(no subject)
Я так устала, работала без выходных, приболела, отменила танцы на целую неделю, не покупала себе любимые огурцы, спала сколько хотела и ела горячую сладкую кашу. И вот что я вам скажу- еще один день такого режима, и я буду чувствовать себя лет на двадцать старше, бесприютной, ужасной и унылой, все, на что я сейчас способна - это спать и есть. Спина не верит своим глазам, говорит, что я опять хочу сдать ее доктору. Глубоко внутри я в ужасе. Это называется "похоронить себя". Я вам честно скажу, мне дает энергию только движение и легкая пища, все остальное - покой и горячий куриный бульон - хороши не более трех дней.
В ужасе, в ужасе завтра возвращаюсь в родной клуб. Ловушка такого режима в том, что эта вялость начинает казаться нормальным, самым легким способом жить в эту тягостную черную зимнюю пору, кажется, что одеяло и термос это все, что нам нужно.
Я не имею сейчас своих обычной сил и энергии, которые давали мне танцы, у меня нет ни вдохновения, ни смелости, ни любви к жизни. Один сплошной зимний уютный диван. Мои камлания по поводу "двигайтесь" и "танцуйте" дико раздражают, когда их слышишь из-под одеяла. Я понимаю тех, кто не может себя заставить встать зимним вечером или утром в феврале. Если бы я не знала вплоть до миллиметра разницу между условным диваном и паркетом - я бы даже не обернулась на призывы какой-то идиотки про танцы. Даже бы не обернулась - потому что неоткуда, нет сил на этот разворот.
Танцевать я пошла в жуткой депрессии, в апреле, от нечего делать, за компанию с приятельницей, раздражаясь на каждом шагу абсолютно на все и надев самые никудышные свои старые туфли, потому что это не всерьез, а чтобы все отвязались. С тех пор я снова смеюсь, двигаюсь, пусть иногда неуклюже, худею, толстею, затеваю безумные проекты, чувствую себя влюбленной и разлюбившей, думаю о туфлях и фигурах в танго.
Наверное, эта чернющая неделя была моим способом горевать по ушедшим из моей жизни людям, по уходящим из нее людям, и вообще - горевать. Иначе я не могу, кроме как гореванием, назвать это страшное лежание и сонную одурь, которые охватывают меня на каждом шагу.
Нет движения - нет энергии. В этот закон никто не верит, кроме спортсменов, танцоров и путешественников.
В ужасе, в ужасе завтра возвращаюсь в родной клуб. Ловушка такого режима в том, что эта вялость начинает казаться нормальным, самым легким способом жить в эту тягостную черную зимнюю пору, кажется, что одеяло и термос это все, что нам нужно.
Я не имею сейчас своих обычной сил и энергии, которые давали мне танцы, у меня нет ни вдохновения, ни смелости, ни любви к жизни. Один сплошной зимний уютный диван. Мои камлания по поводу "двигайтесь" и "танцуйте" дико раздражают, когда их слышишь из-под одеяла. Я понимаю тех, кто не может себя заставить встать зимним вечером или утром в феврале. Если бы я не знала вплоть до миллиметра разницу между условным диваном и паркетом - я бы даже не обернулась на призывы какой-то идиотки про танцы. Даже бы не обернулась - потому что неоткуда, нет сил на этот разворот.
Танцевать я пошла в жуткой депрессии, в апреле, от нечего делать, за компанию с приятельницей, раздражаясь на каждом шагу абсолютно на все и надев самые никудышные свои старые туфли, потому что это не всерьез, а чтобы все отвязались. С тех пор я снова смеюсь, двигаюсь, пусть иногда неуклюже, худею, толстею, затеваю безумные проекты, чувствую себя влюбленной и разлюбившей, думаю о туфлях и фигурах в танго.
Наверное, эта чернющая неделя была моим способом горевать по ушедшим из моей жизни людям, по уходящим из нее людям, и вообще - горевать. Иначе я не могу, кроме как гореванием, назвать это страшное лежание и сонную одурь, которые охватывают меня на каждом шагу.
Нет движения - нет энергии. В этот закон никто не верит, кроме спортсменов, танцоров и путешественников.