Несколько замечаний на полях Анненковых воспоминаний
П. В. Анненков о работе над первым томом «Мёртвых душ»:
Это было похоже на спокойное, правильно-разлитое вдохновение, какое порождается обыкновенно глубоким созерцанием предмета.
1-й том «Мёртвых душ» - это Сикстинская капелла Гоголя, её потолок. А вот 2-й том должен был стать её алтарной стеною. Но, в отличие от Микеланджело, Гоголь свой «Страшный Суд» не довершил. (Вернее, он совершил то над своей фреской, что папа Павел IV чуть было не совершил над фреской Микеланджело).
П. В. Анненков продолжает:
Ещё гораздо сильнее выразилось чувство авторского самодовольствия в главе, где описывается сад Плюшкина. Никогда ещё пафос диктовки, помню, не достигал такой высоты в Гоголе, сохраняя всю художническую естественность, как в этом месте. Гоголь даже встал с кресел (видно было, что природа, им описываемая, носится в эту минуту перед глазами его) и сопровождал диктовку гордым, каким-то повелительным жестом. По окончании всей этой изумительной VI-й главы я был в волнении и, положив перо на стол, сказал откровенно: «я считаю эту главу, Николай Васильевич, гениальной вещью». Гоголь крепко сжал маленькую тетрадку, по которой диктовал, в кольцо и произнёс тонким, едва слышным голосом: «Поверьте, что и другие не хуже её». В ту же минуту, однакож, возвысив голос, он продолжал: «Знаете ли, что нам до cenare (ужина) осталось ещё много: пойдёмте смотреть сады Саллюстия, которых вы ещё не видали, да и в виллу Людовизи постучимся».
Итак, сад Плюшкина писался вблизи садов Саллюстия... Кто ж теперь будет утверждать, что писателю русскому потребна его Родина для творчества?! Писатель русский может творить где угодно - в Адис-Абебе, на Огненной земле, на Маркизовых островах - лишь бы были перо, бумага, да чувство восхищенности. Так Пушкин писал пиэсы о Дон-Гуане и донне Анне, о Моцарте и Сальери, о скупом рыцаре и пире во время чумы, об Анджело - пиэсы на сюжеты западноевропейские - находясь в глуши Нижегородской губернии. Русский дух веет, где хочет.
Но любопытно: как оказалось, не один Сирин подметил, что описание сада Плюшкина - абсолютный гоголевский шедевр! Уже первые читатели его в это уверовали. А я-то, прочитавши когда-то «Лекции по русской литературе», подумал было, что только Сирин умел подмечать...
И здесь отметим ещё одну любопытную деталь. Тот же П. В. Анненков вспоминает:
Комната Николая Васильевича была довольно просторна, с двумя окнами, имевшими решётчатые ставни изнутри. О бок с дверью стояла его кровать, посередине большой круглый стол; узкий соломенный диван, рядом с книжным шкафом, занимал ту стену её, где пробита была другая дверь. Дверь эта вела в соседнюю комнату, тогда принадлежавшую В. А. Панову, а по отъезде его в Берлин доставшуюся мне. У противоположной стены помещалось письменное бюро в рост Гоголя, обыкновенно писавшего на нём свои произведения стоя.
И мне тотчас вспоминается фотография Хорста Таппе, запечатлевшая Сирина... уже, впрочем, не Сирина, а Mr. Nabokov, за его рабочей конторкой в кабинете отеля «Монтрё-Палаццо». Вот этот снимок:
Из собрания Музея В. В. Набокова в Санкт-Петербурге
Можно подумать, Сирин до такой степени помешался на кумире своём Гоголе (ведь с лёгкостью прощал ему даже анти-жидовские пассажи, кои не прощал более никому!), что в конце жизни дошёл до ручки... вернее, до конторки: тоже принялся сочинять стоя!
Что это мне напомнило? (И тут прошу у тебя прощения, о мой благосклонный читатель! Я знаю: ты - человек большого ума и отменного вкуса, а я сейчас приведу сюда на сцену двух клоунов, двух отвратительнейших аркадцев-мерзавцев, при виде которых у всякого порядочного человека изжога начинается... прости же мне эту дурацкую выходку, мой благочестный читатель-друг!) Итак, это напомнило мне... Как началась наша специальная военная операция по свержению киевских каннибалов, тамошний пахан - тот самый, что рядится вечно в военно-камуфляжную нестиранную футболку-толстовку, отрастил бороду и каждый вечер рычит на своих подданных из телевизора, по-бандитски кривя рот... Так вот, тамошний пахан сделался вмиг популярен среди чистенького гейропейского рванья. И вот один из представителей этого рванья, именно же - тщедушный истуканчик-тушканчик, бывший мальчиком на побегушках у баронов Ротшильдов и назначенный ими на должность городничего всея Франции... Вот он особенно подпал под ковы киевского пахана. До такой степени он подпал под ковы, что тоже дошёл до ручки - вернее, до толстовки. И до бороды он дошёл и даже до некоторой хмурой вирильности (ранее-то он выплясывал эдаким петушком в отливающих атласной голубизной костюмах Бриони).
Вот до чего подражательство-то доводит! Аннушке и молока разливать не требуется: и без неё последнюю голову... того-этого...