Я.Вагнер "Кто не спрятался"
В ударе, сбившим ее с ног, нет ничего непоправимого - это всего лишь. Момент выбора. Развилка. Ничего из того, что случится после нигде не записано и не предопределено., а значит., нет еще можно повлиять, думает она...
Вот сейчас пора оборачиваться. Её лицо уже готово. Да, губы разбиты, а во рту кровь, но лицо готово, в нём нет уже не гнева, не обиды - только боль и отпущение греха, ей просто нужно успеть показать это лицо до следующего удара. Одним только лицом она может многое остановить. Почти всё. По крайней мере, за 10 последних лет не было ни единого случая, когда лицо и голос подвели бы её.
**
Только факт всё равно остаётся фактом: из них из всех только у Вани есть женщина, которая нуждается в нём осязаемо и сильно. Настолько, что этому иногда неловко быть свидетелем. При том, что женщина эта, со всей её драгоценной зависимостью, обожанием, детским страхом остаться без его защиты, с цыганскими глазами и блестящими кудрями совершенно Ване не нужна.
**
Дружба не предполагает ослеплённости, напротив, её суть, её смысл - в том, что мы выбираем из огромного числа самых разных людей - нескольких. Немногих. Очень часто - случайным образом, бессистемно. И затем начинаем любить и принимать их с открытыми глазами, без самообмана, просто в обмен на то, что и они знают нас и прощают наши слабости и несовершенства. Наши странности и грехи. Если не подвергать дружбу ненужным испытаниям, не требовать громких жертв, если не раскачивать лодку, не ждать слишком многого, не обострять и не придираться, если хвалить без ревности и не вмешиваться, пока нас об этом не просят, если повезёт и не случится какой-нибудь катастрофы, можно годами вместе плыть в одном направлении, соприкасаясь плечами, дрейфуя, приближаясь, отдаляясь, но никогда не покидая друг друга надолго. Чувствуя нежность, и родство душ, и взаимную принадлежность, и Бог знает что еще. Пускай такая дружба во многом иллюзия. Но с любовью ведь тоже самое. Разве иначе с любовью?
**
Неправы те, кто надеется на лечебные свойства сна. Сон не лечит, он всего лишь дает передышку, позволяет нажать на паузу. Заморозить кадр, отложить решение. На время перестать чувствовать. У страдающего, измученного сознания всегда есть последнее укрытие, крошечная, пускай и временная лазейка, обессилевший мозг хватается за возможность сна, как утопающий за соломинку... Однако слишком на него рассчитывать не стоит. Его обезболивающие возможности ограничены. Как всякая анестезия, он не ослабляет страдания, а всего лишь откладывает их до пробуждения. Неправда, что проснувшись, мы счастливы и невинны как новорождённые. Реальность нападает исподтишка, прикидываясь огрызками сновидений, проникает в прорехи сонной ткани и кусается, как голодная блоха. Открывший глаза человек уже знает, что несчастлив. Уже чувствует боль и помнит её причину.
**
Простые реакции, доступные детям, которые громко кричат, когда чувствуют боль, и убегают, если им не хочется оставаться, у взрослых считаются неприличной манипуляцией. Слабость - оружие молодых. Сорокалетняя женщина, не способная справиться с эмоциями - истеричка. Она смешна и противна сама себе... Слабость - серьёзный, непростительный грех. С другой стороны, в отличие от ребёнка, взрослой женщине позволено многое другое. Например, она не обязана быть доброй.
**
Возможно, у всякого сильного чувства есть дно, черта, за которой оно съедает самоё себя, и чем раньше черта это будет достигнута, тем скорее исчерпана будет горечь и тем больше времени останется для счастья.
