ΟΥКΙΛΟΥ ΓΡΑΜΜΑΤΙΚΟΥ ΤΟΥ ΝΕПΙШΟΥ ПОСЛЕСЛОВИЕ К ЕГО "ΑΛΛΗΓΟΡΙΑΙ ΕΙΣ ΤО "ПРИГЛАШЕНΙЕ НА КАЗНЬ" СИРИНА"
/Да, вообразите себе: книжка моя ещё не кончена, а я уж составил к ней послесловие! Обстоятельство более чем странное, выдающее в сочинителе сих записок ум занятный и чуточку марсианский. Но ничего не поделаешь: таков уж, mutatis mutandis, я, ваш непокорный автор. Меня хлебом не корми, а дай лишь повытребенькиваться. Итак.../
Закончивши эти мои «Аллегории», я, как всякий молодой автор - пылкий, наивный, живой, непосредственный и ужасно честолюбивый - полетел в редакцию самого важного у нас в околотке издательства. Я думал найти там шум и гам, бесконечных сотрудников-мужчин в измаранных в чернилах нарукавниках, снующих туда-сюда с неизменным пером, заткнутым за ухо, и целую армию сотрудниц-женщин - напомаженных, надушенных, в облегающих коротких нарядах, никуда не снующих, сидящих за письменными столами, держащих тонкие дамские папиросы на отлёте изящных своих рук и прокуренными голосами обсуждающих сотрудников-мужчин (одновременно оголтело стуча по клавишам пишущих машинок)… и ещё я ожидал увидеть целую очередь из поэтов и писателей, смиренно ожидающих своей участи (вернее, участи своих рукописей). Неудивительно, что я отворял дверь редакции с известным сердцебиением.
Вообразите же мое удивление, когда вместо шума и гама нашёл я тихую обитель [зачёркнуто]... комнатушку, в которой за столом (абсолютно пустым - не было на нём не то что гор из папок с рукописями, но даже чернильного прибора на нём не было и неизменного в таких случаях «Макинтоша»!) за таким голым и безнадёжным как пустыня столом (кажется, таковой стол был у Александра Александровича Блока, известного стихотворца эпохи раннего Гумилёва) сидел благообразный чиновник-старичок в лиловом фраке «с искрой», с бутоньеркой на отвороте и с невообразимо нахохлившимся жабо на груди. Старичок словно бы вышел прямиком из романов Диккенса - он напоминал какого-то милорда. (Впрочем, лакея в хорошем доме он тоже напоминал). Занимался он тем, что благополучно дремал.
Я вежливо кашлянул. Старичок встрепенулся.
- Чем могу служить? - поинтересовался он голосом скрипучей двери.
Я, как мог, объяснил ему своё дело. Так мол и так, сочинил забавным русским слогом аллегории сиречь блещущие перунами толкования к повести Сирина, по-моему у меня получилось очень весело, увесисто, мне кажется, это должно понравиться, пришёл в ваше уважаемое издательство, кое знаю чуть не с младенчества в качестве бастиона праведности, пучины учёности, в коей не одна уже потонула архи-научная рукопись. Вот и мой труд, смею надеяться, найдёт благосклонность в ваших искрящихся умом глазах (я тут, как видит читатель, решил несколько даже поподличать, дабы ускорить своё дело) и вы его осените своим фавором, благо же сочинение моё, невзирая на живость слога и известную (местами) смелость мыслей, строжайше академично и выверено по пушкинскому календарю…
[Что же до того, что, как утверждают иные присяжные критики, аллегорическая история моя чрезвычайно бешена... Дык ведь иначе и быть ей нельзя. Мне попрекают, что слог в ней уже слишком горит, не исторически жгуч и жив, не как заведено в почтенном «НЛО»; но что за история, если она скучна? Зато строжайше академична и вычислена по Пушкинскому календарю!]
Старичок слушал меня внимательно. Когда я кончил, он извлёк из-за пазухи табакерку с портретом неизвестной молодой дамы в дымчатом парике (очень хорошенькой, должно заметить), открыл её (табакерку, не даму), неспешно поднёс к благородному костистому носу (с изрядным пучком чёрной растительности, торчащей из оного оттуда) понюшку табаку и только затем произнёс:
- Я как редактор исправил бы в вашей речи два места. Во-первых, «блещущий перунами» заменил бы на «блещущий перинами». А во-вторых, вместо «осенит фавором» написал бы «осенит Фавором» или «светом Фавора».
Произнёсши сие, старичок сызнова погрузился в сон.
Я не знал, что предпринять. Поколебавшись с минуту, я решился снова вежливо кашлянуть. Я и кашлянул. Старичок, как по команде, проснулся пробудился.
- Напечатать-то, конечно, дело небольшое, - продолжил он как ни в чём не бывало, - только я не предвижу в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать это как редкое произведение натуры и напечатать статейку в «Арзамасе» (тут он понюхал ещё раз табаку) для пользы юношества (тут он утёр нос) или так, для общего любопытства.
- Но постойте! - вскричал я. - О каком таком искусном пере вы мне тут толкуете? Я сам - искусное перо! Я - изысканность русской медлительной (а порою вовсе не медлительной, а очень даже бойкой) речи! Я сам всё что надо уже написал. Никаких Фаворов и перинов (если это конечно не Перино дель Вага, нежный итальянский живописец) я не приемлю. В «Арзамас» я подавно ничего не понесу, ибо эту контору не уважаю за их либерально-фашистские взгляды. Что же касается до последних двух пунктов вашего замечания, знайте: я, собственно, и затеял свой труд ради них - чтоб потешить собственное любопытство и принести пользу юношеству российскому!
Старичок поспешно упрятал табакерку обратно за пазуху, застегнул фрак на все пуговицы, поднялся со стула, вытянулся во фрунт и отвесил мне скрипуче-воинственно:
- В таком случае, молодой человек, я оффициально уполномочен заявить вам, что наше издательство, будучи проводником влияния фармазонства, афеизма и прочего иноагенства в богоспасаемом Отечестве нашем, не только печатать ваш труд не будет, но все силы положит на то, чтоб его замолчать. А ежели замолчать не получится, то крепко-накрепко его очернить. Ибо - негоже, молодой человек, негоже. Негоже покушаться.
Сказавши сие, директор тюрьмы вернулся в сидячее положение и, напряжённо столкнув мохнатые брови, стал писать какую-то бумагу (внезапно откуда ни возьмись обнаружились на столе и целая кипа бумаг, и чернильный прибор), всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.
- Ах так! - рассердился я. - Ну добже, панове, добже! Тогда мы пойдём другим путём! И посмотрим, кто кого возьмёт. Покамест желаю счастливо оставаться в вашем болоте!
И сказавши так, я покинул редакцию досточтимого издательства (не преминув на прощанье крепко бабахнуть дверью).
Я, клокоча, направился к моей знакомой фее Мелюзине и выпросил у неё прямой разговор прямую линию с президентом Путиным…