про апу
Апа - легко влюбляет в себя многих людей, но столь же многих она пугает. Не раз видела ситуации, когда человека, который давно хотел познакомиться с бабушкой, ехал к ней издалека, в первые же минуты их общения охватывал такой страх, что он тут же разворачивался и отправлялся домой. Ингода и я чувствовала что то подобное. Я люблю апу. Но нередко мне казалось, что она может разрушить мою жизнь. Собственно, в каком то смысле, она это и сделала. Впрочем, я не жалею. Она же научила меня многому, что теперь помогает мне строить свое настоящее. Но об этом - в другой раз.
Не буду говорить, что апа беспощадна. Это не так, она очень сострадательна. Но тот огонь, который горел много лет и теперь еще горит в ее сердце, - обжигает нашу изнеженную личность, потрясает, разрушает привычную систему защиты от реальности. Она - живая совесть. С глазами ребенка и лицом старой казахской женщины.
Ее пламенная вера в духовные ценности и смущает, и очаровывает.
Помню, как я первый раз была с нею в Туркестане, в паломничестве. Мы много ездили по разным аулие, слушали истории святых этих мест, думали о своем, видели необычные сны, чувствовали, медитировали, молились, и наконец - приехали к главным святыням юга Казахстана. В последний день нашей экспедиции мы увидели великий памятник духовной культуры Средней Азии, мавзолей Ахмета Ясауи. И вдруг апа не захотела заходить внутрь. На площади перед мавзолеем она вдруг начала молиться и громко говорить по-казахски. Она говорила о том, что святость этого места нарушена, что живые святые стоят вокруг, но не могут войти внутрь. И еще много не совсем понятных, метафоричских, но очень эмоциональных речей. Я постепенно поняла, в чем дело. В древнем мавзолее сейчас нет мечети, ее превратили в музей в советские годы, да так и не восстановили в прежнем статусе. Апа гневалась. «Вы закрыли святое место! У вас должны исцеляться люди, но этого нет! Это место должно лечить людей! Я открываю святые места, я знаю, как это делать! Здесь должны быть святые, это место предназначено им!» Апа обращалась то ли к людям, то ли к небу. Она просто выкрикивала свои слова куда-то вверх, как будто тот, кто управлял этим миром, всем, что мы в нем делаем, был именно там. И все невольно начали поднимать глаза к небу. Несколько пожилых казашек начали молиться. Паломники из тех, что приехал с нею - из России и Алматы, - не понимали по-казахски, но чувствовали, что происходит что-то значимое, не обыденное, настоящее, многие ушли в медитацию, закрыли глаза. Я была рядом - с видеокамерой, как вдруг Апа показала мне жестом идти следом за ней, и ринулась внутрь мавзолея. Охрана преградила нам дорогу - здесь нельзя снимать без разрешения. Впрочем, получить такое разрешение легко - мне было бы достаточно сходить за ним в здание адиминистрации. Я умею договариваться. Проблем бы не было. Но апа хотела не этого. Я понимала, что она пытается сказать и показать. Она вовсе не хотела принимать правила музея.
«Дети, идите домой, вы закрыли святое место, это плохо для ваших семей! Вы не понимаете, но вы вредите себе!» - кричала она охранникам, стуча их по спинам ( это, к слову сказать, ее обычный жест, так она «прогоняет» плохую энергию). Охранники этого, конечно же, не поняли и стали выталкивать бабушку вон. Паломники прибежали на помощь апе. Это грозило дракой, кому то уже крутили руки. Но тут апа развернулась, крепко до боли схватила меня за запястье и потащила за собой в здание администрации - в кабинет директора. Там она повторила свое послание директору музея, после чего как то вдруг выставила меня вперед - говорить с руководством музея о том, что произошло и происходит. Договариваться. Интерпретировать, переводить на язык ума то, что она пыталась показать действием, по-суфийски. Не буду в подробностях описывать наш разговор с директором, но конфликт быстро исчерпал себя. Никто не хотел войны, в то же время позиция апы была ясна, однозначна, проявлена. Апа не считает нужным подчиняться порядку, при котором важнейшая святыня превращена в музейный экспонат. Она не желает зла никому, но сама эта ситуация - зло. И то, что все к этому привыкли, не значит, что такое положение дел - нормально и естественно. Ее поступок - это призыв вернуть в мавзолей молитву и проявить уважение к чувствам верующих людей. А по-максимуму - верить самим. Уметь обращаться к искренним чувствам, жить душой.
Потом апа пошла в магазин и купила всем подарки - четки для молитвы. С фосфором. «В темноте горят», - приговаривала она, раздавая их паломникам. В темноте... Символично...
