Д.Рубина "Маньяк Гуревич"
В наши дни, в эпоху террора школьных психологов, подобные посещения ребенком сумасшедшего дома выглядят по меньшей мере возмутительными. Но Сенино детство протекало в открытом и любознательном мире прилюдных драм и мордобоев, трагических судеб, увлекательных похорон, веселых поминок и распахнутых во все стороны детских глаз.
**
Почему надо было непременно уезжать на лето из родного города, лучшего города на свете, с его прекрасными парками, могучей рекой, катерками и лодками на каналах, с его знаменитыми музеями и морем-рукой-подать, - Сеня тогда не понимал. Понял значительно позже, когда вкалывал во все лопатки, набирая дополнительные ночные дежурства, чтобы только вывезти сыновей из летней Беэр-Шевы в какой-нибудь кибуц на севере, чде комната с 4 койками стоила не меньше, чем дорогой отель на побережье Португалии. Зачем?! И можно ли сменить климат в стране размером с табуретку?
Видимо, у родителей внутри находится тот же навигационный инстинкт, какой заставляет птиц лететь на юг, потом возвращаться на север…
**
Особняк Союза композиторов привел Сеню в восторженный ступор: это здесь, именно здесь в его воображении разыгрывались все романы, все королевские балы и приемы, все дуэли его мушкетеров-Петрушек! Именно таким он представлял себе обиталище французской знати: дубовая, винтом закрученная лестница, черно-белый шахматный пол в вестибюле, гостиная, обитая желтым солнечным штофом…
**
Ленинград, вообще-то, город тяжелый и вязкий в плане э-э-э… эмоциональном. Люди мы странные и смурные, на свинцовом ходу… Резкий ветер с Невы, дождь или снегопад за шкирку - все это общительности не способствует. Нос - в воротник, глаза - в щелки, зонтик над головой соорудил, ну и дуй себе до метро или в подворотню. Ясно же: не до пьяных. Так что, если на улице лежит мужик в грязи или в снегу - ему дадут отлежаться, беспокоить не станут. В Питере частная жизнь человека всегда более замкнута и оберегаема, чем, например, в Москве, - на уровне инстинктивном: экономия тепла в теле.
**
Едва ступив на профессиональную стезю, он понял, что психиатр по роду профессии вынужден существовать в ауре безумия, ежедневно и ежечасно сохраняя в себе критический взгляд на реальность. Он просто обречен смотреть на прочих особей с некоторым превосходством, ибо ясно видит, что кругом все, повально все - душевнобольные, и твердо знает, что лишь он один еще как-то балансирует на грани между двумя мирами.
Главное, что понял Гуревич:нормы в человеческом поведении нет, каждый индивидуум в той или иной степени безумен, дело лишь за малым - суметь это распознать.
**
Разумеется, он знал, что психиатрия в СССР - наука политическая. Разумеется, ему было известно, что существуют специальные психиатрические больницы закрытого типа. Разумеется, он отлично себе представлял, что за пациенты и примерно за какие провинности в эти заведения попадают… и, как правило, пропадают.
«Психиатрия - орудие государственного террора, - говорила мама еще в его школьные годы… - Это Железный Феликс подсудобил, это с него пошли все тюремно-психиатрические заведения: если ты противостоишь системе, значит, ты - преступный безумец».
«Знаешь что - вполголоса возражал папа на ее выпады…, - знаешь, что я скажу тебе, моя дорогая: политика политикой, но как ты назовешь человека, допустим, на самокате, лихо прущего, допустим, на танк? Конечно, безумцем!»
**
Однако многие психиатры, и Гуревич не был исключением, были убеждены, что все эти пассионарии, бесстрашно восстающие на систему, которая своротит любого, даже не заметив его, просто сдует легким чихом, - люди психически неуравновешенные, а часто просто больные люди: ибо чувство реальности и здоровый страх за жизнь свои и своих близких присущи как раз здоровому человеку.
**
Вообще, было страшно за семью. Остановки в их районе были заклеены мерзкими листовками свинцоворожих черносотенных публицистов. Там и тут молва выдыхала вонючий выплеск антисемитской волны, и все это отравляло воздух далеко вокруг, как засорившаяся канализационная труба изливает мутное содержимое на дорожки парка и детскую площадку, и тогда уже ни запах роз, ни новенькая горка никого не могут порадовать. Великий и прекрасный город на Неве вонял как разлившийся канализационный коллектор, и наличие в нем Эрмитажа, Ростральных колонн, Медного всадника или Клодтовых коней не успокаивало и не вдохновляло.
**
Девяностый год двадцатого столетия…
Спустя треть века в самой цифре этой, во всем том времени ему чудилось нечто лысое, уродливое и истощенное; большеголовое, на тонкой ножке. И безысходное, как стылая тоска.
Миллион народу встал на крыло и перелетел в другой ареал обитания. Такое случается в природе с птицами, животными или насекомыми; с людьми это происходит в периоды мировых катаклизмов и общественных потрясений… Или по воле какой-то непостижимой силы.
**
- Эти механические и электронные игрушки, все эти машинки, которые превращаются в другие машинки… это все такая чушь. бездушная мимолетная чушь! Эти игрушки сами ебя развлекают, не давая ничего ни сердцу, ни уму… Ребенок не вовлечен в процесс игры, в процесс создания своего мира. Воображение его молчит, подавленное возможностями технологичного электронного общества. Машинка жужжит, гудит, сама крутится-вертится, ребенку это быстро надоедает, и он бросает в углу игрушку…
**
Жизнь вообще пронзительная штука, и можно пережить всякое-страшное, можно сосредоточиться, взять себя в руки, сцепить зубы и преодолеть ради семьи непреодолимое, полагая себя сильным человеком… А потом заплакать на тех самых заводных курочках, которые клюют по зернышку жизнь...
