"Странная археология"
Здвиж вновь выделил нам немного своего времени и написал интересную статью об дипломатах-археологах. Тех, кто на государственной службе почувствовал в себе тягу к истории чужого народа. Тех, кто, собирая коллекции древностей для своих монархов и правительств, осознал необходимость комплексного изучения их происхождения. Такие, как Роулинсон или Ботта. Среди них, однако, были и те, чьи имена сейчас вспоминаются с негодованием, например, лорд Элджин. В общем, читайте, и если вы что-то обо всем этом слышали, то узнаете чуть больше даже об известных личностях в данном контексте (было ли вам известно, что будущий маршал Маннергейм совершил этнографическо-археологическо-географическо-и пр. экспедицию в Китай?).
Странная археология
Древние сокровища всегда были в цене. Вещи, на изготовление которых уходили годы, могли в один момент обогатить любого удачливого кладоискателя. Надо было только найти письменное или устное описание дороги к этим сокровищам. Поэтому никого не удивляло, что по западным и восточным базарам вместе с торговцами и ворами крутились искатели редкостей.
Соседство с криминалом было небезопасным даже для вполне законопослушных исследователей. Это суждено было испытать на себе основателю современной археологии Иоганну-Иоахиму Винкельману, который неосторожно показал свои находки рецидивисту Арканджели и был зарезан в Триесте 8 июня 1768 года.
В отличие от уголовников, официальные учреждения до XVIII века культурным наследием человечества интересовались мало. Коллекции произведений древнего искусства были преимущественно достоянием частных лиц, начиная с купцов и кончая монархами. Ознакомившись с древнегреческими мифами, состоятельные читатели вполне могли позволить себе слабость храпеть в окружении античных мраморов. Если ценные предметы не попадали в антикварные магазины, их пытались найти где-нибудь на развалинах и, наконец, просто похищали у недостаточно рачительных хозяев.
Среди многочисленных любителей античности особенно отличился британский посол в Османской империи лорд Элджин (Элгин, а без титула - Томас Брюс), решивший поправить свое финансовое положение за счет покойного Фидия. Английский представитель был обременен многочисленными делами. С 1799 по 1803 годы он решал в Стамбуле важные вопросы по укреплению британского влияния на Ближнем Востоке и вытеснению из Египта наполеоновских войск. Одновременно, пользуясь близостью к античным развалинам, лорд Элджин решил украсить свой дом в Шотландии образцами древнегреческого искусства. Сперва у него даже не было намерения заполучить оригиналы. Он нанял художников во главе с Джованни Батиста Лузиери (1755-1821), которые должны были сделать копии с древних образцов (в группе числился "калмык" Федор Иванович).
В марте 1800 года люди Элджина приступили к работе в Афинах. Почти год они были заняты перерисовкой и изготовлением копий с памятников, расположенных в нижней части города. На Акрополь, использовавшийся в качестве крепости, турецкие власти посторонних не пускали. Между тем, именно в Парфеноне оставались легендарные мраморные изваяния. Даже лорду Элджину потребовались немалые усилия и взятки, чтобы получить от "Сиятельной Порты" пропуск для художников на территорию Парфенона. Живописцы и скульпторы были наверняка счастливы увидеть воочию то, о чем другие европейцы могли только прочитать. Однако Элджину этого было мало. По мере продвижения работ в Афинах, к их результатам стали проявлять состоятельные родители леди Элджин. Теща британского посла посчитала недостойным своего положения приобретение копий. И она стала донимать зятя идеей вывоза подлинных статуй.
Долго сопротивляться напору родни лорд не смог. Практическое ведение переговоров о вывозе статуй было поручено секретарю Элджина - Филиппу Ханту. Со ссылкой на султанский фирман английские представители убедили коменданта Акрополя (дисдара) в том, что разрешенный вывоз "мрамора" относится к статуям. Начался демонтаж знаменитого фриза Парфенона. Куски былого великолепия отпиливались и спускались вниз на веревках, причем не всегда аккуратно. Куски карнизов, мешавшие транспортировке просто сбрасывались вниз. Вместе с частями фриза была срезана капитель одной из колонн.
Уже на земле знаменитые творения Фидия были тщательно упакованы и отправлены в Пирей. Мраморам предстоял долгий путь в дом Элджина, где они должны были украсить танцевальную залу. Дорога оказалась небезопасной. 5 (17) сентября 1802 года по пути в Лондон у острова Киферы в заливе Авлемон затонуло судно "Ментор", на борту которого находилось 17 ящиков с акропольскими мраморами. Потребовалось почти 2 года, чтобы с помощью местных ныряльщиков поднять на поверхность потерянный груз.
К этому моменту обладатель афинских сокровищ, успешно выполнивший дипломатическую миссию, уже спешил домой. Однако путь в родную Шотландию растянулся из-за непредусмотрительности бывшего посла. В 1803 году при пересечении французской территории лорд Элджин был задержан и провел три года в фактическом плену, как представитель недружественной державы. Затянувшаяся дипломатическая миссия плохо отразилась на его финансовом положении. В 1811 году Элджин пробовал добиться от правительства компенсации убытков, которые оценил в 62440 фунтов. Лондонское начальство на слово бывшему послу не поверило и предложило выплатить 30 тысяч фунтов. Между тем, деньги лорду Элджину требовались срочно. После печальных размышлений о превратностях судьбы он решился расстаться с афинскими сокровищами. Для оценки мраморов Парфенона в Лондон были приглашены в 1814 году известный антиквар Висконти и знаменитый скульптор Антонио Канова.
Авторство Фидия было подтверждено, после чего Элджин обратился к парламенту с просьбой передать знаменитые изваяния в Британский музей "для поощрения искусств" за какие-то несчастные 74 тысячи фунтов. Для приобретения коллекции был образован специальный комитет, который занялся изучением законности происхождения коллекции и ее оценки. Поскольку произведения Фидия были признаны бесценными, то цену каждый парламентарий назначил свою, исходя из опыта аналогичных покупок. Некоторые общественные деятели считали, что приобретение коллекции Элджина - недопустимая роскошь, в то время, когда десятки тысяч детей не могут получить полноценное образование. Во имя все того же будущего поколения члены парламентской комиссии все-таки сошлись на сумме в 35 тысяч фунтов, имея в виду потратить еще до 50 тысяч фунтов на строительство подходящего зала для афинской коллекции. Элджину ничего не оставалось, как признать справедливость этой цены. С 1816 года мраморы Парфенона стали собственностью Британского музея.
Коллекция Элджина не принесла ее обладателю желанного обогащения. Более того, она стала поводом для обвинения британского посла в бесчестности и вандализме. Каждый из состоятельных англичан, посещавших Афины, считал своим долгом напомнить соотечественникам о разорении Парфенона. Титулованный любитель античности превратился в объект издевательств. Не помог Элджину и символический жест в виде передачи афинским властям часов, установленных на рыночной площади. Репутацию лорда не смогли восстановить и его потомки. Его сын Джеймс Брюс (восьмой лорд Элджин), развивая печальную семейную традицию, в 1860 году отдал приказ об уничтожении Старого Летнего дворца в Пекине.
Надо отметить, что и местные жители не пытались бороться за сохранение памятников. Турки, хотя и выражали недовольство разорением Акрополя (рядом была мечеть и жилые дома), тем не менее, подчинились приказам Порты. Так же равнодушно отнеслось к утрате национального достояния и большинство афинских греков. Более того, непосредственно на месте вывозом "мраморов" руководил британский вице-консул грек Спиридон Логофетис Хоматьянос, человек неглупый, но алчный. Наиболее авторитетный среди православных афинян епископ Григорий считал интерес к античному искусству греховным. Ярым противником деятельности Элджина был лорд Байрон, но мнение поэта терялось в общем хоре политиков, заботившихся о "поощрении искусств" исключительно в Британском музее.
Не считались британские власти и с позицией некоторых французских дипломатов, выражавших недовольство разграблением Парфенона. На самом деле, многие гости из Парижа были недовольны не уродованием выдающегося памятника архитектуры, а невозможностью получить разрешение на вывоз тех же мраморов в Лувр. Французский консул в Афинах Луи Фовель не жалел слов для характеристики поступков Элджина: "Это преступное деяние цивилизованного варвара, который изувечил произведение Фидия". При этом консул умолчал о том, что еще в 1788 году он сам по поручению французского посла Огюста Шуазеля-Гуффье (в 1797-1800 годах возглавлявшего Санкт-Петербургскую Академию художеств, предка философа Бердяева) отломал "кусочек" от восточного фриза Парфенона.
