Д.Рубина "Бонжорно, команданте!" - ч.3
... День выкатился ясный, с уклоном в осень, но еще летний, что называется - благодатный, и это золотое щедрое благо отблескивало в иссиня-черной брусчатке площади, вспыхивало в перламутровых шейках гуляющих голубей, играло в веерном каскадце фонтана, томилось в банках, баночках, бочонках янтарного меда, в красных и желтых брусах и колобках сыров и прочей пахучей снеди на рыночных лотках...
**
Дни один за другим выкатывались как орехи - золотисто-багряные, сухие, полные звуков и запахов. В том году особенно нарядно цвела герань, свешивалась целыми кустами с балконов, с подоконников; в палисадниках выглядывала цветными колпачками петунья, и хозяйки кое-где уже высадили бледно-сиреневые и рыжие суховатые пучки вереска...
**
У меня нет никаких способностей к парапсихологии, я далека от ясновидения и вообще не люблю предсказаний... Но изредка в тесном пространстве моей головы. где-то между ушами и лбом, кто-то нехотя, незнакомым голосом, чаще мужским, именно вслух проборматывает слово-два, совершенно не имеющие отношения к даной минуте. Если удивиться и переспросить: "Что-что?" - никто тебе ничего разъяснять не станет, будто шкодливого ангела, произнесшего слово, уже и след простыл: так, пролетал себе над моим чердаком, крикнул в слуховое оконце и дальше полетел.
**
- Немцы так старательно чураются своего прошлого, так истово пытаются избыть его, что в этом старании неизбежно повторяют некоторые внешние приметы прошлого, даже если те означают противоположные намерения.
**
Прага одухотворена более, чем любая другая столица Европы, возможно, потому, что населена не только людьми.
... Загадочную вольную жизнь ангелов, святых и покровителей церквей и соборов - всех тех, кто венчает пражские крыши, карнизы, порталы, аттики и фасады зданий, - обнаруживаешь не сразу. Эта приветливая компания апостолов и мучеников, дам и галантных кавалеров, таинственных фигур в сутанах и королевских мантиях открывается неожиданно, едва ты поднимаешь голову к небу на первые капли дождя... И тогда над тобою распахивается неведомя и обаятельная жизнь обитателей высот...
**
Итак, оживленные юность и молодость, прошедшие в пражских и венских кафе... Несколько квартир, в том числе отдельный крошечный домик на Золотой улочке... Ну, служил, да. а кто не служил? Службу свою, правда, не любил - а кто ее любит? Ну, болел - а кто не болел? Чехов? Гаршин? Достоевский? Вообще, вся семья Кафки вполне здрова и заурядна.
Откуда же эти страшные сны, этот непроходящий кошмар... ? Откуда это - о, сбывшееся вполне! - предощущение вселенской беды, кошмара, катастрофы? В чем дело - в природе таланта? Но это жаде не качество и величина таланта, а глубина, на которой он залегает. Как источних глубинных недр: чем глубже залегает, тем выше, мощнее выброс, тем сильнее и шире озонировано пространство вокруг...
**
В 1920г. началась его краткая мучительная связь со студенткой медицинского факуьтета из Вены, невероятно талантливой писательницей Миленой Есенской.
24-летняя Милена предложила Кафке перевести его "Кочегара" на чешский язык. Для него это было потрясением. До сих пор ни одна из женщин, с которыми его связывали нежные чувства, не проявляла интереса к его сочинениям. И он влюбился страстно беспомощно, с присущей лишь его бескомпромиссной натуре оголенной нежностью.
**
"... Я точно знаю, что ни в одном санатории его не вылечат. Он никогда не будет здоров, пока будет испытывать страх... Я таскала его за собой по холмам в окрестностях Вены - сама убегала вперед, а он топа за мной... Целыми днями он был на ногах, то в гору, то под гору, на солнце и ни разу не кашлянул, ужасно много ел и спал как сурок - он был попросту здоровым человеком, и болезнь его в те дни была для нас чем-то вроде легкой простуды. Если бы я тогда уехала с ним в Прагу, то осталась бы для него тем, чем стала. Но я обеими ногами намертво вросла в эту землю, я не могла оставить мужа и, возможно, была слишком женщиной, чтобы найти в себе силы обречь себя на такую жизнь, о которой точно знала. что это будет строжайший аскетизм до конца дней... Впрочем, что тут ни скажи, все будет ложь... Я была слишком слаба, чтобы сделать и осущсетвить то, что, как мне было известно, единственное и помогло бы ему. Это и есть моя вина..." (из письма М.Есенской М.Броду)
**
Именно здесь, на бывшем немецком курорте, в центре Европы, так близко от Праги, от Берлина, от Варшавы; именно здесь, где все исхожено великими - Гете, Шиллером, Бетховеном, Паганини, Мицкевичем... и несть им числа; именно здесь невозможно постичь: что же все-таки это было - в центре благословенной культурнейшей Европы, в середине просвещенного века, в эпоху расцвета техники, кино, промышленности - этот могучий всплеск демонизма, когда (не в джунглях Гвинеи!) одни люди из других людей варили мыло и мастерили абажуры и кошельки - в том числе и из немецкоязычных интеллектуалов...
