Одиннадцать без глаз.
Мы безглазые, мы безрукие, мы безмозглые, я дальтоник, который видит людей оранжево-желтыми и безволосыми, как фото с цветными вспышками. Люди оказываются не такими яркими, не такими желтыми, не однородными, не затертыми и, вообще, слишком. Мы святые, мы новые. Мы думаем о себе, мы не курим, не пьем, нам просто плохо, тогда мы прекращаем думать и поем. А потом кто-то рыдает, никто не видит, но все об этом знают, я заставляю себя есть, чтобы не пьянеть, чтобы быть толще, чтобы не завидовали, чтобы без слов и занимать больше места в метро. Эти дни я спала без снов, потому что вовсе не спала, и времени жалко потому что.
Я не знаю, что у меня болит, умеет ли болеть у кого-то, мы лежим на полу бесконечно долго, мы трогаем чужие волосы, и этот кто-то никогда не плачет и никогда не смеется, потому что я этого не чувствую, а значит, все умирают или всё умрет утром, тогда проходит час, равный дню, и день, равный часу, но никогда не полуторам, а мы все еще на полу.
Я одна в комнате, на меня все уставились и тычут пальцами, в горле как будто дым, голова плавится, а я теперь знаю, кстати, что такое дым и как он издевается. Мы бежим подышать, а потом обратно, а потом меня ловят и начинают посыпать сахаром, и мне становится слишком приятно и начинает тошнить, поспорим, что сейчас кто-нибудь начнет кричать, что больше никогда не будет пить и, вообще, нас восемь, то есть будет пять? Это все математика, ты уже не детка, мы лежим на потолке и целуем собак, потому что боимся целовать людей, потому что у меня не было карандаша и ластика, чтобы рисовать зверей или детей, или что-то такое, чего у меня нет. Мы всегда рисуем, ведь нам хочется того, что находится в покое и будет стабильно, по меньшей мере, тысячу лет.
***
P.S.
Мы расползаемся, чтобы сползтись снова, и чтобы каждого провожали. А потом не вернешься не пьяным, ведь столько кусочков тебя уже в снегу, мы были не по карманам и дорожали, потому что мокрые до носочков, снег тает, мы смелые, мы в бреду, мы как будто не курим, мы думаем о себе, у нас есть карандаш, ну или чье-то фото, ну или какая разница тебе?
Wanna copy - mind ©.
Diana F+, Fuji Provia 100f, cross processing
Я не знаю, что у меня болит, умеет ли болеть у кого-то, мы лежим на полу бесконечно долго, мы трогаем чужие волосы, и этот кто-то никогда не плачет и никогда не смеется, потому что я этого не чувствую, а значит, все умирают или всё умрет утром, тогда проходит час, равный дню, и день, равный часу, но никогда не полуторам, а мы все еще на полу.
Я одна в комнате, на меня все уставились и тычут пальцами, в горле как будто дым, голова плавится, а я теперь знаю, кстати, что такое дым и как он издевается. Мы бежим подышать, а потом обратно, а потом меня ловят и начинают посыпать сахаром, и мне становится слишком приятно и начинает тошнить, поспорим, что сейчас кто-нибудь начнет кричать, что больше никогда не будет пить и, вообще, нас восемь, то есть будет пять? Это все математика, ты уже не детка, мы лежим на потолке и целуем собак, потому что боимся целовать людей, потому что у меня не было карандаша и ластика, чтобы рисовать зверей или детей, или что-то такое, чего у меня нет. Мы всегда рисуем, ведь нам хочется того, что находится в покое и будет стабильно, по меньшей мере, тысячу лет.
***
P.S.
Мы расползаемся, чтобы сползтись снова, и чтобы каждого провожали. А потом не вернешься не пьяным, ведь столько кусочков тебя уже в снегу, мы были не по карманам и дорожали, потому что мокрые до носочков, снег тает, мы смелые, мы в бреду, мы как будто не курим, мы думаем о себе, у нас есть карандаш, ну или чье-то фото, ну или какая разница тебе?
Wanna copy - mind ©.
Diana F+, Fuji Provia 100f, cross processing