**
Гениальность невозможно выпросить или заслужить. Её нельзя добиться. Гений лупит с неба случайно, не прицельно. Поражает без разбора, как вирус. От обычного, суетного и смертного человека прикосновение божественного пальца оставляет мокрое место. Долго жить с не человеческим талантом и при этом не оглохнуть, не сойти с ума и не умереть раньше срока способны только изначально искривленные, недопеченный сосуды. Чтобы развернуться внутри несовершенного человеческого тела как следует, ему нужна пустота. Незанятое место. Захвативший человека гений, как и всякий паразит, преследует простую, четко определенную задачу: выживать и множиться, по возможности не убивая носителя - и потому принимается диктовать ему свою волю. Расчищать пространство. Никакой любви, рефлексий и стыда, он требует безусловного служения абсолютной задаче. Он просто не терпит, когда отвлекаться. И поэтому одержимый гением человек, доживающий до зрелого возраста, всегда чудовище. Социопат.
**
Накопленные обиды тлеют годами, как торф - тускло, медленно, вечно, выедая подземные каверны. Образуя пустоты. Торфяной пожар погасить невозможно, и поэтому людям, давно живущим месте, остаётся только запомнить координаты и научиться обходить опасные места. Ступать легко, чтобы не провалиться и не обжечь ноги. В постоянном союзе обязательно существует своя уникальная карта запрещенных тем, особый список недопустимых интонаций. Личный, интимный арсенал слов-детонаторов, которые действуют как осколочная граната. 5, 7, 10 лет спустя случайных выстрелов уже не бывает. Всякое нарушение преднамеренно.
**
Любой из двоих - и, пожалуй, неважно счастливы они друг с другом или уже нет, - покопавшись в памяти, способен обнаружить в общем прошлом момент, когда он лишился восторга. В первый раз на мгновение вынырнул из морока, сделал вдох и увидел правду. Заглянул за кулисы. Одна ничтожная точка. Событие, разговор, ракурс, - но впечатление необратимо, и, даже если быстро зажмуриться, мгновенно задернуть занавес и бегом вернуться на место, возникшую прореху уже не починить, и с этих пор сквозь неё всегда будет немного, чуть-чуть просвечивать обратная сторона. Покажутся проволока и крашеный картон. Спутанные изнаночные швы. Какое-то время всё будет по-прежнему: останутся нежность и радость, и привычка вполголоса смеяться после любви, и общие друзья, и шутки, понятные двоим. И даже желание (как правило, самое хрупкое). Не станет только восторга. Он никогда уже не вернётся.
С другой стороны, восторг изнуряет. Кто выдержит 10, 20 лет непрерывного безумия? Кому это нужно - дрожать, задыхаться, всё время жадно следить глазами? Отречься от огромной разнообразной жизни, повернуться к ней спиной и не оборачиваться...
Скорее всего, восторг и должен быть скоротечен. Он не продуктивен.
**
Человеческая душа обладает расходуемым, конечным запасом восторга. В детстве радость ничего не стоит, она проста, беспричинна и бесплатна, но с возрастомее уровень в крови падает. Иссекает. Вымывается, словно кальций из костей. Взрослому человеку для радости уже непременно требуется повод - весомый, осязаемый, например, четыре порции виски. К сожалению, даже это надежное средство со временем перестает действовать.
**
Это ведь нельзя объяснить. Нужно сначала 20 лет прожить в тесной бетонной коробке, просыпаясь от шорохов в вентиляционных стояках, от гудения лифта, шарканья ног в квартире сверху и запаха сигарет с соседнего балкона, а потом незаслуженно и случайно завладеть сокровищем. Полтора гектара запущенного сада и дом, огромный, совсем новый, ещё ничей, еще никем не любимый, тихий. И получить право самой наполнить его звуками. Только своими. Разве можно описать, как в первый же год ты, потрясенная неожиданной свободой, распрямляешься, поднимаешь голову. Начинаешь расти, как рыба, пересаженная в большой аквариум. Увеличиваешься в размерах, до растаешь до самых кровельных перекрытий, до внешних стен. До крыльца и ступенек, до забора. Становишься домом. И немытаюое окно на втором этаже зудит у тебя также, как дырка на платье... И вместо того чтобы смотреться в зеркало, ты стрижешь газон, и метёшь лестницу, и красишь стены, потому что и окно, и труба, и стены - всё это теперь тоже ты.