Если в Афинах повреждение произведений древнего искусства вызывало какой-то протест, то в более удаленных районах Османской империи аналогичные поступки оставались вне поля зрения сколько-нибудь образованных европейцев. Добраться до многих памятников удавалось единицам. Исключением был генерал Бонапарт, подготовившийся к изучению Египта более основательно. В походе к берегам Нила его сопровождали 175 ученых, среди которых был бывший королевский дипломат и неутомимый рисовальщик Виван Денон (в прошлом - сотрудник посольства в Петербурге, откуда его выдворили то ли за шпионаж, то ли за похищение актрисы). Итогом нескольких лет работы стали десятки альбомов, запечатлевших сохранившиеся на поверхности памятники прошлого. Спустя десять лет собранные Деноном (к этому времени - директором Лувра) материалы были изданы в многотомном "Описании Египта", ставшем одним из важнейших источников для дешифровки древней письменности.
Вывезти более массивные находки ученые спутники Наполеона не успели. Как только французы со своими египтологическими трофеями покинули берега Нила, на их место прибыли любители древних культур из Великобритании. Часть наполеоновской добычи вместе со знаменитым Розеттским камнем попала в руки британского командования, а затем - в Британский музей.
Снаряжать государственную экспедицию в Египет англичане не стали. Любители древностей с туманного Альбиона сами обладали немалыми капиталами, чтобы скупать затерянные в песках сокровища фараонов. Как и лорд Элджин, они не пытались лично с помощью лома и лопаты извлечь из-под земли редкие находки. Зато к их услугам были многочисленные искатели доходных приключений.
Поиски произведений древнеегипетского искусства возглавил британский представитель в полунезависимом Египте Генри Солт (1780-1827). Начинающий дипломат к этому времени выполнял дипломатические поручения в районах, примыкающих к Красному морю. Ему удалось проникнуть в труднодоступные районы Эфиопии и установить дипломатические контакты с правителем области Тигрэ.
Жажда знаний сочеталась у Генри Солта с жаждой приобретения произведений древнего искусства. Но в походах по Эфиопскому нагорью много унести он не мог. Совсем иные возможности возникли у него в 1816 году, когда он был назначен генеральным консулом Великобритании в Египте. К этому моменту в Каире уже действовал другой искатель сокровищ - генеральный консул Франции Бернардино Дроветти. Менялись императоры и короли, а бывший наполеоновский дипломат неутомимо подбирал все, что плохо лежало на поверхности и в гробницах. И делалось это "не корысти ради, а токмо волею пославших" его монархов. Первую часть своей добычи Дроветти продал королю Пьемонта, вторую - королю Франции и остатки - прусскому королю. Другой земляк Дроветти - Джузеппе ди Ниццоли, работавший в австрийском консульстве в Каире, наладил переправку древнеегипетских находок в Венское императорское собрание монет и древностей.
Успехи коллег не давали покоя Генри Солту, который стал искать помощников для создания собственной коллекции. При посредничестве щвейцарского путешественника Иоганна Людвига Буркхардта ему удалось наладить связи с Джованни Бельцони, который к этому времени перепробовал множество профессий и был готов к новым авантюрам за приемлемое вознаграждение. Узнав, что Солту нужны древние памятники, каирский итальянец наскоро выяснил, где еще осталось что-то нетронутое, и отправился на поиски вверх по Нилу.
Для начала Бельцони взялся за статую Рамзеса II в Фивах. Первый трофей оказался настолько велик, что агент Солта даже не пытался его вывезти целиком. Пришлось ограничиться только головой, которую в 1817 году отпилили и отправили в Лондон. Бельцони увлекся новой работой и бросился на поиски образцов древнеегипетского искусства, пригодных для перемещения. В Долине Царей ему удалось найти саркофаг фараона Сети I. Однако Генри Солт уплатил за пустой гроб всего 75 фунтов, и Бельцони тут же разорвал контракт со своим заказчиком (впоследствии Солт перепродал саркофаг за 2 тысячи фунтов). Британский консул не ограничивал свои поставки исключительно Британским музеем. Следующую свою коллекцию, насчитывавшую более 4 тысяч предметов, он продал французскому королю Карлу X.
После разрыва с Бельцони Генри Солт вынужден был искать новых посредников для пополнения своей коллекции. Одним из таких перекупщиков произведений древнеегипетского искусства стал Джованни д'Атанази (1798-1854), более известный под кратким именем Янни. Как и Бельцони, он занимался главным образом поисками сокровищ и преуспел на этом поприще. Янни начал сотрудничать с британскими дипломатами еще в 1813 году, когда генеральным консулом в Каире был Эрнест Миссет. Торговец древностями быстро учитывал интересы клиентов и не упускал случая, чтобы пополнить свой склад древнеегипетских товаров. Только в 1837 году на аукционе Сотби Янни выставил около 900 предметов.
Атанази на десять лет перебрался в египетские Фивы и перерыл окрестности в надежде на выгодные находки. В 1828 году ему удалось очистить от песка развалины храма Аменхотепа III, среди которых находились хорошо сохранившиеся статуи сфинксов с лицом фараона. Едва Янни разглядел эти изваяния, как у него появились выгодные покупатели. На находки из Фив обратил внимание русский чиновник Андрей Николаевич Муравьев, который сообщил послу России в Константинополе графу Рибопьеру о возможности приобретения древних изваяний за 100 тысяч франков. Пока Николай I получил доклад и приценивался, сфинксов продали во Францию, но из-за начавшейся в 1830 году революции не успели отправить в Марсель. В торг снова вмешались представители России, которые перекупили ценный груз за 40 тысяч рублей. В 1832 году сфинксов доставили на берега Невы, где и установили на специально построенной пристани.
Древнеегипетские памятники стали настолько популярны, что их присутствие в центре европейских столиц превратилось в признак хорошего тона. Особенно привлекали внимание огромные обелиски, поставленные при фараонах Нового царства. Свидетельством одного из первых набегов на древнеегипетские достопримечательности остается обелиск Тутмоса III (Дикилташ), вывезенный в 390 году по приказу императора Феодосия I из святилища Амона в Карнаке и ныне украшающий площадь Султанахмет в Стамбуле. Еще до византийцев 13 обелисков перевезли в Рим и 3 - в Александрию. 5 октября 1836 года на площади Согласия в Париже был установлен обелиск Рамзеса II, который был перевезен в Александрию еще при императоре Августе.
Там же, в древней столице Птолемеев, нашли для себя подходящий памятник и англичане, установившие в 1878 году "иглу Клеопатры" (изготовленную при Тутмосе III и подаренную Великобритании еще в 1819 году) на набережной Виктории. Лондонский обелиск был изготовлен египтянами в паре с еще одной "иглой", однако им не суждено было стоять вместе. Последний из александрийских обелисков отправился за океан. Его приобрел для Центрального парка в Нью-Йорке издатель "Нью-Йорк уорленд" Уильям Генри Герлберт (William Henry Hurlburt). Если парижский обелиск приобретали при участии великого египтолога Шампольона, то американский монумент выбирался на глаз. Герлберт описал параметры своей покупки очень приблизительно: "...сойдет любой, лишь бы был старым". Хедив Египта Исмаил-паша в обмен на древний памятник, кроме денег, получил обещание открыть американский рынок для египетского хлопка.
Исследование древних культур становилось задачей государственной важности. Для лучшей координации разнородных политических и научных интересов начали формироваться специальные организации, получавшие поддержку как из благотворительных, так и из официальных источников. Таким исследовательским центром стало британское Королевское Азиатское общество. Первоначально его спонсором была Ост-Индская компания. 11 августа 1824 года Азиатское общество было окончательно утверждено специальной королевской хартией, согласно которой задачей новой организации провозглашалось "исследование предметов, способствующих науке, литературе и искусству в отношении Азии".
На первых порах основным полем деятельности Королевского Азиатского общества была Индия и особенно - изучение санскрита. Однако постепенно в круг интересов британских властей попадали все новые регионы, и к концу XIX века, кроме Индостана, члены общества занимались также мусульманскими странами от Малайи до Марокко, а также Китаем и Центральной Азией. Параллельно был образован Восточный клуб (Oriental Club), членом которого мог стать только член Азиатского общества. Среди джентльменов, посещавших это привилегированное заведение, были многие чиновники, решавшие ключевые вопросы внешней политики Великобритании на Востоке. Первым (и единственным) председателем Восточного клуба был избран герцог Веллингтон.
