Теперь они идут к Вам
Оригинал взят у dgzв В России стали чаще сажать приличных людей
Мальчики и девочки. Особенно девочки, потому что мальчикам как-то свойственно относиться к таким вещам с снисходительностью, как к мало касающимся их пустякам. В красное колесо вы - вот лично вы, не по одному и не по три на сотню читающих этот текст, - в течение ближайших десяти-пятнадцати лет попадете не за политический анекдот и не за неудачное социальное происхождение.
Ваш ребенок не понравится училке в школе, или медсестре в поликлинике, и когда папу увезут в наручниках, мама сделает большую глупость: полезет бодаться за него в суде. И попадет сама, потому, что суды у нас этого не любят.
Вас промурыжат со сроками аборта, а когда вы найдете, где сделать его нелегально, вам крупно повезет нарваться на доктора-провокатора, подставную утку. Или на шарлатана, которого именно в этот момент с блеском разоблачат органы.
Вас поймают на косяке. Не-не-не, что вы не наркоман, и никадавжизни, мне говорить не надо, это вы следователю будете рассказывать.
Вас не обезболят в больнице. Рак - распространенное заболевание. А когда ваши родственники пойдут «доставать», они попадутся. Потому, что они не наркоманы и накадавжизни, и покупать вещества на черном рынке - не их стезя.
Можно продолжать, но общая тенденция, кажется, понятна. Это частная жизнь. Можно отказаться от участия в бизнесе, политике и общественной жизни, минимизируя тем самым риски столкновения с государственными органами, которые могут закончиться - и регулярно заканчиваются - в кабинете у следователя. Но частная жизнь у вас есть, и, поздравляю, за ней пришли.
Хотя - точно так же, как нам радостно объясняют, что при Сталине в лагерях сидело не больше народу, чем сейчас, - вам будут демонстрировать статистику, показывающую, что население мест заключения не растет ни разу. Может быть, даже продолжает падать. Понимаете, дело не в количестве заключенных. Я серьезно думаю, что политика «сверху» искренне направлена на разгрузку колоний: кормить и охранять восемь сотен тысяч человек в год накладно, эти деньги можно попилить куда эффективнее, опять же и международный имидж цацкой сверху. Дело в том, что в девяностые и нулевые годы это колесо крутилось внутри одного круга, и вероятность для обычного приличного человека, ничего «такого» не сделав, в него попасть, была где-то почти на уровне цивилизованного мира (вы, кстати, я надеюсь, не думаете, что не делая «ничего такого», вы тем самым гарантированно не оставляете за собой шлейфа поводов привлечь вас к уголовной ответственности?).
«Больших», относительно массовых, причин загреметь в тюрьму было всего четыре:
1) неудачная (то есть не удалось скрыть факт или скрыться с места) самооборона;
2) «обознатушки» - менты приняли приличного человека за маргинала (болен был, нетрезв, одет, м... неформально, или из леса шел, в чем из леса ходят; мало ли) и успели с ним обойтись нецивилизованно; осознав, что наваляли относительно защищенному персонажу, перепугались, и бросились замазывать последствия своих поступков;
3) честная ошибка мента, считающего, что он вас уличил в нехорошем; именно честная: если менту нужно повесить «висяк» на кого попало, он выберет маргинала;
4) использование мента в разборках - от родственных до бизнесовых, политические репрессии и другие (неизмеримо более частые) формы конфликта с властью включительно.
Это давало... Ну, по системе палец-потолок, я бы оценила численность социально укорененных, «приличных» людей, «ни за что» загремевших просто потому, что у нас не милиция, а позорище, а суд штампует, - тысяч пять так в год. Это много, это ужасно, но это не атмосфера всеобщего страха, когда одни сидят, а другие стоят и трясутся.
