для себя. Нюта про Сахалин.
И еще один текст в копилочку.
"Я провела 12 дней в Сахалинской области. Отпуск с друзьями и сыном. 12 дней на островах, почти без связи, без людей.
Среди волн Тихого океана, в бухтах Охотского моря, среди прибрежных скал, живописных сопок, поросших дикими фиолетовыми ирисами и желто-оранжевыми лилиями. Я наблюдала в бинокль за медведем, за морскими львами, за нерпами; кормила сыром и чипсами рыжих лис, которые бесстыже клянчат еду на обочине каждой дороги; ела устриц и морских ежей, которых мы сами собирали на озере Буссе; узнала, что есть ядовитая трава ипритка, и там, где она растет, не водятся змеи; я побывала на фумарольном поле и даже отравилась сероводородными выбросами вулкана - кружилась голова, все плыло вокруг, а бамбучник казался сплошным плотным непреодолимым ковром; мокла под водопадами; забралась на затонувший корабль, в капитанской рубке которого сохранился даже путевой журнал и все навигационное оборудование; залезала в скалистые пещеры и гроты, намытые волнами за миллионы лет; получила мощную оплеуху тихоокеанской волной, едва устояла на ногах, но зато поняла, что спиной к океану лучше не поворачиваться; попробовала «Сахалинский бутерброд» - белый хлеб, сверху красная рыба, а на ней густой щедрый слой красной икры; у меня впервые в жизни обгорели на этом суровом солнце нос и уши, это смешно и больно; я играла в «шляпу», пела песни, плакала от переполнявших меня чувств, хохотала до спазмов в животе и мочевом пузыре; узнала, что такое штаны-самосбросы и что «кораблем» можно называть только то судно, которое перевозит вооружение, а все остальные суда - это не корабли, а теплоходы, лайнеры и т. д. и т. д…
Мне было очень хорошо. Я дышала. Я сладко и глубоко спала. У меня опустились плечи. Я, кажется, набралась сил. Но, как всегда, я нашла кучу всего, что мне хотелось бы изменить…. Нашла, где надо навести порядочек, где отругать и пристыдить; нашла, кого уволить, кого пожалеть, кому помочь:)) Решила, что если бы у меня была еще одна жизнь, то я бы навела красоту и привела в порядок старый маяк на мысе Анива - в крайней южной точке острова Сахалин.
Мыс Анива. Сначала через Корсаков доехать на джипах до поселка Новиково. Потом полтора часа на моторках до маяка. И там, среди похожих на детский плач криков растревоженных чаек и среди мирно выныривающих из волн любопытных голов морских львов, мы разглядываем остатки истории. Или просто - остатки…
По всему Сахалину, куда бы мы ни отправились, мы видели такие «остатки». Вот тут был старый японский пирс, мы его взорвали. А вот тут был завод. Его забросили. Тут была японская узкоколейка. Ее разобрали. А это что проглядывает из травы? Это остатки синтоистского храма. Остов его, окруженный уцелевшими деревьями бонсай, сохранился потому, что солдаты прятали в нем тушенку. Его использовали как склад, а потому не снесли и не взорвали. Сам разрушился. А это вот, проглядывает из непроходимых зарослей бамбучника - это старая японская дорога. Ее японцы проложили специально от фумарольного поля вулкана Менделеева к морю, до пристани, чтобы возить по ней серу с вулкана. А мы что? А при нас дорогу забросили, и она заросла. Ясно. А какое у вас тут на Сахалине самое старое здание? Есть такое. Краеведческий музей. Там еще можно посмотреть как жили ссыльные каторжане и местные аборигены - айны. Дворец почему-то сохранился. Это еще японская постройка, губернаторская резиденция, кажется. Везде остатки… Взорвана, разрушена и заброшена целая эпоха, а «мы наш, мы новый мир построим». Всё строим.