Расширение сферы британского контроля на Среднем Востоке увеличивало спрос на чиновников, способных беседовать с местными жителями без посредничества сомнительных толмачей. Знание языков и местных обычаев стало цениться не меньше, чем владение штыком и саблей. А если эти навыки удавалось совмещать, то карьера в британской колониальной администрации была почти обеспечена. Чиновники все меньше полагались на случайных подрядчиков, которые по сходной цене брались откопать все, что было зарыто много веков назад. Инициатива в изучении древних памятников стала поощряться.
Примером такого продвижения по службе стала карьера британского чиновника Генри Кресвика Роулинсона (1810-1895), с 1827 года работавшего в качестве служащего Ост-Индской компании. После пяти лет службы в 1-м Бомбейском гренадерском полку, усердие и лингвистические способности молодого офицера были должным образом оценены начальством, и его направили военным советником в Персию для переучивания шахской армии в благоприятном для Великобритании духе.
На некоторых портретах Роулинсона изображали кабинетным ученым, склоненным над древними письменами. Такой образ неплохо передавал его вклад в археологию, но ни в малейшей степени не соответствовал его физическим данным и характеру основной работы. Книжного червя, домоседа Роулинсона не существовало. Зато был энергичный колониальный чиновник, физически крепкий решительный офицер, способный постоять и за себя и за интересы Великобритании.
Роулинсон быстро освоил фарси и одновременно проявил интерес к древней персидской истории. Во время многочисленных поездок по стране он пунктуально собирал и передавал начальству сведения, как политического, так и археологического характера. Впрочем, самый большой официальный документ, который ему предстояло расшифровать находился не в сейфе, а на Бехистунской скале. Функции сканера Роулинсон взял на себя. Часть текста он разглядел с помощью подзорной трубы, а незаметные снизу куски клинописи перерисовал в 1836 году, шатаясь на неустойчивой лестнице. Последнюю часть текста скопировал нанятый для этих целей мальчишка.
Успешное копирование Бехистунской надписи (даже без дешифровки) уже само по себе следовало считать значительным вкладом в науку, однако Роулинсон не ограничивался духовным обогащением своих соотечественников. Интересуясь взглядами персидского царя Дария I, британский офицер не менее внимательно следил за реализацией планов русского императора Николая I. В 1837 году Роулинсон передал английскому послу в Тегеране информацию о поездке в Афганистан русского агента Виткевича. Британский МИД оценил оперативность своего соотечественника и назначил его официальным агентом в Кандагаре. Роулинсону стало не до древней клинописи. Он был целиком поглощен борьбой с усилением русского влияния в Средней Азии. Итогом этих усилий стала 1-я англо-афганская война (1838-1842), стоившая немалых жертв и не принесшая Великобритании существенных дивидендов.
Однако на фоне провалов многих официальных лиц, Роулинсон продемонстрировал умение успешно входить в Афганистан и выходить из него. За отличия в колониальной войне бывший представитель в Кандагаре был в 1844 году удостоен Ордена Бани и назначен политическим агентом в Багдаде.
Возвращение на родину клинописи, позволило Роулинсону возобновить прерванные исследования древней письменности. Координируя действия британской агентуры в арабской части Османской империи, он одновременно поощрял археологические экспедиции в разных уголках Месопотамии.
Роулинсон не был первым британским исследователем Древнего Двуречья. Его предшественник на посту консула в Багдаде Клаудиус (Клод) Джеймс Рич (1787-1821) составил немало описаний древних городов и мест, где эти города могли быть. С 1803 года этот юный сотрудник Ост-Индской компании прошел вдоль и поперек караванные пути от Багдада до Дамаска. Владея десятком языков (даже немножко - китайским), он умел хорошо переодеваться и налаживать важные торговые связи. В 1811 году он издал очерк о десятидневном путешествии в Вавилон, на который обратил внимание поэт Байрон. Вести более детальные исследования Рич не мог, а возможно и не хотел. Через десять лет он совершил поездку в Курдистан, где провел предварительное обследование холма Куюнджик, предположив, что под ним скрываются развалины Ниневии, до этого считавшейся вымыслом авторов Библии (на странные холмы в Курдистане Рич обратил внимание еще в 1808 году). Благодаря профессиональной наблюдательности британского представителя европейские исследователи получили более точное представление о перспективном в археологическом отношении районе. Дневники Рича были переработаны и изданы его вдовой (коллекции купил Британский музей).
По мере укрепления европейского присутствия в Месопотамии, помимо дипломатических и торговых миссий, на родину древних культур зачастили археологические экспедиции. 25 мая 1842 года на севере нынешнего Ирака в городе Мосуле появился французский исследователь Поль Эмиль Ботта, к этому моменту немало поработавший в разных уголках мира: от Гавайских островов до Абиссинии. Как и Роулинсон, он выполнял поручения Азиатского общества (Societe Asiatique), но не британского, а французского. Почти одновременно с аналогичной лондонской организацией, в Париже решили поддержать своих ориенталистов и археологов. Первоначально французское Азиатское общество существовало на взносы его членов, однако со временем при нем был создан специальный фонд и начали проводиться сборы денег на нужды востоковедения, к которым затем подключился и король Луи-Филипп. Из этих сбережений и были выделены некоторые суммы Полю Эмилю Ботте, который подрядился найти развалины древней столицы Ассирии - Ниневии.
Цены в Мосульском вилайете были вполне доступными для европейского кармана и позволяли нанимать рабочих в окрестных селах. Нужно было предварительно договориться со старейшинами племен и губернатором провинции. Чтобы упростить взаимоотношения с местными турецкими властями, Ботту 25 мая 1842 года назначили консулом в Мосуле. Саму легендарную столицу Ассирии французский консул не нашел, хотя она находилась буквально у него под ногами. Но зато Ботта записал себе в актив открытие развалин дворца Саргона II в Дур-Шаррукине, который и объявил Ниневией. В июне 1843 года французский консул уже писал своему другу Левассеру: "Мои успехи с древностями станут большим сюрпризом для просвещенного мира."
Сюрпризы Ботты обеспокоили его британских "партнеров", которые к этому времени больше интересовались судьбой ассирийцев-христиан, чем ассирийцев-язычников. В 1840 году в районе Мосула были направлены английские миссионеры Эйнсворт и Рассам. Однако по мере активизации французских раскопок, знаток древности Роулинсон занялся организацией собственной экспедиции. Ему требовался человек, способный правильно оценить важность тех или иных находок.
Выбор пал на Генри Остина Лейарда. Этот начинающий юрист, несмотря на тягу к знаниям, получил весьма поверхностное образование и только выбирал поле деятельности. К моменту отъезда на Ближний Восток он планировал всего лишь посетить Персию, однако именно в этот момент англо-персидские отношения были разорваны. Вместо экзотических базаров, Лейард посетил районы только что разоренные правителем Египта Мухаммедом Али.
Он побывал в Палестине и, в конце концов, добрался до Месопотамии, откуда уже нелегально совершил несколько поездок в Персию. Свои впечатления он фиксировал не только в дневниковых записях, но и в зарисовках. Чтобы получить хоть какой-то заработок, он послал свои рисунки, сделанные в Мосуле? британскому послу в Турции - Стратфорду Каннингу. У влиятельного дипломата картинки, полученные из удаленного района, вызвали большой интерес. Лейард был назначен личным секретарем Каннинга. Амбициозный рисовальщик охотно брался и за политические поручения, организуя на Мальте британскую газету - "Мальта таймс". На одну из публикаций в мальтийской газете, посвященную раскопкам в предполагаемой Ниневии, обратил внимание Роулинсон. Источником этих репортажей был сам Ботта, с которым Лейард был знаком и состоял в переписке. Оценив перспективность неисследованных Боттой холмов Нимруд и Куюнджик, он постарался убедить Роулинсона, а через него и Каннинга, в целесообразности поисков ассирийских сокровищ.
Серьезным стимулом для британских дипломатов стало намерение Ботты начать раскопки на холме Куюнджик. На научные цели Лейард получил от Каннинга всего 150 фунтов и кучу указаний о том, как выкопать из земли ценные предметы и при этом не поссориться с турецкими властями. В октябре 1845 года британский исследователь прибыл в Мосул и 8 ноября приступил к раскопкам на холме Нимруд.