Весь остальной кошмар - а когда в концлагерях единовременно сидит почти миллион человек, которых фактически упекли без суда и следствия (вопрос виновности не обсуждаем - только констатируем, что это не суд, и это не следствие) - это таки кошмар - приходился, ну, как бы сказать... На тех, с кем так обойтись не стремно. На тех людей, до проблем которых вам, девочки и (особенно) мальчики нет никакого дела. Собственно, это ведь и определяет принадлежность к социально незащищенным слоям (а вовсе не доступ к халяве, ошибочно именуемой «социальной защитой», ее определяет): есть ли нормально одетым приличным людям, моральному и статистическому большинству, дело до твоих проблем, или нет. Сжимается ли сердце у обывателя, когда вот именно у такого персонажа отбирают детей или его в милиции бьют ногами. Или там поселяется некоторая даже слегка удовлетворенная радость: так им и надо, гопникам, чище воздух будет. Это не к богатству и бедности - есть бедные, чьи проблемы нас очень даже волнуют, пенсионеры те же - это к пересекаемости социальных кругов. Дык, пенсионерами план по посадкам никто массово выполнять и не осмеливается, хотя ресурсов у них, казалось бы, ноль.
Сейчас изменилось несколько моментов.
У государства нашлись время, средства и силы в очередной раз запустить свои щупальца в жизнь частного человека намного глубже, чем средний, «приличный» обыватель, то самое «большинство», готов его пускать без сопротивления. Продвижение к этому моменту было обоюдным. С одной стороны, государство потихоньку теснило частную жизнь: что мы пьем и курим, читаем и смотрим, какие прививки делаем, как воспитываем наших детей и проводим личное время, волновало его все больше и больше. С другой стороны, цивилизовалось общество, росла ценность частной жизни, и пространство тех материй, в которые средний человек, обыватель, готов позволить запускать чужие немытые вороватые лапы - съеживалось. В карман вот да, а в семью уже - нет (это в стране, где каких-то двадцать пять лет назад разбор супружеской измены на собрании трудового коллектива был нормой - оценим прогресс, к слову, и завяжем плакаться, что социум только и делает, что деградирует). Круг частного рос, экспансия государства в частное нарастала, и вот они встретились: «Бум!».
Скандалы по поводу частного как политического: все громкие истории из жизни «ювенальной юстиции» (на самом деле, никакой ювенальной юстиции в России нет, речь идет о практиках опеки), отобранные дети, дело Макарова, дебаты вокруг «борьбы с наркоманией», вылившейся в полную недоступность обезболивающих препаратов, история с «абортным» законом, - все это и есть этот самый «бум!». Нарушения прав - не абстрактных «прав человека», а того, что в данном обществе действительно принято считать правами, что признает легитимными правами большинство и для большинства, - стали массово происходить с «приличными людьми, с которыми так нельзя». И люди это заметили.
Одно не мешает другому: моральная паника по поводу педофилии, наркомании, абортов и прочих ужастей нарастает своим чередом, и то же самое моральное большинство с упоением требует регулирования, а лучше расстрелов. Но когда получившееся регулирование попадает по представителям этого большинства, оно ужасается и готово защищать «нормальных людей» от «окончательно охреневших чиновников и ментов».
От нелегитимных - с точки зрения морального большинства - наездов на частное обыватель готов защищаться. Лично, в том случае, когда это коснулось его самого или его близких. И защищать - тех, кого он сам считает достойным защиты, конечно же, но оно на то и большинство, что таких достойных вокруг каждого представителя оказывается довольно много. Пока отбирали избирательные права, вынимали из кармана и сливали в офшор деньги, сопротивление воспринималось как глупость или погоня за какой-то не вполне ясной выгодой. Когда приходят отнимать детей, сопротивляющийся - если он «приличный» - не только чувствует на это свое право; он получает поддержку от соседей, а дальше - с ненулевой вероятностью (и как бы мала она ни была, этого хватит на заметное число таких эпизодов, обеспечивающих информационный фон) - и от чужих. Игра уже идет не в одни ворота. И это, казалось бы, должно внушать надежду.