В последнее время я много думала о том, что происходит сейчас с человеческой цивилизацией. О том, что тысячелетиями чтимые святыни по всему миру сейчас превращаются в туристические объекты. Шаолинь... Да мало ли таких примеров... Прогресс ли это? Или что-то другое?..
Не буду говорить, что апа беспощадна. Это не так, она очень сострадательна. Но тот огонь, который горел много лет и теперь еще горит в ее сердце, - обжигает нашу изнеженную личность, потрясает, разрушает привычную систему защиты от реальности. Она - живая совесть. С глазами ребенка и лицом старой казахской женщины.
Ее пламенная вера в духовные ценности и смущает, и очаровывает.
Помню, как я первый раз была с нею в Туркестане, в паломничестве. Мы много ездили по разным аулие, слушали истории святых этих мест, думали о своем, видели необычные сны, чувствовали, медитировали, молились, и наконец - приехали к главным святыням юга Казахстана. В последний день нашей экспедиции мы увидели великий памятник духовной культуры Средней Азии, мавзолей Ахмета Ясауи. И вдруг апа не захотела заходить внутрь. На площади перед мавзолеем она вдруг начала молиться и громко говорить по-казахски. Она говорила о том, что святость этого места нарушена, что живые святые стоят вокруг, но не могут войти внутрь. И еще много не совсем понятных, метафоричских, но очень эмоциональных речей. Я постепенно поняла, в чем дело. В древнем мавзолее сейчас нет мечети, ее превратили в музей в советские годы, да так и не восстановили в прежнем статусе. Апа гневалась. «Вы закрыли святое место! У вас должны исцеляться люди, но этого нет! Это место должно лечить людей! Я открываю святые места, я знаю, как это делать! Здесь должны быть святые, это место предназначено им!» Апа обращалась то ли к людям, то ли к небу. Она просто выкрикивала свои слова куда-то вверх, как будто тот, кто управлял этим миром, всем, что мы в нем делаем, был именно там. И все невольно начали поднимать глаза к небу. Несколько пожилых казашек начали молиться. Паломники из тех, что приехал с нею - из России и Алматы, - не понимали по-казахски, но чувствовали, что происходит что-то значимое, не обыденное, настоящее, многие ушли в медитацию, закрыли глаза. Я была рядом - с видеокамерой, как вдруг Апа показала мне жестом идти следом за ней, и ринулась внутрь мавзолея. Охрана преградила нам дорогу - здесь нельзя снимать без разрешения. Впрочем, получить такое разрешение легко - мне было бы достаточно сходить за ним в здание адиминистрации. Я умею договариваться. Проблем бы не было. Но апа хотела не этого. Я понимала, что она пытается сказать и показать. Она вовсе не хотела принимать правила музея.
«Дети, идите домой, вы закрыли святое место, это плохо для ваших семей! Вы не понимаете, но вы вредите себе!» - кричала она охранникам, стуча их по спинам ( это, к слову сказать, ее обычный жест, так она «прогоняет» плохую энергию). Охранники этого, конечно же, не поняли и стали выталкивать бабушку вон. Паломники прибежали на помощь апе. Это грозило дракой, кому то уже крутили руки. Но тут апа развернулась, крепко до боли схватила меня за запястье и потащила за собой в здание администрации - в кабинет директора. Там она повторила свое послание директору музея, после чего как то вдруг выставила меня вперед - говорить с руководством музея о том, что произошло и происходит. Договариваться. Интерпретировать, переводить на язык ума то, что она пыталась показать действием, по-суфийски. Не буду в подробностях описывать наш разговор с директором, но конфликт быстро исчерпал себя. Никто не хотел войны, в то же время позиция апы была ясна, однозначна, проявлена. Апа не считает нужным подчиняться порядку, при котором важнейшая святыня превращена в музейный экспонат. Она не желает зла никому, но сама эта ситуация - зло. И то, что все к этому привыкли, не значит, что такое положение дел - нормально и естественно. Ее поступок - это призыв вернуть в мавзолей молитву и проявить уважение к чувствам верующих людей. А по-максимуму - верить самим. Уметь обращаться к искренним чувствам, жить душой.
Потом апа пошла в магазин и купила всем подарки - четки для молитвы. С фосфором. «В темноте горят», - приговаривала она, раздавая их паломникам. В темноте... Символично...
В последнее время я много думала о том, что происходит сейчас с человеческой цивилизацией. О том, что тысячелетиями чтимые святыни по всему миру сейчас превращаются в туристические объекты. Шаолинь... Да мало ли таких примеров... Прогресс ли это? Или что-то другое?..