Добившись первых результатов, Лейард попытался сразу же получить разрешение на продолжение работ от мосульского губернатора Мохаммеда Керытлы-оглу. В этих переговорах археологу помогали британский вице-консул Христиан Рассам и торговец Генри Росс. Турецкий паша, хотя и потерял один глаз и ухо, проявил чрезмерную проницательность и заподозрил, что раскопки ведутся с целью поиска древних кладов. Идти на открытый конфликт британцы и турецкий губернатор не хотели, но делали все возможное, чтобы сохранить за собой право на поиски предполагаемых сокровищ. Убедившись, что доводы разума на мосульского пашу не действуют, Лейард обратился к Каннингу с просьбой получить официальное разрешение султана (фирман) на раскопки.
В Стамбуле отнеслись к мнению британского представителя настолько сочувственно, что постарались сразу же заменить строптивого губернатора более покладистым, который позволил Лейарду возобновить раскопки. Однако борьба дипломатов за обладание ассирийскими развалинами на этом не закончилась. Ботта тоже сообразил, что начатые Лейардом работы могут принести богатую добычу и сам попросил у султана разрешение на раскопки холма Куюнджик. Чтобы закрепить за собой права на многообещающий холм, Лейард поспешил вырыть там несколько траншей, создавая эффект присутствия. Символические работы на Куюнджике продолжал вести Генри Росс.
Но первый этап раскопок в окрестностях Мосула оказался для британцев малорезультативным. Лейарду продолжали мешать местные чиновники. Активно противодействовали раскопкам и курды-йезиды, нападения которых пришлось отражать с помощью турецких войск. Плохо было и с деньгами. Только после неоднократных напоминаний Британский музей прислал 1000 фунтов. В конце концов, Лейард получил долгожданный фирман на ведение раскопок, и 1 ноября 1846 года исследования холма Нимруд возобновились.
По мере удаления земли на месте невзрачного возвышения обозначились развалины ассирийского города Калах (Кальху). Теперь на пути Лейарда стояли препятствия не официального, а профессионального характера. Обнаруженные среди развалин надписи некому было прочитать. Только спустя несколько лет Роулинсон смог разобрать на знаменитом "Черном обелиске" имена ассирийского царя Салманассара и израильского царя Иегу (Ииуя). Обозначились первые успехи и в раскопках Ниневии. Из-под земли были извлечены огромные статуи крылатых быков с человеческими лицами.
Весной 1847 Лейард приступил к отправке своих находок в Лондон. По опыту Боты были построены плоты, на которых огромные статуи сплавлялись по Тигру в Багдад и далее к морю. В июне 1847 года вслед за своими грузами отправился и Лейард. Ему не терпелось лично продемонстрировать британской публике свидетельства легендарной ассирийской культуры. Кроме того, был повод отчитаться и о своем участии в урегулировании турецко-персидского пограничного конфликта, завершившегося в 1847 году подписанием Эрзерумского договора.
В декабре 1847 года Лейард вернулся в Лондон. Его сопровождал молодой уроженец Мосула Гормузд Рассам (брат вице-консула). Почти одновременно в Британский музей начали поступать знаменитые статуи с холма Нимруд. Вся работа по исследованию собранного на ассирийских развалинах материала была еще впереди, но впечатление от находок было грандиозным. Оксфордский университет поспешил присвоить исследователю Ассирии степень доктора гражданского права. В течение полутора лет Лейард подготовил и издал книгу "Ниневия и ее развалины", очерки о халдейской церкви и секте йезидов и огромный том иллюстраций "Памятники Ниневии". Вся эта лихорадочная деятельность должна была подготовить дальнейшую карьеру автора.
Вполне вероятно, Лейард не собирался возобновлять прерванные раскопки, но первые попытки заняться политикой не принесли желаемых результатов. Однако роль полуофициального представителя по изучению памятников в окрестностях Мосула была уже недостаточной для признанного ученого. Лейард возвращался на берега Тигра с солидной суммой денег и должностью атташе при британском посольстве в Стамбуле. В августе 1849 года Лейард возобновил прерванные два года назад исследования. На этот раз он, пользуясь более щедрым финансированием, расчитывал развернуть раскопки одновременно в Ниневии, Вавилоне и на юге Месопотамии. Однако главной целью второй экспедиции была Ниневия.
Из недр холма Куюнджик возникали развалины дворцов ассирийских царей, а внутри этих дворцов скрывались не менее интересные свидетельства ассирийской истории. Одним из важнейших открытий стала так называемая библиотека царя Ашшурбанипала. Впрочем, первая часть этого уникального собрания клинописных табличек была найдена в 1849 году на территории дворца, принадлежавшего царю Сеннахерибу. Спустя три года на территории другого дворца усилиями Рассама были найдены остатки библиотеки самого Ашшурбанипала. К сожалению, описывать отдельно каждую табличку никто не стал, в результате чего при упаковке и распаковке находок, оба собрания были перемешаны, лишив исследователей возможности точно определить место, где были обнаружены тексты.
Пока Лейард откапывал Ниневию, Роулинсон покинул Багдад и в 1849 году вернулся в Лондон. У бывшего консула появилась возможность завершить работу по дешифровке Бехистунской надписи и клинописи "Черного обелиска". Его больше не отвлекала дипломатическая суета, вроде меморандумов на тему Зохабского договора 1639 года. Два года ушли на перевод Бехистунской надписи. Роулинсон опубликовал подлинный древнеперсидский и часть эламского текста, но почти половина клинописи все еще скрывалась от других ученых. Только в 1855 году, знаменитый исследователь, убедившись в том, что осилить вавилонскую часть надписи ему не удастся, полностью опубликовал обращение царя Дария.
Кроме того, Роулинсон передал в Британский музей собранные на Среднем Востоке предметы древневавилонских, сабатейских и сасанидских времен. В свою очередь, в 1851 году Британский музей выдал Роулинсону три тысячи фунтов на продолжение раскопок в Месопотамии. Непосредственно от него участия в раскопках не требовалось. Роулинсон снова вернулся в Багдад на прежнюю должность консула, но уже в звании подполковника. Он надеялся на то, что работы на развалинах Ниневии будет вести Лейард.
Однако самого Лейарда холм Куюнджик уже не интересовал. Он поручил руководство работами под Мосулом своему молодому помощнику Беллу, а сам с конца 1850 года активно готовился к раскопкам Вавилона. Местоположение столицы Двуречья было хорошо известно, однако пробные раскопки не принесли тех результатов, на которые расчитывал Лейард. Он привык к сенсационным успехам, а неоднократно разорявшийся Вавилон таких результатов не обещал. Кроме того, Лейард заболел малярией, и с каждым приступом лихорадки его интерес к древним культурам уменьшался. Его все больше тянуло домой, где можно было найти более доходную и менее изнуряющую работу.
В 1852 году Лейард с грузом очередных ассирийских находок и своим помощником Рассамом отправился в Лондон. Он быстро подвел итоги своей археологической работы, издав отчет о второй экспедиции в Ниневию с роскошными иллюстрациями. Кроме того, Лейард постоянно напоминал о том, что его заслуги перед Великобританией позволяют расчитывать на более высокие должности, чем пост атташе на задворках Османской империи. С этими претензиями британское правительство согласилось.
Лейард перешел в политику столь же стремительно и успешно, как и в археологию. Создавалось впечатление, что он занимался этим все предшествующие годы. Вскоре после возвращения в Лондон Лейард был избран членом палаты общин от Эйлсбери. Специалист по Ассирии уверенно занял пост помощника министра иностранных дел (under-secretary for foreign affairs), но вскоре был уволен за критику правительства лорда Дерби, а затем оставался в оппозиции к правительству Абердина.
Умение выкапывать из-под земли важные сведения вскоре нашло применение во время выяснения причин поражения английских войск под Балаклавой. Правда, в военных вопросах Лейард не разбирался, но для члена парламентской комиссии по расследованию этого громкого дела требовалась прежде всего напористость и непримиримость, а этими качествами он обладал в избытке. В 1857 году его снова направили на Восток, уже в качестве члена комиссии, разбиравшейся в причинах восстания сипаев в Индии. Лейард все больше отходил от научной работы. Несколько лет он исполнял обязанности ректора Абердинского университета, но вскоре окончательно переключился на дипломатическую службу в качестве помощника министра иностранных дел, посла в Испании (в период революции 1869-1875 годов), участника Берлинской конференции и т.д.