Так вот. Маяк Анива. Его японцы построили в 1937-м году. Это уникальная постройка. Невероятно амбициозный проект. Маяк высотой 31 метр словно высечен из скалы, и вместе со скалой возвышается над уровнем моря на 40 метров. Условия тут суровые, ветра и волны. Работать было непросто. И все же долгие десятилетия маяк светил круглый год. Его заводили вручную, каждые 3 часа, как часы с гирьками. 25-килограммовая гиря опускалась на гигантской цепи и заставляла крутиться яркую лампу наверху.
Маяк Анива стоит на самом краешке мыса, фактически, на отдельном острове. Работавшим там морякам приходилось добираться до маяка по морю. Они работали сменами, оставляя жен и детей в посёлке. Их семьям, на период дежурства мужчин на маяке, даже выделялась специальная обслуга. Обслуга эта помогала вести хозяйство, чтобы трудности быта без мужчины не принудили семью покинуть мыс и маяк. Представляете. Обслуга для семей, чтобы маяк светил всегда, без сбоев.
На узеньком девятиярусном маяке постоянно проживало по 12 человек. Маяк отапливался печью. Там была пресная вода и канализация, склад, кухня, спаленки, наблюдательная комната со столом и шкафом для документов. Витая бетонная лестница на самую верхотуру до сих пор сохранилась в безукоризненном виде.
После войны маяк перешел под контроль наших войск и худо-бедно работал аж до 1991 года. В девяностых маяк забросили. В двухтысячных туда стали привозить туристов. (Вообще всюду на Сахалине и на островах курильской гряды - на Итурупе, Кунашире, Шикотане - мы слышали одно и тоже. Примерно следующее: это забросили/закрыли/продали/перестало работать/разворовали в девяностых… Это и грустно, и стыдно, и в какой-то момент вызывает тупую ярость, и одновременно - желание приехать, закатать рукава и починить/отмыть/исправить, вернуть обратно.)
Мы подплыли к маяку в густом теплом и сыром сером тумане. Маяк осторожно выползал из-под покрова этого влажного одеяла. Сперва крики чаек, потом контуры, неотделимые от скалы, потом он стал похож на возвышающийся в море памятник, и только уже вплотную подплыв к гнездам перепуганных и разгневанных чаек и подняв голову вверх, можно было увидеть эту когда-то элегантную рукотворную заброшенную каменную башню.
Скалы вокруг усеяны разбитыми яйцами и мертвыми птенцами, выпавшими из гнезд. Вероятнее всего их скинул на камни морской ветер. Швартуемся у скользких и усеянных бело-черным птичьим пометом скал. Смешение запахов - разбитые яйца, гниющие залитые соленой морской водой тушки разновозрастных птенцов, шматки йодистой морской капусты, выброшенной на скалы - погружает в атмосферу депрессивного звягинцевского "Левиафана". Ползем по скалам наверх. Недовольные чайки расправляют нам навстречу крылья, раскрывают свои крючковатые хищные клювы, гонят нас прочь от своих гнезд и яиц. Мы нахально пробираемся дальше. На стене надпись "Осторожно, радиация" - видимо, чтобы отвадить оголтелых туристов. Не помогает. Развалины всегда и везде вызывают болезненный интерес. Словно видишь смерть, но она уже прошла, уже не опасна. Интересна, завораживает, но уже обеззубела.