- История одержима эпилептическими припадками, - сказал мой муж...
**
Дни один за другим выкатывались как орехи - золотисто-багряные, сухие, полные звуков и запахов. В том году особенно нарядно цвела герань, свешивалась целыми кустами с балконов, с подоконников; в палисадниках выглядывала цветными колпачками петунья, и хозяйки кое-где уже высадили бледно-сиреневые и рыжие суховатые пучки вереска...
**
У меня нет никаких способностей к парапсихологии, я далека от ясновидения и вообще не люблю предсказаний... Но изредка в тесном пространстве моей головы. где-то между ушами и лбом, кто-то нехотя, незнакомым голосом, чаще мужским, именно вслух проборматывает слово-два, совершенно не имеющие отношения к даной минуте. Если удивиться и переспросить: "Что-что?" - никто тебе ничего разъяснять не станет, будто шкодливого ангела, произнесшего слово, уже и след простыл: так, пролетал себе над моим чердаком, крикнул в слуховое оконце и дальше полетел.
**
- Немцы так старательно чураются своего прошлого, так истово пытаются избыть его, что в этом старании неизбежно повторяют некоторые внешние приметы прошлого, даже если те означают противоположные намерения.
**
Прага одухотворена более, чем любая другая столица Европы, возможно, потому, что населена не только людьми.
... Загадочную вольную жизнь ангелов, святых и покровителей церквей и соборов - всех тех, кто венчает пражские крыши, карнизы, порталы, аттики и фасады зданий, - обнаруживаешь не сразу. Эта приветливая компания апостолов и мучеников, дам и галантных кавалеров, таинственных фигур в сутанах и королевских мантиях открывается неожиданно, едва ты поднимаешь голову к небу на первые капли дождя... И тогда над тобою распахивается неведомя и обаятельная жизнь обитателей высот...
**
Итак, оживленные юность и молодость, прошедшие в пражских и венских кафе... Несколько квартир, в том числе отдельный крошечный домик на Золотой улочке... Ну, служил, да. а кто не служил? Службу свою, правда, не любил - а кто ее любит? Ну, болел - а кто не болел? Чехов? Гаршин? Достоевский? Вообще, вся семья Кафки вполне здрова и заурядна.
Откуда же эти страшные сны, этот непроходящий кошмар... ? Откуда это - о, сбывшееся вполне! - предощущение вселенской беды, кошмара, катастрофы? В чем дело - в природе таланта? Но это жаде не качество и величина таланта, а глубина, на которой он залегает. Как источних глубинных недр: чем глубже залегает, тем выше, мощнее выброс, тем сильнее и шире озонировано пространство вокруг...
**
В 1920г. началась его краткая мучительная связь со студенткой медицинского факуьтета из Вены, невероятно талантливой писательницей Миленой Есенской.
24-летняя Милена предложила Кафке перевести его "Кочегара" на чешский язык. Для него это было потрясением. До сих пор ни одна из женщин, с которыми его связывали нежные чувства, не проявляла интереса к его сочинениям. И он влюбился страстно беспомощно, с присущей лишь его бескомпромиссной натуре оголенной нежностью.
**
"... Я точно знаю, что ни в одном санатории его не вылечат. Он никогда не будет здоров, пока будет испытывать страх... Я таскала его за собой по холмам в окрестностях Вены - сама убегала вперед, а он топа за мной... Целыми днями он был на ногах, то в гору, то под гору, на солнце и ни разу не кашлянул, ужасно много ел и спал как сурок - он был попросту здоровым человеком, и болезнь его в те дни была для нас чем-то вроде легкой простуды. Если бы я тогда уехала с ним в Прагу, то осталась бы для него тем, чем стала. Но я обеими ногами намертво вросла в эту землю, я не могла оставить мужа и, возможно, была слишком женщиной, чтобы найти в себе силы обречь себя на такую жизнь, о которой точно знала. что это будет строжайший аскетизм до конца дней... Впрочем, что тут ни скажи, все будет ложь... Я была слишком слаба, чтобы сделать и осущсетвить то, что, как мне было известно, единственное и помогло бы ему. Это и есть моя вина..." (из письма М.Есенской М.Броду)
**
Именно здесь, на бывшем немецком курорте, в центре Европы, так близко от Праги, от Берлина, от Варшавы; именно здесь, где все исхожено великими - Гете, Шиллером, Бетховеном, Паганини, Мицкевичем... и несть им числа; именно здесь невозможно постичь: что же все-таки это было - в центре благословенной культурнейшей Европы, в середине просвещенного века, в эпоху расцвета техники, кино, промышленности - этот могучий всплеск демонизма, когда (не в джунглях Гвинеи!) одни люди из других людей варили мыло и мастерили абажуры и кошельки - в том числе и из немецкоязычных интеллектуалов...
- История одержима эпилептическими припадками, - сказал мой муж...