ЖЖ, как всегда, счел материал Здвижа слишком длинным, поэтому... статья полностью, ссылки и иллюстрации - на странице Здвижа "Неоглот".
Странная археология
Древние сокровища всегда были в цене. Вещи, на изготовление которых уходили годы, могли в один момент обогатить любого удачливого кладоискателя. Надо было только найти письменное или устное описание дороги к этим сокровищам. Поэтому никого не удивляло, что по западным и восточным базарам вместе с торговцами и ворами крутились искатели редкостей.
Соседство с криминалом было небезопасным даже для вполне законопослушных исследователей. Это суждено было испытать на себе основателю современной археологии Иоганну-Иоахиму Винкельману, который неосторожно показал свои находки рецидивисту Арканджели и был зарезан в Триесте 8 июня 1768 года.
В отличие от уголовников, официальные учреждения до XVIII века культурным наследием человечества интересовались мало. Коллекции произведений древнего искусства были преимущественно достоянием частных лиц, начиная с купцов и кончая монархами. Ознакомившись с древнегреческими мифами, состоятельные читатели вполне могли позволить себе слабость храпеть в окружении античных мраморов. Если ценные предметы не попадали в антикварные магазины, их пытались найти где-нибудь на развалинах и, наконец, просто похищали у недостаточно рачительных хозяев.
Среди многочисленных любителей античности особенно отличился британский посол в Османской империи лорд Элджин (Элгин, а без титула - Томас Брюс), решивший поправить свое финансовое положение за счет покойного Фидия. Английский представитель был обременен многочисленными делами. С 1799 по 1803 годы он решал в Стамбуле важные вопросы по укреплению британского влияния на Ближнем Востоке и вытеснению из Египта наполеоновских войск. Одновременно, пользуясь близостью к античным развалинам, лорд Элджин решил украсить свой дом в Шотландии образцами древнегреческого искусства. Сперва у него даже не было намерения заполучить оригиналы. Он нанял художников во главе с Джованни Батиста Лузиери (1755-1821), которые должны были сделать копии с древних образцов (в группе числился "калмык" Федор Иванович).
В марте 1800 года люди Элджина приступили к работе в Афинах. Почти год они были заняты перерисовкой и изготовлением копий с памятников, расположенных в нижней части города. На Акрополь, использовавшийся в качестве крепости, турецкие власти посторонних не пускали. Между тем, именно в Парфеноне оставались легендарные мраморные изваяния. Даже лорду Элджину потребовались немалые усилия и взятки, чтобы получить от "Сиятельной Порты" пропуск для художников на территорию Парфенона. Живописцы и скульпторы были наверняка счастливы увидеть воочию то, о чем другие европейцы могли только прочитать. Однако Элджину этого было мало. По мере продвижения работ в Афинах, к их результатам стали проявлять состоятельные родители леди Элджин. Теща британского посла посчитала недостойным своего положения приобретение копий. И она стала донимать зятя идеей вывоза подлинных статуй.
Долго сопротивляться напору родни лорд не смог. Практическое ведение переговоров о вывозе статуй было поручено секретарю Элджина - Филиппу Ханту. Со ссылкой на султанский фирман английские представители убедили коменданта Акрополя (дисдара) в том, что разрешенный вывоз "мрамора" относится к статуям. Начался демонтаж знаменитого фриза Парфенона. Куски былого великолепия отпиливались и спускались вниз на веревках, причем не всегда аккуратно. Куски карнизов, мешавшие транспортировке просто сбрасывались вниз. Вместе с частями фриза была срезана капитель одной из колонн.
Уже на земле знаменитые творения Фидия были тщательно упакованы и отправлены в Пирей. Мраморам предстоял долгий путь в дом Элджина, где они должны были украсить танцевальную залу. Дорога оказалась небезопасной. 5 (17) сентября 1802 года по пути в Лондон у острова Киферы в заливе Авлемон затонуло судно "Ментор", на борту которого находилось 17 ящиков с акропольскими мраморами. Потребовалось почти 2 года, чтобы с помощью местных ныряльщиков поднять на поверхность потерянный груз.
К этому моменту обладатель афинских сокровищ, успешно выполнивший дипломатическую миссию, уже спешил домой. Однако путь в родную Шотландию растянулся из-за непредусмотрительности бывшего посла. В 1803 году при пересечении французской территории лорд Элджин был задержан и провел три года в фактическом плену, как представитель недружественной державы. Затянувшаяся дипломатическая миссия плохо отразилась на его финансовом положении. В 1811 году Элджин пробовал добиться от правительства компенсации убытков, которые оценил в 62440 фунтов. Лондонское начальство на слово бывшему послу не поверило и предложило выплатить 30 тысяч фунтов. Между тем, деньги лорду Элджину требовались срочно. После печальных размышлений о превратностях судьбы он решился расстаться с афинскими сокровищами. Для оценки мраморов Парфенона в Лондон были приглашены в 1814 году известный антиквар Висконти и знаменитый скульптор Антонио Канова.
Авторство Фидия было подтверждено, после чего Элджин обратился к парламенту с просьбой передать знаменитые изваяния в Британский музей "для поощрения искусств" за какие-то несчастные 74 тысячи фунтов. Для приобретения коллекции был образован специальный комитет, который занялся изучением законности происхождения коллекции и ее оценки. Поскольку произведения Фидия были признаны бесценными, то цену каждый парламентарий назначил свою, исходя из опыта аналогичных покупок. Некоторые общественные деятели считали, что приобретение коллекции Элджина - недопустимая роскошь, в то время, когда десятки тысяч детей не могут получить полноценное образование. Во имя все того же будущего поколения члены парламентской комиссии все-таки сошлись на сумме в 35 тысяч фунтов, имея в виду потратить еще до 50 тысяч фунтов на строительство подходящего зала для афинской коллекции. Элджину ничего не оставалось, как признать справедливость этой цены. С 1816 года мраморы Парфенона стали собственностью Британского музея.
Коллекция Элджина не принесла ее обладателю желанного обогащения. Более того, она стала поводом для обвинения британского посла в бесчестности и вандализме. Каждый из состоятельных англичан, посещавших Афины, считал своим долгом напомнить соотечественникам о разорении Парфенона. Титулованный любитель античности превратился в объект издевательств. Не помог Элджину и символический жест в виде передачи афинским властям часов, установленных на рыночной площади. Репутацию лорда не смогли восстановить и его потомки. Его сын Джеймс Брюс (восьмой лорд Элджин), развивая печальную семейную традицию, в 1860 году отдал приказ об уничтожении Старого Летнего дворца в Пекине.
Надо отметить, что и местные жители не пытались бороться за сохранение памятников. Турки, хотя и выражали недовольство разорением Акрополя (рядом была мечеть и жилые дома), тем не менее, подчинились приказам Порты. Так же равнодушно отнеслось к утрате национального достояния и большинство афинских греков. Более того, непосредственно на месте вывозом "мраморов" руководил британский вице-консул грек Спиридон Логофетис Хоматьянос, человек неглупый, но алчный. Наиболее авторитетный среди православных афинян епископ Григорий считал интерес к античному искусству греховным. Ярым противником деятельности Элджина был лорд Байрон, но мнение поэта терялось в общем хоре политиков, заботившихся о "поощрении искусств" исключительно в Британском музее.
Не считались британские власти и с позицией некоторых французских дипломатов, выражавших недовольство разграблением Парфенона. На самом деле, многие гости из Парижа были недовольны не уродованием выдающегося памятника архитектуры, а невозможностью получить разрешение на вывоз тех же мраморов в Лувр. Французский консул в Афинах Луи Фовель не жалел слов для характеристики поступков Элджина: "Это преступное деяние цивилизованного варвара, который изувечил произведение Фидия". При этом консул умолчал о том, что еще в 1788 году он сам по поручению французского посла Огюста Шуазеля-Гуффье (в 1797-1800 годах возглавлявшего Санкт-Петербургскую Академию художеств, предка философа Бердяева) отломал "кусочек" от восточного фриза Парфенона.