**
Дети почти неуязвимы, потому что не верят в реальност смерти, а значит, не осторожничают, в это время Бог осторожничает за них. Пока они ныряют в глубокую воду и падают с велосипедов, на спор прыгают с крыши и бросают петарды в огонь, Бог старается как может. Мягкие сугробы вспучиваются из-под земли в том месте, где им предстоит упасть, волны несут к берегу, тяжёлые машины тормозят вовремя. И в том, что иногда выходит иначе - не его вина: мир слишком страшен и жесток, даже Богу везде не успеть. Но детей он жалеет больше, и потому они удачливее взрослых. И безмятежнее. В мире, где ещё не существует смерти, все поправимо. Ожоги, синяки, содранные коленки и сломанные руки заживают. Неприятные воспоминания стираются. А разбитая губа - всего лишь разбитая губа. Шестилетний человек принимает любые события как данность, потому что ему не сказали, которые из них справедливы. Шкала пока не нарисована, критериев нет. Мир не должен быть никаким, он просто есть.
**
Плачущая женщина всегда права. Её слёзы делают мужчину виноватым мгновенно, даже если вызваны посторонней причиной, глупым капризом, даже если она просто устала спорить. Даже когда она напала первой.
**
Дом всегда соединён с женщиной. Мужчины возводят стены и накрывают их крышей, врезают окна. Укладывают черепицу и плитку, штукатурят и красят, рассчитывают нагрузки на перекрытия и утепляют фасад. Но без женщины всякий дом - всего лишь коробка, укрывающая от непогоды. В которой можно есть, спать и греться, но жить - ещё нельзя. Дом пуст и бесплоден до тех пор, пока не появляется женщина, потому что именно женщина решает, каким ему быть. Наполняет запахами и цветом, расставляет посуду на полках, вешает шторы. Стелет кровати и разбивает сад. Каким-то непостижимым образом сообщает кучке неодушевлённых стройматериалов разгон, которого запросто может хватить на пару веков.
**
Дома живут дольше людей, но 100 лет - большой срок даже для дома, и собственной памяти стен и вещей уже недостаточно. Без цепочки живых свидетелей, передающих воспоминания от поколения к поколению, как гены, связь между прошлым и настоящим рано или поздно слабеет, истончается и в конце концов рвётся совсем, потому что уже некому вспоминать.
Вот сейчас пора оборачиваться. Её лицо уже готово. Да, губы разбиты, а во рту кровь, но лицо готово, в нём нет уже не гнева, не обиды - только боль и отпущение греха, ей просто нужно успеть показать это лицо до следующего удара. Одним только лицом она может многое остановить. Почти всё. По крайней мере, за 10 последних лет не было ни единого случая, когда лицо и голос подвели бы её.
**
Только факт всё равно остаётся фактом: из них из всех только у Вани есть женщина, которая нуждается в нём осязаемо и сильно. Настолько, что этому иногда неловко быть свидетелем. При том, что женщина эта, со всей её драгоценной зависимостью, обожанием, детским страхом остаться без его защиты, с цыганскими глазами и блестящими кудрями совершенно Ване не нужна.
**
Дружба не предполагает ослеплённости, напротив, её суть, её смысл - в том, что мы выбираем из огромного числа самых разных людей - нескольких. Немногих. Очень часто - случайным образом, бессистемно. И затем начинаем любить и принимать их с открытыми глазами, без самообмана, просто в обмен на то, что и они знают нас и прощают наши слабости и несовершенства. Наши странности и грехи. Если не подвергать дружбу ненужным испытаниям, не требовать громких жертв, если не раскачивать лодку, не ждать слишком многого, не обострять и не придираться, если хвалить без ревности и не вмешиваться, пока нас об этом не просят, если повезёт и не случится какой-нибудь катастрофы, можно годами вместе плыть в одном направлении, соприкасаясь плечами, дрейфуя, приближаясь, отдаляясь, но никогда не покидая друг друга надолго. Чувствуя нежность, и родство душ, и взаимную принадлежность, и Бог знает что еще. Пускай такая дружба во многом иллюзия. Но с любовью ведь тоже самое. Разве иначе с любовью?