**
Почему надо было непременно уезжать на лето из родного города, лучшего города на свете, с его прекрасными парками, могучей рекой, катерками и лодками на каналах, с его знаменитыми музеями и морем-рукой-подать, - Сеня тогда не понимал. Понял значительно позже, когда вкалывал во все лопатки, набирая дополнительные ночные дежурства, чтобы только вывезти сыновей из летней Беэр-Шевы в какой-нибудь кибуц на севере, чде комната с 4 койками стоила не меньше, чем дорогой отель на побережье Португалии. Зачем?! И можно ли сменить климат в стране размером с табуретку?
Видимо, у родителей внутри находится тот же навигационный инстинкт, какой заставляет птиц лететь на юг, потом возвращаться на север…
**
Особняк Союза композиторов привел Сеню в восторженный ступор: это здесь, именно здесь в его воображении разыгрывались все романы, все королевские балы и приемы, все дуэли его мушкетеров-Петрушек! Именно таким он представлял себе обиталище французской знати: дубовая, винтом закрученная лестница, черно-белый шахматный пол в вестибюле, гостиная, обитая желтым солнечным штофом…
**
Ленинград, вообще-то, город тяжелый и вязкий в плане э-э-э… эмоциональном. Люди мы странные и смурные, на свинцовом ходу… Резкий ветер с Невы, дождь или снегопад за шкирку - все это общительности не способствует. Нос - в воротник, глаза - в щелки, зонтик над головой соорудил, ну и дуй себе до метро или в подворотню. Ясно же: не до пьяных. Так что, если на улице лежит мужик в грязи или в снегу - ему дадут отлежаться, беспокоить не станут. В Питере частная жизнь человека всегда более замкнута и оберегаема, чем, например, в Москве, - на уровне инстинктивном: экономия тепла в теле.
**
Едва ступив на профессиональную стезю, он понял, что психиатр по роду профессии вынужден существовать в ауре безумия, ежедневно и ежечасно сохраняя в себе критический взгляд на реальность. Он просто обречен смотреть на прочих особей с некоторым превосходством, ибо ясно видит, что кругом все, повально все - душевнобольные, и твердо знает, что лишь он один еще как-то балансирует на грани между двумя мирами.
Главное, что понял Гуревич:нормы в человеческом поведении нет, каждый индивидуум в той или иной степени безумен, дело лишь за малым - суметь это распознать.
**
Разумеется, он знал, что психиатрия в СССР - наука политическая. Разумеется, ему было известно, что существуют специальные психиатрические больницы закрытого типа. Разумеется, он отлично себе представлял, что за пациенты и примерно за какие провинности в эти заведения попадают… и, как правило, пропадают.
«Психиатрия - орудие государственного террора, - говорила мама еще в его школьные годы… - Это Железный Феликс подсудобил, это с него пошли все тюремно-психиатрические заведения: если ты противостоишь системе, значит, ты - преступный безумец».
«Знаешь что - вполголоса возражал папа на ее выпады…, - знаешь, что я скажу тебе, моя дорогая: политика политикой, но как ты назовешь человека, допустим, на самокате, лихо прущего, допустим, на танк? Конечно, безумцем!»
**
Однако многие психиатры, и Гуревич не был исключением, были убеждены, что все эти пассионарии, бесстрашно восстающие на систему, которая своротит любого, даже не заметив его, просто сдует легким чихом, - люди психически неуравновешенные, а часто просто больные люди: ибо чувство реальности и здоровый страх за жизнь свои и своих близких присущи как раз здоровому человеку.
**
Вообще, было страшно за семью. Остановки в их районе были заклеены мерзкими листовками свинцоворожих черносотенных публицистов. Там и тут молва выдыхала вонючий выплеск антисемитской волны, и все это отравляло воздух далеко вокруг, как засорившаяся канализационная труба изливает мутное содержимое на дорожки парка и детскую площадку, и тогда уже ни запах роз, ни новенькая горка никого не могут порадовать. Великий и прекрасный город на Неве вонял как разлившийся канализационный коллектор, и наличие в нем Эрмитажа, Ростральных колонн, Медного всадника или Клодтовых коней не успокаивало и не вдохновляло.
**
Девяностый год двадцатого столетия…
Спустя треть века в самой цифре этой, во всем том времени ему чудилось нечто лысое, уродливое и истощенное; большеголовое, на тонкой ножке. И безысходное, как стылая тоска.
Миллион народу встал на крыло и перелетел в другой ареал обитания. Такое случается в природе с птицами, животными или насекомыми; с людьми это происходит в периоды мировых катаклизмов и общественных потрясений… Или по воле какой-то непостижимой силы.
**
- Эти механические и электронные игрушки, все эти машинки, которые превращаются в другие машинки… это все такая чушь. бездушная мимолетная чушь! Эти игрушки сами ебя развлекают, не давая ничего ни сердцу, ни уму… Ребенок не вовлечен в процесс игры, в процесс создания своего мира. Воображение его молчит, подавленное возможностями технологичного электронного общества. Машинка жужжит, гудит, сама крутится-вертится, ребенку это быстро надоедает, и он бросает в углу игрушку…
**
Жизнь вообще пронзительная штука, и можно пережить всякое-страшное, можно сосредоточиться, взять себя в руки, сцепить зубы и преодолеть ради семьи непреодолимое, полагая себя сильным человеком… А потом заплакать на тех самых заводных курочках, которые клюют по зернышку жизнь...