Крупнолапые птенцы в страхе жмутся к стенам маяка, а мы проходим мимо. Мимо кухни с кирпичной печью, мимо склада с подгнившими дверцами шкафов, мимо той самой гири на цепи, которая запускала механизм, вращающий фонарь на маяке. Поднимаемся выше по идеально сохранившейся лестнице мимо выбитых окон, сорванных с петель дверей, выдранных с мясом проводов, каких-то торчащих металлических прутьев, остатков столов и стульев, заброшенных коек, опустошенных полок. Всюду птичьи гнезда, раздавленная скорлупа - свидетельство то ли продолжающейся жизни, то ли неизбежной смерти - и чайки, чайки, чайки. Их тревожные выкрики, прогоняющие нас крылья, их перепуганные дети…
Я стою на самом верху. Смотрю вниз, на загаженные чайками скалы, которые даже море отмыть не в силах. Смотрю в туманную даль. Там ничего не видно. Ничего. Совсем ничего. Только туман. Густой и бесконечный. До горизонта. В большом неопрятном потрепанном гнезде у заброшенного прожектора в самом центре маяка сидит упрямая бесстрашная отчаявшаяся чайка. Утратившая из-за предстоящего материнства инстинкт самосохранения, она сидит и смотрит на меня в упор. Ей страшно. Мигает. Но не шевелится, не уходит. Смотрит на меня. Глаза ее слезятся от ветра. Ветер гнет ей шею, ворошит, треплет и поднимает ее перья, обычно плотно прижатые друг к дружке. Она сидит. Не уйду. Не сдвинусь, ни на миг не подниму теплого зада со своей кладки. Это мой разрушенный маяк, мое слепленное кое-как на ветру гнездо, моя кладка, мои дети, моя жизнь. Я не уйду. Да не уходи, дура, сиди. Ты не нужна мне.
Ты не нужна мне так же, как никому не нужен этот маяк, со всей его мощью, историей, красотой; как никому не нужны мы, сбежавшие из Москвы на далекий чеховский Сахалин - куда угодно, лишь бы подальше от людей, новостей, телевизора и обязательств. Сиди спокойно, береги птенцов. Ты не нужна мне, как никто из нас, сбежавших, не нужен никому, кроме своих детей и родителей. Оставайся сидеть, сиди, это твое «должно». У тебя больше прав на этот маяк, чем у нас на этот остров и на эту страну. Потому что ты сидишь, не шелохнувшись. Ты не разрушаешь. Ты созидаешь. Сиди, а мы сейчас уйдем, сядем в моторки и молча, угнетенные увиденным запустением и безразличием, остатками когда-то нужной кому-то жизни, поедем обратно. Нам пора возвращаться к своим гнездам и кладкам. К своим обязательствам. К своим «должно».
Я ухожу, оглядываюсь на тебя и думаю, ну почему я не обладаю твоей одержимостью. Почему меня можно согнать с насиженного места, а тебя нет. Почему. Может, и я усижу… может, не уйду, может, мы все усидим. Может, наше упрямство, уверенность в своей правоте и бесстрашие во взгляде позволят нам сохранить свои кладки… Я не знаю. Не знаю. Но сегодня я возвращаюсь. И примёрзшая к гнезду чайка-мать, и космический мыс Столбчатый на Кунашире, и бухта Касатка на Итурупе, и вечные скалы бухты Безымянная на Шикотане, и устричные отмели озера Буссе, и знаменитые белые скалы, и теплые вулканические источники, и холодная океанская волна - все вы придали мне сил. За что я очень и очень вам всем благодарна.
PS
Маяк Анива принадлежит Министерству Обороны. Его ремонт обошелся бы примерно в 200 млн рублей. Кто-то уже считал. Но министерству маяк не нужен. Не нужна история людей, его построивших. Рассказы мужиков, там работавших. Не нужны туристы, приезжающие туда из года в год и рискующие разбиться о скалы.
Я уверена, что, если бы была такая возможность, маяком заинтересовались бы российские предприниматели. Те самые, которых так поддерживает гонимая сегодня Настя Татулова (именно она и организовала эту незабываемую поездку). Кто-то из них с радостью бы взялся за то, чтобы навести тут мой любимый «порядочек». Отремонтировать, почистить, оживить печь и цепь с гирей. Тут можно сделать потрясающий музей, рассказывать и про рыболовный промысел, и про военную историю этого потрясающе красивого и не самого счастливого острова.
Или, представляете, сделать на маяке гостиницу. На 7-8 номеров. Ночь на маяке… представляете? Это же мечта. Поужинать свежей горячей запеченной на углях рыбой. А утром из окна видны греющиеся на скалах любопытные нерпы. На завтрак морской гребешок в соевом соусе, белое вино. На рассвете можно отплыть на лодке в бескрайнюю тишину залива Анива, куда заходят касатки и где выныривают морские львы. Можно, все это было бы можно. Но маяк принадлежит Министерству обороны.
