«Позвольте вас от души поздравить», - маслянистым басом сказал директор, входя на другое утро в камеру к Цинциннату. Родриг Иванович казался ещё наряднее, чем обычно: спина парадного сюртука была, как у кучеров, упитана ватой, широкая, плоско-жирная,
Не знаю, почему, но тут, при упоминании кучера и его спины, мне приходит на ум классическое наблюдение стеатопигии русских кучеров - об оной стеатопигии писали и Тургенев (в письме к другу-Флоберу), и сам Сирин (в письме к другу-Вильсону).
парик лоснился, как новый, сдобное тесто подбородка было напудрено, точно калач,
- (всё это не очень убедительно, честно сказать)
а в петлице розовел восковой цветок с крапчатой пастью.
- А здесь у меня возникают устойчивые ассоциации со смертью - а никак не с розою («восковой...» и «крапчатая пасть», словно зияющие глазницы черепа)
Из-за статной его фигуры, - он торжественно остановился на пороге, - выглядывали с любопытством, тоже праздничные, тоже припомаженные, служащие тюрьмы. Родион надел даже какой-то орденок.
- Я готов. Я сейчас оденусь. Я знал, что сегодня.
- Поздравляю, - повторил директор, не обращая внимания на суетливые движения Цинцинната. - Честь имею доложить, что у вас есть отныне сосед, - да, да, только что въехал. Заждались небось? Ничего, - теперь, с наперсником, с товарищем по играм и занятиям, вам не будет так скучно.
О! я так и чувствую, как съёжилось сердце любителя уединённых раздумий! Как ёкнуло оно у него! Недобрым повеяло от этих слов о водворении словоохотливого соседа!
Кроме того, должно озвучить и порядком гнусную (для самого Сирина) тему - благо же она уже мелькнула здесь не раз (так, в одной из первых глав директор упомянул «вашего суженого»; теперь вот - «наперсник». Час от часу не лучше!)
Итак, это тема не просто педерастическая. Это ещё и тема скользкого, лоснящегося, говорливого, как журчащий ручеёк, педераста, влюблённого в свою жертву (а объект любви не хочет быть сим объектом; он, скорее - субъект ненависти, омерзения). Вот в чём (как говорил Щёголев) коллизия-то! «Видите ли вы трагедию Достоевского?» Объект любви ещё, как назло - «нервозны, как маленькая женщина» (слова Родрига Ивановича несколько минут спустя): тщедушен, тих, долгоресничен, то есть и вправду чем-то схожь с девицею. Но! (тут-то вы уж наверняка почувствуете «трагедию Достоевского!») Но (говорю я вам), сам-то объект любви своего палача на деле-то тайно желает нимфетку! К Эммочке тянет его тёмную, тягучую, тяжёлую душу сиренева Гумберта Гумберта - тянет к росистой нимфеточке. Вот такой у нас получается любовных треугольник. Каково же он разрешится?
// Кроме того, - но это, конечно, должно остаться строго между нами, могу сообщить, что пришло вам разрешение на свидание с супругой: demain matin.
- (помимо извечной любви Сирина к словесным созвучиям, здесь слышится нам и намёк на знаменитейшее стихотворение Виктор-Гюгошное: «Demain, dès l'aube...»)
Цинциннат опять опустился на койку и сказал: «Да, это хорошо. Благодарю вас, кукла, кучер, крашенная сволочь...
- кукла, кучер, крашенная сволочь: детская считалочка? //
Разрешится он, перво-наперво, - обмороком:
Простите, я немножко...»
Тут стены камеры начали выгибаться и вдавливаться, как отражения в поколебленной воде; директор зазыблился, койка превратилась в лодку. Цинциннат схватился за край, чтобы не свалиться, но уключина осталась у него в руке, - и, по горло среди тысячи крапчатых цветов, он поплыл, запутался и начал тонуть. Шестами, баграми, засучив рукава, принялись в него тыкать, поддевать его и вытаскивать на берег. Вытащили.
- Мы нервозны, как маленькая женщина, - сказал с улыбкой тюремный врач, он же Родриг Иванович. - Дышите свободно. Есть можете всё. Ночные поты бывают? Продолжайте в том же духе, и, если будете очень послушны, то может быть, может быть, мы вам позволим одним глазком на новичка... но чур, только одним глазком...
- Как долго... это свидание... сколько мне дадут... - с трудом выговорил Цинциннат.
- Сейчас, сейчас. Не торопитесь так, не волнуйтесь. Раз обещано показать, то покажем. Наденьте туфли, пригладьте волосы. Я думаю, что...