**
Неправы те, кто надеется на лечебные свойства сна. Сон не лечит, он всего лишь дает передышку, позволяет нажать на паузу. Заморозить кадр, отложить решение. На время перестать чувствовать. У страдающего, измученного сознания всегда есть последнее укрытие, крошечная, пускай и временная лазейка, обессилевший мозг хватается за возможность сна, как утопающий за соломинку... Однако слишком на него рассчитывать не стоит. Его обезболивающие возможности ограничены. Как всякая анестезия, он не ослабляет страдания, а всего лишь откладывает их до пробуждения. Неправда, что проснувшись, мы счастливы и невинны как новорождённые. Реальность нападает исподтишка, прикидываясь огрызками сновидений, проникает в прорехи сонной ткани и кусается, как голодная блоха. Открывший глаза человек уже знает, что несчастлив. Уже чувствует боль и помнит её причину.
**
Простые реакции, доступные детям, которые громко кричат, когда чувствуют боль, и убегают, если им не хочется оставаться, у взрослых считаются неприличной манипуляцией. Слабость - оружие молодых. Сорокалетняя женщина, не способная справиться с эмоциями - истеричка. Она смешна и противна сама себе... Слабость - серьёзный, непростительный грех. С другой стороны, в отличие от ребёнка, взрослой женщине позволено многое другое. Например, она не обязана быть доброй.
**
Возможно, у всякого сильного чувства есть дно, черта, за которой оно съедает самоё себя, и чем раньше черта это будет достигнута, тем скорее исчерпана будет горечь и тем больше времени останется для счастья.
**
Гениальность невозможно выпросить или заслужить. Её нельзя добиться. Гений лупит с неба случайно, не прицельно. Поражает без разбора, как вирус. От обычного, суетного и смертного человека прикосновение божественного пальца оставляет мокрое место. Долго жить с не человеческим талантом и при этом не оглохнуть, не сойти с ума и не умереть раньше срока способны только изначально искривленные, недопеченный сосуды. Чтобы развернуться внутри несовершенного человеческого тела как следует, ему нужна пустота. Незанятое место. Захвативший человека гений, как и всякий паразит, преследует простую, четко определенную задачу: выживать и множиться, по возможности не убивая носителя - и потому принимается диктовать ему свою волю. Расчищать пространство. Никакой любви, рефлексий и стыда, он требует безусловного служения абсолютной задаче. Он просто не терпит, когда отвлекаться. И поэтому одержимый гением человек, доживающий до зрелого возраста, всегда чудовище. Социопат.
**
Накопленные обиды тлеют годами, как торф - тускло, медленно, вечно, выедая подземные каверны. Образуя пустоты. Торфяной пожар погасить невозможно, и поэтому людям, давно живущим месте, остаётся только запомнить координаты и научиться обходить опасные места. Ступать легко, чтобы не провалиться и не обжечь ноги. В постоянном союзе обязательно существует своя уникальная карта запрещенных тем, особый список недопустимых интонаций. Личный, интимный арсенал слов-детонаторов, которые действуют как осколочная граната. 5, 7, 10 лет спустя случайных выстрелов уже не бывает. Всякое нарушение преднамеренно.
**
Любой из двоих - и, пожалуй, неважно счастливы они друг с другом или уже нет, - покопавшись в памяти, способен обнаружить в общем прошлом момент, когда он лишился восторга. В первый раз на мгновение вынырнул из морока, сделал вдох и увидел правду. Заглянул за кулисы. Одна ничтожная точка. Событие, разговор, ракурс, - но впечатление необратимо, и, даже если быстро зажмуриться, мгновенно задернуть занавес и бегом вернуться на место, возникшую прореху уже не починить, и с этих пор сквозь неё всегда будет немного, чуть-чуть просвечивать обратная сторона. Покажутся проволока и крашеный картон. Спутанные изнаночные швы. Какое-то время всё будет по-прежнему: останутся нежность и радость, и привычка вполголоса смеяться после любви, и общие друзья, и шутки, понятные двоим. И даже желание (как правило, самое хрупкое). Не станет только восторга. Он никогда уже не вернётся.