Если в Афинах повреждение произведений древнего искусства вызывало какой-то протест, то в более удаленных районах Османской империи аналогичные поступки оставались вне поля зрения сколько-нибудь образованных европейцев. Добраться до многих памятников удавалось единицам. Исключением был генерал Бонапарт, подготовившийся к изучению Египта более основательно. В походе к берегам Нила его сопровождали 175 ученых, среди которых был бывший королевский дипломат и неутомимый рисовальщик Виван Денон (в прошлом - сотрудник посольства в Петербурге, откуда его выдворили то ли за шпионаж, то ли за похищение актрисы). Итогом нескольких лет работы стали десятки альбомов, запечатлевших сохранившиеся на поверхности памятники прошлого. Спустя десять лет собранные Деноном (к этому времени - директором Лувра) материалы были изданы в многотомном "Описании Египта", ставшем одним из важнейших источников для дешифровки древней письменности.
Вывезти более массивные находки ученые спутники Наполеона не успели. Как только французы со своими египтологическими трофеями покинули берега Нила, на их место прибыли любители древних культур из Великобритании. Часть наполеоновской добычи вместе со знаменитым Розеттским камнем попала в руки британского командования, а затем - в Британский музей.
Снаряжать государственную экспедицию в Египет англичане не стали. Любители древностей с туманного Альбиона сами обладали немалыми капиталами, чтобы скупать затерянные в песках сокровища фараонов. Как и лорд Элджин, они не пытались лично с помощью лома и лопаты извлечь из-под земли редкие находки. Зато к их услугам были многочисленные искатели доходных приключений.
Поиски произведений древнеегипетского искусства возглавил британский представитель в полунезависимом Египте Генри Солт (1780-1827). Начинающий дипломат к этому времени выполнял дипломатические поручения в районах, примыкающих к Красному морю. Ему удалось проникнуть в труднодоступные районы Эфиопии и установить дипломатические контакты с правителем области Тигрэ.
Жажда знаний сочеталась у Генри Солта с жаждой приобретения произведений древнего искусства. Но в походах по Эфиопскому нагорью много унести он не мог. Совсем иные возможности возникли у него в 1816 году, когда он был назначен генеральным консулом Великобритании в Египте. К этому моменту в Каире уже действовал другой искатель сокровищ - генеральный консул Франции Бернардино Дроветти. Менялись императоры и короли, а бывший наполеоновский дипломат неутомимо подбирал все, что плохо лежало на поверхности и в гробницах. И делалось это "не корысти ради, а токмо волею пославших" его монархов. Первую часть своей добычи Дроветти продал королю Пьемонта, вторую - королю Франции и остатки - прусскому королю. Другой земляк Дроветти - Джузеппе ди Ниццоли, работавший в австрийском консульстве в Каире, наладил переправку древнеегипетских находок в Венское императорское собрание монет и древностей.
Успехи коллег не давали покоя Генри Солту, который стал искать помощников для создания собственной коллекции. При посредничестве щвейцарского путешественника Иоганна Людвига Буркхардта ему удалось наладить связи с Джованни Бельцони, который к этому времени перепробовал множество профессий и был готов к новым авантюрам за приемлемое вознаграждение. Узнав, что Солту нужны древние памятники, каирский итальянец наскоро выяснил, где еще осталось что-то нетронутое, и отправился на поиски вверх по Нилу.
Для начала Бельцони взялся за статую Рамзеса II в Фивах. Первый трофей оказался настолько велик, что агент Солта даже не пытался его вывезти целиком. Пришлось ограничиться только головой, которую в 1817 году отпилили и отправили в Лондон. Бельцони увлекся новой работой и бросился на поиски образцов древнеегипетского искусства, пригодных для перемещения. В Долине Царей ему удалось найти саркофаг фараона Сети I. Однако Генри Солт уплатил за пустой гроб всего 75 фунтов, и Бельцони тут же разорвал контракт со своим заказчиком (впоследствии Солт перепродал саркофаг за 2 тысячи фунтов). Британский консул не ограничивал свои поставки исключительно Британским музеем. Следующую свою коллекцию, насчитывавшую более 4 тысяч предметов, он продал французскому королю Карлу X.
После разрыва с Бельцони Генри Солт вынужден был искать новых посредников для пополнения своей коллекции. Одним из таких перекупщиков произведений древнеегипетского искусства стал Джованни д'Атанази (1798-1854), более известный под кратким именем Янни. Как и Бельцони, он занимался главным образом поисками сокровищ и преуспел на этом поприще. Янни начал сотрудничать с британскими дипломатами еще в 1813 году, когда генеральным консулом в Каире был Эрнест Миссет. Торговец древностями быстро учитывал интересы клиентов и не упускал случая, чтобы пополнить свой склад древнеегипетских товаров. Только в 1837 году на аукционе Сотби Янни выставил около 900 предметов.
Атанази на десять лет перебрался в египетские Фивы и перерыл окрестности в надежде на выгодные находки. В 1828 году ему удалось очистить от песка развалины храма Аменхотепа III, среди которых находились хорошо сохранившиеся статуи сфинксов с лицом фараона. Едва Янни разглядел эти изваяния, как у него появились выгодные покупатели. На находки из Фив обратил внимание русский чиновник Андрей Николаевич Муравьев, который сообщил послу России в Константинополе графу Рибопьеру о возможности приобретения древних изваяний за 100 тысяч франков. Пока Николай I получил доклад и приценивался, сфинксов продали во Францию, но из-за начавшейся в 1830 году революции не успели отправить в Марсель. В торг снова вмешались представители России, которые перекупили ценный груз за 40 тысяч рублей. В 1832 году сфинксов доставили на берега Невы, где и установили на специально построенной пристани.
Древнеегипетские памятники стали настолько популярны, что их присутствие в центре европейских столиц превратилось в признак хорошего тона. Особенно привлекали внимание огромные обелиски, поставленные при фараонах Нового царства. Свидетельством одного из первых набегов на древнеегипетские достопримечательности остается обелиск Тутмоса III (Дикилташ), вывезенный в 390 году по приказу императора Феодосия I из святилища Амона в Карнаке и ныне украшающий площадь Султанахмет в Стамбуле. Еще до византийцев 13 обелисков перевезли в Рим и 3 - в Александрию. 5 октября 1836 года на площади Согласия в Париже был установлен обелиск Рамзеса II, который был перевезен в Александрию еще при императоре Августе.
Там же, в древней столице Птолемеев, нашли для себя подходящий памятник и англичане, установившие в 1878 году "иглу Клеопатры" (изготовленную при Тутмосе III и подаренную Великобритании еще в 1819 году) на набережной Виктории. Лондонский обелиск был изготовлен египтянами в паре с еще одной "иглой", однако им не суждено было стоять вместе. Последний из александрийских обелисков отправился за океан. Его приобрел для Центрального парка в Нью-Йорке издатель "Нью-Йорк уорленд" Уильям Генри Герлберт (William Henry Hurlburt). Если парижский обелиск приобретали при участии великого египтолога Шампольона, то американский монумент выбирался на глаз. Герлберт описал параметры своей покупки очень приблизительно: "...сойдет любой, лишь бы был старым". Хедив Египта Исмаил-паша в обмен на древний памятник, кроме денег, получил обещание открыть американский рынок для египетского хлопка.
Исследование древних культур становилось задачей государственной важности. Для лучшей координации разнородных политических и научных интересов начали формироваться специальные организации, получавшие поддержку как из благотворительных, так и из официальных источников. Таким исследовательским центром стало британское Королевское Азиатское общество. Первоначально его спонсором была Ост-Индская компания. 11 августа 1824 года Азиатское общество было окончательно утверждено специальной королевской хартией, согласно которой задачей новой организации провозглашалось "исследование предметов, способствующих науке, литературе и искусству в отношении Азии".
На первых порах основным полем деятельности Королевского Азиатского общества была Индия и особенно - изучение санскрита. Однако постепенно в круг интересов британских властей попадали все новые регионы, и к концу XIX века, кроме Индостана, члены общества занимались также мусульманскими странами от Малайи до Марокко, а также Китаем и Центральной Азией. Параллельно был образован Восточный клуб (Oriental Club), членом которого мог стать только член Азиатского общества. Среди джентльменов, посещавших это привилегированное заведение, были многие чиновники, решавшие ключевые вопросы внешней политики Великобритании на Востоке. Первым (и единственным) председателем Восточного клуба был избран герцог Веллингтон.