"Я провела 12 дней в Сахалинской области. Отпуск с друзьями и сыном. 12 дней на островах, почти без связи, без людей.
Среди волн Тихого океана, в бухтах Охотского моря, среди прибрежных скал, живописных сопок, поросших дикими фиолетовыми ирисами и желто-оранжевыми лилиями. Я наблюдала в бинокль за медведем, за морскими львами, за нерпами; кормила сыром и чипсами рыжих лис, которые бесстыже клянчат еду на обочине каждой дороги; ела устриц и морских ежей, которых мы сами собирали на озере Буссе; узнала, что есть ядовитая трава ипритка, и там, где она растет, не водятся змеи; я побывала на фумарольном поле и даже отравилась сероводородными выбросами вулкана - кружилась голова, все плыло вокруг, а бамбучник казался сплошным плотным непреодолимым ковром; мокла под водопадами; забралась на затонувший корабль, в капитанской рубке которого сохранился даже путевой журнал и все навигационное оборудование; залезала в скалистые пещеры и гроты, намытые волнами за миллионы лет; получила мощную оплеуху тихоокеанской волной, едва устояла на ногах, но зато поняла, что спиной к океану лучше не поворачиваться; попробовала «Сахалинский бутерброд» - белый хлеб, сверху красная рыба, а на ней густой щедрый слой красной икры; у меня впервые в жизни обгорели на этом суровом солнце нос и уши, это смешно и больно; я играла в «шляпу», пела песни, плакала от переполнявших меня чувств, хохотала до спазмов в животе и мочевом пузыре; узнала, что такое штаны-самосбросы и что «кораблем» можно называть только то судно, которое перевозит вооружение, а все остальные суда - это не корабли, а теплоходы, лайнеры и т. д. и т. д…
Мне было очень хорошо. Я дышала. Я сладко и глубоко спала. У меня опустились плечи. Я, кажется, набралась сил. Но, как всегда, я нашла кучу всего, что мне хотелось бы изменить…. Нашла, где надо навести порядочек, где отругать и пристыдить; нашла, кого уволить, кого пожалеть, кому помочь:)) Решила, что если бы у меня была еще одна жизнь, то я бы навела красоту и привела в порядок старый маяк на мысе Анива - в крайней южной точке острова Сахалин.
Мыс Анива. Сначала через Корсаков доехать на джипах до поселка Новиково. Потом полтора часа на моторках до маяка. И там, среди похожих на детский плач криков растревоженных чаек и среди мирно выныривающих из волн любопытных голов морских львов, мы разглядываем остатки истории. Или просто - остатки…
По всему Сахалину, куда бы мы ни отправились, мы видели такие «остатки». Вот тут был старый японский пирс, мы его взорвали. А вот тут был завод. Его забросили. Тут была японская узкоколейка. Ее разобрали. А это что проглядывает из травы? Это остатки синтоистского храма. Остов его, окруженный уцелевшими деревьями бонсай, сохранился потому, что солдаты прятали в нем тушенку. Его использовали как склад, а потому не снесли и не взорвали. Сам разрушился. А это вот, проглядывает из непроходимых зарослей бамбучника - это старая японская дорога. Ее японцы проложили специально от фумарольного поля вулкана Менделеева к морю, до пристани, чтобы возить по ней серу с вулкана. А мы что? А при нас дорогу забросили, и она заросла. Ясно. А какое у вас тут на Сахалине самое старое здание? Есть такое. Краеведческий музей. Там еще можно посмотреть как жили ссыльные каторжане и местные аборигены - айны. Дворец почему-то сохранился. Это еще японская постройка, губернаторская резиденция, кажется. Везде остатки… Взорвана, разрушена и заброшена целая эпоха, а «мы наш, мы новый мир построим». Всё строим.
