[Не зря я почуял здесь тень Гоголя! Где Гоголь - там и Пушкин недалеко...]
Двадцатилетняя Анна Григорьевна Достоевская сообщает из Дрезденской галереи старых мастеров (24 апреля/6 мая 1867 г.):
(Забыла: у Мадонны Рафаэля был какой-то иностранец, может быть, грек, армянин или француз, который, видимо, восхищался Мадонною: он то вскакивал и подбегал к картине, то складывал руки на груди, то опускал голову, то тяжко вздыхал; наконец, встал, посмотрел ещё раз поближе и быстро ушёл из залы).
Судя по внешнему виду и повадкам, этим «иностранцем» была тень Николая Васильевича Гоголя (+1852), пришедшая проведать своего любимца-Рафаэля.
Кстати! Я начинаю крепко подозревать Сирина в внимательнейшем чтении дневника Достоевской! Слишком уж часто попадаются некие слоговые и сюжетные схожости, коя одной случайностью объяснить уже невозможно...
Вот и сейчас - сравните приведённый отрывок из Достоевской с нижеследующем пассажем из «Дара»:
«Посмотрите, кто с нами рядом, - вдруг обратился вполголоса мой братец к Ч. - Да вот, справа от нас».
В соседней ложе сидел старик... Небольшого роста, в поношенном фраке, желтовато-смуглый, с растрёпанными пепельными баками и проседью в жидких, взъерошенных волосах, он преоригинально наслаждался игрою африканца: толстые губы вздрагивали, ноздри были раздуты, при иных пассажах он даже подскакивал и стучал от удовольствия по барьеру, сверкая перстнями.
«Кто же это?» - спросил Ч.
«Как, не узнаете? Вглядитесь хорошенько».
«Не узнаю».
Тогда мой брат сделал большие глаза и шепнул:
«Да ведь это Пушкин!»
Ч. поглядел... и через минуту заинтересовался чем-то другим. Мне теперь смешно вспомнить, какое тогда на меня нашло странное настроение: шалость, как это иной раз случается, обернулась не тем боком, и легкомысленно вызванный дух не хотел исчезнуть; я не в силах был оторваться от соседней ложи, я смотрел на эти резкие морщины, на широкий нос, на большие уши... по спине пробегали мурашки, вся отеллова ревность не могла меня отвлечь. Что если это и впрямь Пушкин, грезилось мне, Пушкин в шестьдесят лет, Пушкин, пощажённый пулей рокового хлыща, Пушкин, вступивший в роскошную осень своего гения... Вот это он, вот эта жёлтая рука, сжимающая маленький дамский бинокль, написала «Анчар», «Графа Нулина», «Египетские Ночи»... Действие кончилось; грянули рукоплескания. Седой Пушкин порывисто встал и всё ещё улыбаясь, со светлым блеском в молодых глазах, быстро вышел из ложи.