трудно сказать. Дети были со мной. Потом нас перевели на Главную ул. Я не знаю, чей это дом, но знаю, что там жил нотариус. Нас женщин приблизительно было человек 20, нас хотели поместить в маленькой комнате, где умерли от тифа несколько красноармейцев. Я и тов. Теплоухова, которая сидела с 8-ми месячным ребёнком, сказали, что мы не пойдём. Тогда офицер сказал, что он растреляет нас. Мы с ней с детьми стали к стенке и сказали, что мы готовы, и он взял курок, но не решился стрелять, но в это время заплакал дети. И после долгих переговоров с комендантом нас повели на верх, где мы просидели недели две. Теплоухову освободили, так как у ней дело было за чешскую контразведку, а моё за военный контроль. По прошествии двух недель нас отправили в тюрьму №2, где я просидела 8 месяцев.
Рядом с нашей камерой была камера пытки, где били наганкой и водили всевозможные пытки, и когда нас вели в тюрьму, то в нас бросали камнями и обзывали всевозможными словами.
Когда меня освободили, то взяли под надзор Чешской контрразведки, выдали документ политически неблагонадёжной. Я не могла нигде устроится, и мне помогали товарищи, чтоб я не умерла с голоду. Освободив меня, девочку мою взяли как заложницу. Ей было 12 лет, и я ходила просить за неё, но мне сказали, что такой матери нельзя отдать дочь. В моей квартире производили почти каждый день обыски и даже разбирали печь. Я жила по Сибирскому проспекту, № дома я не помню. И перед отступлением белой банды меня вновь арестовали. Военный контроль. Я не хотела оставлять детей, но генерал мне с казал, что со мной церемониться не будет, [77] а растреляет, когда ему вздумается, и если я укажу всех товарищей, которых я знаю, то меня освободят. Я сказала, что из указанных товарищей я никого не знаю - там висели все фотографии наших отрядов. Тогда он очень рассердился и велел отправить меня в тюрьму №1, где начальник тюрьмы не принял меня с детьми, и меня обратно перевели в военный контроль. Тогда генерал отдал приказ приказ отправлять утром в Пермь, чтобы меня опознали товарищи, которые там сидять и тогда со мной разделаются, но в Пермь не повезли, а повезли в Кунгур. Из Кунгура нас целую партию направили на село Берёзовское, где сделали привал. Это несколько верст от Кунгура. Начальник карательного отряда, который нас сопровождал, приказал остановить и построить по два, и на нас был направлен пулемёт. Мы думали, что конец. Я жалела об одном, что со мной не было детей. Я хотела, чтобы их растреляли вместе со мной. Он отдал распоряжение конвою - на лево арестованных, а на право строим по два и в истечении десяти минут, глядя на нас испытующим взглядом, хлопал себя по ногам наганкой - он приказал садится. Повидимому он остался довольным своим наблюдением, а в то самое время мы были не люди, а автоматы.
Потом нас привели в село Берёзовское, а по дороге многих растреляли. Ночью ходили в избу и выкликали по нескольку фамилий и уводили на растрел. На моих глазах закололи штыком красноармейца. Он был больной, не мог идти и упал на дороге, подошел не солдат, а зверь и заколол его штыком.
В Берёзовском драли наганкой. Нас женщин было трое, у которых были дети. Одна была из Кунгура - муж её был мадьяр, которого в ночь растреляли, с ней было трое детей. И вот нас стали вызывать по очереди и чинить расправу. Меня вызвали последней, и на мой протест начальник сказал, что он поставит меня к стенке и сначала растреляет моих детей. Мне пришлось выбрать первое - покорится и что было сделано, я получила 85 плетей. После расправы нас отпустили на все четыре стороны. Две женщины возвратились одна в Кунгур, а другая туда, где занято нашими партизанами, но мне во чтобы то ни стало надо было вернуться в Свердловск, так как у меня там осталась дочь в тюрьме. Я о ней ничего не знала. Я сижу около того дома, где происходила расправа, и думаю, что же делать. Ведь у меня нет ни документов, ни денег, а около реки стоял обоз белых, и я спросила, куда он направляется. Мне сказали, что на Свердловск. Я спросила, кто начальник обоза. Ответили, что поручик Холодов. Я пошла к нему на квартиру и сказала, что бегу от красных из Кунгура и просила помочь мне добраться до Свердловска. Он сказал, что я могу поехать с ним сегодня в 6 часов вечера. Я распрощалась со своими товарищами и уехала, но не доезжая вёрст 20 до Свердловска белые маршрут изменили, поехали на Тюмень, звали и меня, говоря, что Свердловск скоро займут красные - это такие звери, которые гонят неслыханные злодейства, но я отчаянно врала, говоря о том, что у меня мать старушка, и оставила их как будто около Нового зав ода, где мне помог добраться случайно ехавший крестьянин. Я приехала в Свердловск вечером на свою квартиру и стала спрашивать о своей дочери, но мне сказали, что ничего не знают.
Мне приходилось усиленно прятаться потому, что, как мне сообщили, Ермохин уже несколько раз был на моей квартире. Делал допрос, где я. Приходил к моим знакомым в Верх-Исетск. В настоящий момент он находится ЗДЕСЬ, СЛУЖИТ В ГОРМЕТЕ, ЧЛЕН ПАРТИИ. Он приходил к ним на квартиру и, грозя револьвером, спрашивал, где я. Они сказали, что незнают о мне ничего. Тогда он сказал, что если узнает, что они меня скрыают, то он всех растреляет. Но ночью белые отступили, а утром пришли красные. Дочь моя бежала из какой-то деревни. Их было несколько человек и их направили на Тюмень.
До 1922 года я работала [в] 112 госп. сестрой, а потом уехала в Москву и там работала в военном госпитале. Там я и демобилизовалась и уехала в Коломну, где живу и до сего времени.
Гор. Коломна Московской губ. Советский переулок дом №18, кв. №5.
Коробова Софья Петровна. [78]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.188.Л.77-78.
ЗЫ: С учётом того, что о С.П.Коробовой писали участники Екатеринбургского большевистского подполья, обвиняя в провокаторстве (И.И.Брысов, Р.И.Валек), сложно сказать, была ли отправка ею в Истпарт сих воспоминаний выдающейся наглостью, или всё же те обвинения являлись результатом разногласий между большевиками и анархистами (к коим она принадлежала) по методам подпольной работы.
И, так сказать, для антуражу, вместо КДПВ
ПРИКАЗ
по гарнизону г. Кустаная от 22 апреля 1919 года №16.
§ 2. Я лично убедился, что в востании большевитских банд в гор. Кустанае и посёлках его уезда принимали фактическое участие не только мужчины, но и женщины, позволяя себе производить, стрельбу из-за углов, окон, крыш и чердаков по нашим доблестным защитникам родины.
До сего времени эти преступницы в большей степени оставались в стороне, не получая должного возмездия за предательство по отношению к родине.
Считаю совершенно не применимым и слишком почётным расстреляние и повешение такого рода преступниц, а посему предупреждаю, что в отношении означенных лиц будут применяться мною исключительно розги вплоть до засечения виновных. Более чем уверен, что это домашнее средство произведёт надлежащее воздействие на эту слабоумную среду, которая по праву своего назначения исключительно займётся горшками, кухней и воспитанием детей будущего, более лучшего поколения, а не политикой, абсолютно чуждой её пониманию.
Генерал-майор Томашевский.
ЦДООСО.Ф.41.Оп.1.Д.126.Л.79