Так вот. Маяк Анива. Его японцы построили в 1937-м году. Это уникальная постройка. Невероятно амбициозный проект. Маяк высотой 31 метр словно высечен из скалы, и вместе со скалой возвышается над уровнем моря на 40 метров. Условия тут суровые, ветра и волны. Работать было непросто. И все же долгие десятилетия маяк светил круглый год. Его заводили вручную, каждые 3 часа, как часы с гирьками. 25-килограммовая гиря опускалась на гигантской цепи и заставляла крутиться яркую лампу наверху.
Маяк Анива стоит на самом краешке мыса, фактически, на отдельном острове. Работавшим там морякам приходилось добираться до маяка по морю. Они работали сменами, оставляя жен и детей в посёлке. Их семьям, на период дежурства мужчин на маяке, даже выделялась специальная обслуга. Обслуга эта помогала вести хозяйство, чтобы трудности быта без мужчины не принудили семью покинуть мыс и маяк. Представляете. Обслуга для семей, чтобы маяк светил всегда, без сбоев.
На узеньком девятиярусном маяке постоянно проживало по 12 человек. Маяк отапливался печью. Там была пресная вода и канализация, склад, кухня, спаленки, наблюдательная комната со столом и шкафом для документов. Витая бетонная лестница на самую верхотуру до сих пор сохранилась в безукоризненном виде.
После войны маяк перешел под контроль наших войск и худо-бедно работал аж до 1991 года. В девяностых маяк забросили. В двухтысячных туда стали привозить туристов. (Вообще всюду на Сахалине и на островах курильской гряды - на Итурупе, Кунашире, Шикотане - мы слышали одно и тоже. Примерно следующее: это забросили/закрыли/продали/перестало работать/разворовали в девяностых… Это и грустно, и стыдно, и в какой-то момент вызывает тупую ярость, и одновременно - желание приехать, закатать рукава и починить/отмыть/исправить, вернуть обратно.)
Мы подплыли к маяку в густом теплом и сыром сером тумане. Маяк осторожно выползал из-под покрова этого влажного одеяла. Сперва крики чаек, потом контуры, неотделимые от скалы, потом он стал похож на возвышающийся в море памятник, и только уже вплотную подплыв к гнездам перепуганных и разгневанных чаек и подняв голову вверх, можно было увидеть эту когда-то элегантную рукотворную заброшенную каменную башню.
Скалы вокруг усеяны разбитыми яйцами и мертвыми птенцами, выпавшими из гнезд. Вероятнее всего их скинул на камни морской ветер. Швартуемся у скользких и усеянных бело-черным птичьим пометом скал. Смешение запахов - разбитые яйца, гниющие залитые соленой морской водой тушки разновозрастных птенцов, шматки йодистой морской капусты, выброшенной на скалы - погружает в атмосферу депрессивного звягинцевского "Левиафана". Ползем по скалам наверх. Недовольные чайки расправляют нам навстречу крылья, раскрывают свои крючковатые хищные клювы, гонят нас прочь от своих гнезд и яиц. Мы нахально пробираемся дальше. На стене надпись "Осторожно, радиация" - видимо, чтобы отвадить оголтелых туристов. Не помогает. Развалины всегда и везде вызывают болезненный интерес. Словно видишь смерть, но она уже прошла, уже не опасна. Интересна, завораживает, но уже обеззубела.
Крупнолапые птенцы в страхе жмутся к стенам маяка, а мы проходим мимо. Мимо кухни с кирпичной печью, мимо склада с подгнившими дверцами шкафов, мимо той самой гири на цепи, которая запускала механизм, вращающий фонарь на маяке. Поднимаемся выше по идеально сохранившейся лестнице мимо выбитых окон, сорванных с петель дверей, выдранных с мясом проводов, каких-то торчащих металлических прутьев, остатков столов и стульев, заброшенных коек, опустошенных полок. Всюду птичьи гнезда, раздавленная скорлупа - свидетельство то ли продолжающейся жизни, то ли неизбежной смерти - и чайки, чайки, чайки. Их тревожные выкрики, прогоняющие нас крылья, их перепуганные дети…
Я стою на самом верху. Смотрю вниз, на загаженные чайками скалы, которые даже море отмыть не в силах. Смотрю в туманную даль. Там ничего не видно. Ничего. Совсем ничего. Только туман. Густой и бесконечный. До горизонта. В большом неопрятном потрепанном гнезде у заброшенного прожектора в самом центре маяка сидит упрямая бесстрашная отчаявшаяся чайка. Утратившая из-за предстоящего материнства инстинкт самосохранения, она сидит и смотрит на меня в упор. Ей страшно. Мигает. Но не шевелится, не уходит. Смотрит на меня. Глаза ее слезятся от ветра. Ветер гнет ей шею, ворошит, треплет и поднимает ее перья, обычно плотно прижатые друг к дружке. Она сидит. Не уйду. Не сдвинусь, ни на миг не подниму теплого зада со своей кладки. Это мой разрушенный маяк, мое слепленное кое-как на ветру гнездо, моя кладка, мои дети, моя жизнь. Я не уйду. Да не уходи, дура, сиди. Ты не нужна мне.