С другой стороны, восторг изнуряет. Кто выдержит 10, 20 лет непрерывного безумия? Кому это нужно - дрожать, задыхаться, всё время жадно следить глазами? Отречься от огромной разнообразной жизни, повернуться к ней спиной и не оборачиваться...
Скорее всего, восторг и должен быть скоротечен. Он не продуктивен.
**
Человеческая душа обладает расходуемым, конечным запасом восторга. В детстве радость ничего не стоит, она проста, беспричинна и бесплатна, но с возрастомее уровень в крови падает. Иссекает. Вымывается, словно кальций из костей. Взрослому человеку для радости уже непременно требуется повод - весомый, осязаемый, например, четыре порции виски. К сожалению, даже это надежное средство со временем перестает действовать.
**
Это ведь нельзя объяснить. Нужно сначала 20 лет прожить в тесной бетонной коробке, просыпаясь от шорохов в вентиляционных стояках, от гудения лифта, шарканья ног в квартире сверху и запаха сигарет с соседнего балкона, а потом незаслуженно и случайно завладеть сокровищем. Полтора гектара запущенного сада и дом, огромный, совсем новый, ещё ничей, еще никем не любимый, тихий. И получить право самой наполнить его звуками. Только своими. Разве можно описать, как в первый же год ты, потрясенная неожиданной свободой, распрямляешься, поднимаешь голову. Начинаешь расти, как рыба, пересаженная в большой аквариум. Увеличиваешься в размерах, до растаешь до самых кровельных перекрытий, до внешних стен. До крыльца и ступенек, до забора. Становишься домом. И немытаюое окно на втором этаже зудит у тебя также, как дырка на платье... И вместо того чтобы смотреться в зеркало, ты стрижешь газон, и метёшь лестницу, и красишь стены, потому что и окно, и труба, и стены - всё это теперь тоже ты.
**
Дети почти неуязвимы, потому что не верят в реальност смерти, а значит, не осторожничают, в это время Бог осторожничает за них. Пока они ныряют в глубокую воду и падают с велосипедов, на спор прыгают с крыши и бросают петарды в огонь, Бог старается как может. Мягкие сугробы вспучиваются из-под земли в том месте, где им предстоит упасть, волны несут к берегу, тяжёлые машины тормозят вовремя. И в том, что иногда выходит иначе - не его вина: мир слишком страшен и жесток, даже Богу везде не успеть. Но детей он жалеет больше, и потому они удачливее взрослых. И безмятежнее. В мире, где ещё не существует смерти, все поправимо. Ожоги, синяки, содранные коленки и сломанные руки заживают. Неприятные воспоминания стираются. А разбитая губа - всего лишь разбитая губа. Шестилетний человек принимает любые события как данность, потому что ему не сказали, которые из них справедливы. Шкала пока не нарисована, критериев нет. Мир не должен быть никаким, он просто есть.
**
Плачущая женщина всегда права. Её слёзы делают мужчину виноватым мгновенно, даже если вызваны посторонней причиной, глупым капризом, даже если она просто устала спорить. Даже когда она напала первой.
**
Дом всегда соединён с женщиной. Мужчины возводят стены и накрывают их крышей, врезают окна. Укладывают черепицу и плитку, штукатурят и красят, рассчитывают нагрузки на перекрытия и утепляют фасад. Но без женщины всякий дом - всего лишь коробка, укрывающая от непогоды. В которой можно есть, спать и греться, но жить - ещё нельзя. Дом пуст и бесплоден до тех пор, пока не появляется женщина, потому что именно женщина решает, каким ему быть. Наполняет запахами и цветом, расставляет посуду на полках, вешает шторы. Стелет кровати и разбивает сад. Каким-то непостижимым образом сообщает кучке неодушевлённых стройматериалов разгон, которого запросто может хватить на пару веков.
**
Дома живут дольше людей, но 100 лет - большой срок даже для дома, и собственной памяти стен и вещей уже недостаточно. Без цепочки живых свидетелей, передающих воспоминания от поколения к поколению, как гены, связь между прошлым и настоящим рано или поздно слабеет, истончается и в конце концов рвётся совсем, потому что уже некому вспоминать.