Когда он снова ушёл в себя и замкнулся, она не стала пытаться заглянуть ему в глаза, обнять или подержать за руку. Решила: не стоит мешать его одиночеству, а то совсем захочет уйти из дому. Впрочем, может быть, так было бы лучше, - она уже почти потеряла надежду до него достучаться.
Вела себя как обычно, задавая ему лишь самые необходимые вопросы, хлопоча по дому, иногда включая телевизор вечером. Если он тоже садился на диван, не придвигалась поближе. Она знала, что сейчас его душа далеко, в детстве, тоскует по недополученной тогда любви, заново - в который раз!- переживая свою обиду и покинутость. Ей хотелось бы прижать его к себе, погладить вихрастую голову, протиснуть улыбку в похолодевшие, ставшие стальными глаза. Когда-то, на заре их отношений, это срабатывало, и он оттаивал, но потом перестало. Она не могла понять почему, переживала, но ничего не могла изменить и приготовилась ждать.
Прошла неделя, он оставался угрюм. Сначала боялся, что она станет его теребить, пытаться развеселить, и это его взорвёт. Он видел себя кричащим: «Что тебе от меня нужно!? Как я вас всех ненавижу!!» И страстно хлопала дверь. Поймав себя на слове, вдруг задумывался: кого это «всех»?.. Однако, её молчаливое присутствие тоже было мучительно, не позволяло почувствовать всю полноту и горечь одиночества. Так не могло продолжаться вечно, втайне ему хотелось спровоцировать скандал и развязку.
... Он отпер ключом дверь и ступил через порог. Дальше идти не хотелось. Ему обрыд этот дом, тошнило от запаха стряпни, доносившегося из кухни, бесили эти розовые занавески, которые она догадалась повесить в гостиной. И вот сама... Значит опять притворяться?..
Проходя мимо, она остановилась к нему вполоборота. За его спиной маячил незакрытый дверной проём. Впервые за целую неделю она заглянула ему в глаза - и внутренне сжалась: никогда не видела его таким. Она ощутила пустоту и холод обрёчённости: так на неё, ешё маленькую, смотрел отчим. В эту секунду она не смогла бы ничего припомнить или сравнить, но всё её существо знало, что означал этот взгляд. Он означал, что ей здесь не место, что её долго терпели, но терпение кончилось. Он означал сдавленные подушкой рыдания, немеющее лицо и горящие уши.
Так стояли они на пороге своего дома, и один из них не дышал, а другой дышал тяжело и сердито.
В это время из комнаты донеслись скулёж и тявканье.
- Ой! - Она всплеснула руками, хватаясь за этот скулёж, как утопающий за соломинку. - Я подобрала щенка, он замерзал в парке!
Метнувшись в комнату, вынесла оттуда лохматое существо шоколоадного цвета с низко висящими ушами. После обильной еды существо хорошенько выспалось и, пробудившись, захотело играть. Она протянула щенка и сказала, оправдываясь:
- Совсем маленький...
Он остолбенел от неожиданности: новый сюрприз в дополнение к занавескам! От неё всего можно ждать... и вот именно сейчас, перед развязкой!
Щенок выпростал одну лапу, упёрся ею ему в грудь и вскарабкался бы, если бы его не держали. Изо всех сил вытянув шею, он исхитрился лизнуть небритую щёку, потом ноздрю. Зажмурившись от страха, она шагнула вперёд и прижала к нему щенка, а тот стал радостно лизать лицо, покрытое каплями пота.
... Может быть пёсику не хватало соли...
В эту минуту щенок был её последней защитой и последней надеждой. Она упиралась им в человека предавшего, из родного ставшего чужим. Щенком она его и отталкивала, и передавала свою нежность, ставшую немилой, попавшую под запрет. Ему оставалось только отпихнуть или выхватить щенка из её рук - и... всё будет кончено...
... Но что вдруг случилось, почему снова скулёж и всхлипы?.. Она раскрыла пошире глаза и сквозь пелену слёз разглядела: теперь эти звуки исходили не от щенка. А от того ... другого.