Расширение сферы британского контроля на Среднем Востоке увеличивало спрос на чиновников, способных беседовать с местными жителями без посредничества сомнительных толмачей. Знание языков и местных обычаев стало цениться не меньше, чем владение штыком и саблей. А если эти навыки удавалось совмещать, то карьера в британской колониальной администрации была почти обеспечена. Чиновники все меньше полагались на случайных подрядчиков, которые по сходной цене брались откопать все, что было зарыто много веков назад. Инициатива в изучении древних памятников стала поощряться.
Примером такого продвижения по службе стала карьера британского чиновника Генри Кресвика Роулинсона (1810-1895), с 1827 года работавшего в качестве служащего Ост-Индской компании. После пяти лет службы в 1-м Бомбейском гренадерском полку, усердие и лингвистические способности молодого офицера были должным образом оценены начальством, и его направили военным советником в Персию для переучивания шахской армии в благоприятном для Великобритании духе.
На некоторых портретах Роулинсона изображали кабинетным ученым, склоненным над древними письменами. Такой образ неплохо передавал его вклад в археологию, но ни в малейшей степени не соответствовал его физическим данным и характеру основной работы. Книжного червя, домоседа Роулинсона не существовало. Зато был энергичный колониальный чиновник, физически крепкий решительный офицер, способный постоять и за себя и за интересы Великобритании.
Роулинсон быстро освоил фарси и одновременно проявил интерес к древней персидской истории. Во время многочисленных поездок по стране он пунктуально собирал и передавал начальству сведения, как политического, так и археологического характера. Впрочем, самый большой официальный документ, который ему предстояло расшифровать находился не в сейфе, а на Бехистунской скале. Функции сканера Роулинсон взял на себя. Часть текста он разглядел с помощью подзорной трубы, а незаметные снизу куски клинописи перерисовал в 1836 году, шатаясь на неустойчивой лестнице. Последнюю часть текста скопировал нанятый для этих целей мальчишка.
Успешное копирование Бехистунской надписи (даже без дешифровки) уже само по себе следовало считать значительным вкладом в науку, однако Роулинсон не ограничивался духовным обогащением своих соотечественников. Интересуясь взглядами персидского царя Дария I, британский офицер не менее внимательно следил за реализацией планов русского императора Николая I. В 1837 году Роулинсон передал английскому послу в Тегеране информацию о поездке в Афганистан русского агента Виткевича. Британский МИД оценил оперативность своего соотечественника и назначил его официальным агентом в Кандагаре. Роулинсону стало не до древней клинописи. Он был целиком поглощен борьбой с усилением русского влияния в Средней Азии. Итогом этих усилий стала 1-я англо-афганская война (1838-1842), стоившая немалых жертв и не принесшая Великобритании существенных дивидендов.
Однако на фоне провалов многих официальных лиц, Роулинсон продемонстрировал умение успешно входить в Афганистан и выходить из него. За отличия в колониальной войне бывший представитель в Кандагаре был в 1844 году удостоен Ордена Бани и назначен политическим агентом в Багдаде.
Возвращение на родину клинописи, позволило Роулинсону возобновить прерванные исследования древней письменности. Координируя действия британской агентуры в арабской части Османской империи, он одновременно поощрял археологические экспедиции в разных уголках Месопотамии.
Роулинсон не был первым британским исследователем Древнего Двуречья. Его предшественник на посту консула в Багдаде Клаудиус (Клод) Джеймс Рич (1787-1821) составил немало описаний древних городов и мест, где эти города могли быть. С 1803 года этот юный сотрудник Ост-Индской компании прошел вдоль и поперек караванные пути от Багдада до Дамаска. Владея десятком языков (даже немножко - китайским), он умел хорошо переодеваться и налаживать важные торговые связи. В 1811 году он издал очерк о десятидневном путешествии в Вавилон, на который обратил внимание поэт Байрон. Вести более детальные исследования Рич не мог, а возможно и не хотел. Через десять лет он совершил поездку в Курдистан, где провел предварительное обследование холма Куюнджик, предположив, что под ним скрываются развалины Ниневии, до этого считавшейся вымыслом авторов Библии (на странные холмы в Курдистане Рич обратил внимание еще в 1808 году). Благодаря профессиональной наблюдательности британского представителя европейские исследователи получили более точное представление о перспективном в археологическом отношении районе. Дневники Рича были переработаны и изданы его вдовой (коллекции купил Британский музей).
По мере укрепления европейского присутствия в Месопотамии, помимо дипломатических и торговых миссий, на родину древних культур зачастили археологические экспедиции. 25 мая 1842 года на севере нынешнего Ирака в городе Мосуле появился французский исследователь Поль Эмиль Ботта, к этому моменту немало поработавший в разных уголках мира: от Гавайских островов до Абиссинии. Как и Роулинсон, он выполнял поручения Азиатского общества (Societe Asiatique), но не британского, а французского. Почти одновременно с аналогичной лондонской организацией, в Париже решили поддержать своих ориенталистов и археологов. Первоначально французское Азиатское общество существовало на взносы его членов, однако со временем при нем был создан специальный фонд и начали проводиться сборы денег на нужды востоковедения, к которым затем подключился и король Луи-Филипп. Из этих сбережений и были выделены некоторые суммы Полю Эмилю Ботте, который подрядился найти развалины древней столицы Ассирии - Ниневии.
Цены в Мосульском вилайете были вполне доступными для европейского кармана и позволяли нанимать рабочих в окрестных селах. Нужно было предварительно договориться со старейшинами племен и губернатором провинции. Чтобы упростить взаимоотношения с местными турецкими властями, Ботту 25 мая 1842 года назначили консулом в Мосуле. Саму легендарную столицу Ассирии французский консул не нашел, хотя она находилась буквально у него под ногами. Но зато Ботта записал себе в актив открытие развалин дворца Саргона II в Дур-Шаррукине, который и объявил Ниневией. В июне 1843 года французский консул уже писал своему другу Левассеру: "Мои успехи с древностями станут большим сюрпризом для просвещенного мира."
Сюрпризы Ботты обеспокоили его британских "партнеров", которые к этому времени больше интересовались судьбой ассирийцев-христиан, чем ассирийцев-язычников. В 1840 году в районе Мосула были направлены английские миссионеры Эйнсворт и Рассам. Однако по мере активизации французских раскопок, знаток древности Роулинсон занялся организацией собственной экспедиции. Ему требовался человек, способный правильно оценить важность тех или иных находок.
Выбор пал на Генри Остина Лейарда. Этот начинающий юрист, несмотря на тягу к знаниям, получил весьма поверхностное образование и только выбирал поле деятельности. К моменту отъезда на Ближний Восток он планировал всего лишь посетить Персию, однако именно в этот момент англо-персидские отношения были разорваны. Вместо экзотических базаров, Лейард посетил районы только что разоренные правителем Египта Мухаммедом Али.
Он побывал в Палестине и, в конце концов, добрался до Месопотамии, откуда уже нелегально совершил несколько поездок в Персию. Свои впечатления он фиксировал не только в дневниковых записях, но и в зарисовках. Чтобы получить хоть какой-то заработок, он послал свои рисунки, сделанные в Мосуле? британскому послу в Турции - Стратфорду Каннингу. У влиятельного дипломата картинки, полученные из удаленного района, вызвали большой интерес. Лейард был назначен личным секретарем Каннинга. Амбициозный рисовальщик охотно брался и за политические поручения, организуя на Мальте британскую газету - "Мальта таймс". На одну из публикаций в мальтийской газете, посвященную раскопкам в предполагаемой Ниневии, обратил внимание Роулинсон. Источником этих репортажей был сам Ботта, с которым Лейард был знаком и состоял в переписке. Оценив перспективность неисследованных Боттой холмов Нимруд и Куюнджик, он постарался убедить Роулинсона, а через него и Каннинга, в целесообразности поисков ассирийских сокровищ.
Серьезным стимулом для британских дипломатов стало намерение Ботты начать раскопки на холме Куюнджик. На научные цели Лейард получил от Каннинга всего 150 фунтов и кучу указаний о том, как выкопать из земли ценные предметы и при этом не поссориться с турецкими властями. В октябре 1845 года британский исследователь прибыл в Мосул и 8 ноября приступил к раскопкам на холме Нимруд.