Ты не нужна мне так же, как никому не нужен этот маяк, со всей его мощью, историей, красотой; как никому не нужны мы, сбежавшие из Москвы на далекий чеховский Сахалин - куда угодно, лишь бы подальше от людей, новостей, телевизора и обязательств. Сиди спокойно, береги птенцов. Ты не нужна мне, как никто из нас, сбежавших, не нужен никому, кроме своих детей и родителей. Оставайся сидеть, сиди, это твое «должно». У тебя больше прав на этот маяк, чем у нас на этот остров и на эту страну. Потому что ты сидишь, не шелохнувшись. Ты не разрушаешь. Ты созидаешь. Сиди, а мы сейчас уйдем, сядем в моторки и молча, угнетенные увиденным запустением и безразличием, остатками когда-то нужной кому-то жизни, поедем обратно. Нам пора возвращаться к своим гнездам и кладкам. К своим обязательствам. К своим «должно».
Я ухожу, оглядываюсь на тебя и думаю, ну почему я не обладаю твоей одержимостью. Почему меня можно согнать с насиженного места, а тебя нет. Почему. Может, и я усижу… может, не уйду, может, мы все усидим. Может, наше упрямство, уверенность в своей правоте и бесстрашие во взгляде позволят нам сохранить свои кладки… Я не знаю. Не знаю. Но сегодня я возвращаюсь. И примёрзшая к гнезду чайка-мать, и космический мыс Столбчатый на Кунашире, и бухта Касатка на Итурупе, и вечные скалы бухты Безымянная на Шикотане, и устричные отмели озера Буссе, и знаменитые белые скалы, и теплые вулканические источники, и холодная океанская волна - все вы придали мне сил. За что я очень и очень вам всем благодарна.
PS
Маяк Анива принадлежит Министерству Обороны. Его ремонт обошелся бы примерно в 200 млн рублей. Кто-то уже считал. Но министерству маяк не нужен. Не нужна история людей, его построивших. Рассказы мужиков, там работавших. Не нужны туристы, приезжающие туда из года в год и рискующие разбиться о скалы.
Я уверена, что, если бы была такая возможность, маяком заинтересовались бы российские предприниматели. Те самые, которых так поддерживает гонимая сегодня Настя Татулова (именно она и организовала эту незабываемую поездку). Кто-то из них с радостью бы взялся за то, чтобы навести тут мой любимый «порядочек». Отремонтировать, почистить, оживить печь и цепь с гирей. Тут можно сделать потрясающий музей, рассказывать и про рыболовный промысел, и про военную историю этого потрясающе красивого и не самого счастливого острова.
Или, представляете, сделать на маяке гостиницу. На 7-8 номеров. Ночь на маяке… представляете? Это же мечта. Поужинать свежей горячей запеченной на углях рыбой. А утром из окна видны греющиеся на скалах любопытные нерпы. На завтрак морской гребешок в соевом соусе, белое вино. На рассвете можно отплыть на лодке в бескрайнюю тишину залива Анива, куда заходят касатки и где выныривают морские львы. Можно, все это было бы можно. Но маяк принадлежит Министерству обороны.