Добившись первых результатов, Лейард попытался сразу же получить разрешение на продолжение работ от мосульского губернатора Мохаммеда Керытлы-оглу. В этих переговорах археологу помогали британский вице-консул Христиан Рассам и торговец Генри Росс. Турецкий паша, хотя и потерял один глаз и ухо, проявил чрезмерную проницательность и заподозрил, что раскопки ведутся с целью поиска древних кладов. Идти на открытый конфликт британцы и турецкий губернатор не хотели, но делали все возможное, чтобы сохранить за собой право на поиски предполагаемых сокровищ. Убедившись, что доводы разума на мосульского пашу не действуют, Лейард обратился к Каннингу с просьбой получить официальное разрешение султана (фирман) на раскопки.
В Стамбуле отнеслись к мнению британского представителя настолько сочувственно, что постарались сразу же заменить строптивого губернатора более покладистым, который позволил Лейарду возобновить раскопки. Однако борьба дипломатов за обладание ассирийскими развалинами на этом не закончилась. Ботта тоже сообразил, что начатые Лейардом работы могут принести богатую добычу и сам попросил у султана разрешение на раскопки холма Куюнджик. Чтобы закрепить за собой права на многообещающий холм, Лейард поспешил вырыть там несколько траншей, создавая эффект присутствия. Символические работы на Куюнджике продолжал вести Генри Росс.
Но первый этап раскопок в окрестностях Мосула оказался для британцев малорезультативным. Лейарду продолжали мешать местные чиновники. Активно противодействовали раскопкам и курды-йезиды, нападения которых пришлось отражать с помощью турецких войск. Плохо было и с деньгами. Только после неоднократных напоминаний Британский музей прислал 1000 фунтов. В конце концов, Лейард получил долгожданный фирман на ведение раскопок, и 1 ноября 1846 года исследования холма Нимруд возобновились.
По мере удаления земли на месте невзрачного возвышения обозначились развалины ассирийского города Калах (Кальху). Теперь на пути Лейарда стояли препятствия не официального, а профессионального характера. Обнаруженные среди развалин надписи некому было прочитать. Только спустя несколько лет Роулинсон смог разобрать на знаменитом "Черном обелиске" имена ассирийского царя Салманассара и израильского царя Иегу (Ииуя). Обозначились первые успехи и в раскопках Ниневии. Из-под земли были извлечены огромные статуи крылатых быков с человеческими лицами.
Весной 1847 Лейард приступил к отправке своих находок в Лондон. По опыту Боты были построены плоты, на которых огромные статуи сплавлялись по Тигру в Багдад и далее к морю. В июне 1847 года вслед за своими грузами отправился и Лейард. Ему не терпелось лично продемонстрировать британской публике свидетельства легендарной ассирийской культуры. Кроме того, был повод отчитаться и о своем участии в урегулировании турецко-персидского пограничного конфликта, завершившегося в 1847 году подписанием Эрзерумского договора.
В декабре 1847 года Лейард вернулся в Лондон. Его сопровождал молодой уроженец Мосула Гормузд Рассам (брат вице-консула). Почти одновременно в Британский музей начали поступать знаменитые статуи с холма Нимруд. Вся работа по исследованию собранного на ассирийских развалинах материала была еще впереди, но впечатление от находок было грандиозным. Оксфордский университет поспешил присвоить исследователю Ассирии степень доктора гражданского права. В течение полутора лет Лейард подготовил и издал книгу "Ниневия и ее развалины", очерки о халдейской церкви и секте йезидов и огромный том иллюстраций "Памятники Ниневии". Вся эта лихорадочная деятельность должна была подготовить дальнейшую карьеру автора.
Вполне вероятно, Лейард не собирался возобновлять прерванные раскопки, но первые попытки заняться политикой не принесли желаемых результатов. Однако роль полуофициального представителя по изучению памятников в окрестностях Мосула была уже недостаточной для признанного ученого. Лейард возвращался на берега Тигра с солидной суммой денег и должностью атташе при британском посольстве в Стамбуле. В августе 1849 года Лейард возобновил прерванные два года назад исследования. На этот раз он, пользуясь более щедрым финансированием, расчитывал развернуть раскопки одновременно в Ниневии, Вавилоне и на юге Месопотамии. Однако главной целью второй экспедиции была Ниневия.
Из недр холма Куюнджик возникали развалины дворцов ассирийских царей, а внутри этих дворцов скрывались не менее интересные свидетельства ассирийской истории. Одним из важнейших открытий стала так называемая библиотека царя Ашшурбанипала. Впрочем, первая часть этого уникального собрания клинописных табличек была найдена в 1849 году на территории дворца, принадлежавшего царю Сеннахерибу. Спустя три года на территории другого дворца усилиями Рассама были найдены остатки библиотеки самого Ашшурбанипала. К сожалению, описывать отдельно каждую табличку никто не стал, в результате чего при упаковке и распаковке находок, оба собрания были перемешаны, лишив исследователей возможности точно определить место, где были обнаружены тексты.
Пока Лейард откапывал Ниневию, Роулинсон покинул Багдад и в 1849 году вернулся в Лондон. У бывшего консула появилась возможность завершить работу по дешифровке Бехистунской надписи и клинописи "Черного обелиска". Его больше не отвлекала дипломатическая суета, вроде меморандумов на тему Зохабского договора 1639 года. Два года ушли на перевод Бехистунской надписи. Роулинсон опубликовал подлинный древнеперсидский и часть эламского текста, но почти половина клинописи все еще скрывалась от других ученых. Только в 1855 году, знаменитый исследователь, убедившись в том, что осилить вавилонскую часть надписи ему не удастся, полностью опубликовал обращение царя Дария.
Кроме того, Роулинсон передал в Британский музей собранные на Среднем Востоке предметы древневавилонских, сабатейских и сасанидских времен. В свою очередь, в 1851 году Британский музей выдал Роулинсону три тысячи фунтов на продолжение раскопок в Месопотамии. Непосредственно от него участия в раскопках не требовалось. Роулинсон снова вернулся в Багдад на прежнюю должность консула, но уже в звании подполковника. Он надеялся на то, что работы на развалинах Ниневии будет вести Лейард.
Однако самого Лейарда холм Куюнджик уже не интересовал. Он поручил руководство работами под Мосулом своему молодому помощнику Беллу, а сам с конца 1850 года активно готовился к раскопкам Вавилона. Местоположение столицы Двуречья было хорошо известно, однако пробные раскопки не принесли тех результатов, на которые расчитывал Лейард. Он привык к сенсационным успехам, а неоднократно разорявшийся Вавилон таких результатов не обещал. Кроме того, Лейард заболел малярией, и с каждым приступом лихорадки его интерес к древним культурам уменьшался. Его все больше тянуло домой, где можно было найти более доходную и менее изнуряющую работу.
В 1852 году Лейард с грузом очередных ассирийских находок и своим помощником Рассамом отправился в Лондон. Он быстро подвел итоги своей археологической работы, издав отчет о второй экспедиции в Ниневию с роскошными иллюстрациями. Кроме того, Лейард постоянно напоминал о том, что его заслуги перед Великобританией позволяют расчитывать на более высокие должности, чем пост атташе на задворках Османской империи. С этими претензиями британское правительство согласилось.
Лейард перешел в политику столь же стремительно и успешно, как и в археологию. Создавалось впечатление, что он занимался этим все предшествующие годы. Вскоре после возвращения в Лондон Лейард был избран членом палаты общин от Эйлсбери. Специалист по Ассирии уверенно занял пост помощника министра иностранных дел (under-secretary for foreign affairs), но вскоре был уволен за критику правительства лорда Дерби, а затем оставался в оппозиции к правительству Абердина.
Умение выкапывать из-под земли важные сведения вскоре нашло применение во время выяснения причин поражения английских войск под Балаклавой. Правда, в военных вопросах Лейард не разбирался, но для члена парламентской комиссии по расследованию этого громкого дела требовалась прежде всего напористость и непримиримость, а этими качествами он обладал в избытке. В 1857 году его снова направили на Восток, уже в качестве члена комиссии, разбиравшейся в причинах восстания сипаев в Индии. Лейард все больше отходил от научной работы. Несколько лет он исполнял обязанности ректора Абердинского университета, но вскоре окончательно переключился на дипломатическую службу в качестве помощника министра иностранных дел, посла в Испании (в период революции 1869-1875 годов), участника Берлинской конференции и т.д.
ЖЖ, как всегда, счел материал Здвижа слишком длинным, поэтому... статья полностью, ссылки и иллюстрации - на странице Здвижа "Неоглот".