Но проблема вот в чем. Разбалованная пожиранием одних только слабых репрессивная машина совершенно отвыкла встречать себе сопротивление. В нее не встроена возможность пойти на компромисс, отступить, «разобраться и отпустить» - все предусмотренные для этого механизмы давно заржавели за ненадобностью. У нее вообще нет никаких приемов встречать сопротивление, кроме лома. Лома требует и корпоративная этика, и техническая невозможность «оформить» даже единичное отступление без вреда для карьер и служебного положения всех участников - от рядового мента до судьи и прокурора. Поэтому на сопротивление она отвечает единственно возможным для себя способом: ужесточением репрессии. Реальный срок вместо условного. И тех, кто вступался, проверить тоже - если покопаться, всегда можно найти, за что и этим впаять.
Что получается: регулирование попало по болевым морального большинства. С одной стороны, под (фактическим, не юридическим) запретом оказались такие вещи, которые общественной моралью нормальному, «приличному» человеку в принципе разрешены. Вы можете принципиально выбирать для своих радостей только легальные вещества, но, когда больному родственнику понадобится серьезное обезболивание, вы как миленький пойдете к пушеру, и это благородно по меркам любой морали. Вы не откажетесь от аборта, если вас промурыжат со справкой, это фе и сморщить носик, но тоже вполне в пределах реально признаваемой нормы. Эти поступки не противоречит «нормальности», не выбивают вас в категорию тех, которым «так и надо», хоть ногами их топчи. С другой - случаи, когда вообще «ничего такого» не сделав, под лошадь попадает человек, который, с точки зрения обывателя, просто так под нее попадать не должен, - тоже стали массовыми.
Просто потому, что, если уголовка по собственной инициативе окучивает одних только маргиналов, то школа и поликлиника, больница и опека, становящиеся постоянными поставщиками попавших под лошадь, в свете новых веяний работают по всем слоям. А при этом на сопротивление - не политическое сопротивление, там как раз бывает по-всякому, а в ситуации класса «ты че тут возбух?» - власть умеет отвечать едва ли не только уголовной репрессией. А уголовная система не умеет выпускать. И там, где веревочка начинает виться не прямо с опера, а, скажем, с той же опеки, - все равно, как только дело доходит до попытки человека засудить, то его засудят, будьте уверены.
А на давление снаружи - которое будет, см. пассаж о легитимности - она умеет отвечать только эскалацией насилия, и ответит ею. И в «своем кругу» у большинства представителей большинства, простите за тавтологию, появятся арестованные. Ни за что, или за фигню какую-то, и в каждую минуту совершенно непонятно, кто следующий, и очень страшно. Общее количество затянутых в колесо при этом, вполне возможно, что и не изменится. Особенно если уголовников еще и попросят сверху не портить статистику. Просто им меньше придется добирать маргиналами до плановых показателей.
Мальчики и девочки. Особенно девочки, потому что мальчикам как-то свойственно относиться к таким вещам с снисходительностью, как к мало касающимся их пустякам. В красное колесо вы - вот лично вы, не по одному и не по три на сотню читающих этот текст, - в течение ближайших десяти-пятнадцати лет попадете не за политический анекдот и не за неудачное социальное происхождение.
Ваш ребенок не понравится училке в школе, или медсестре в поликлинике, и когда папу увезут в наручниках, мама сделает большую глупость: полезет бодаться за него в суде. И попадет сама, потому, что суды у нас этого не любят.
Вас промурыжат со сроками аборта, а когда вы найдете, где сделать его нелегально, вам крупно повезет нарваться на доктора-провокатора, подставную утку. Или на шарлатана, которого именно в этот момент с блеском разоблачат органы.
Вас поймают на косяке. Не-не-не, что вы не наркоман, и никадавжизни, мне говорить не надо, это вы следователю будете рассказывать.
Вас не обезболят в больнице. Рак - распространенное заболевание. А когда ваши родственники пойдут «доставать», они попадутся. Потому, что они не наркоманы и накадавжизни, и покупать вещества на черном рынке - не их стезя.
Можно продолжать, но общая тенденция, кажется, понятна. Это частная жизнь. Можно отказаться от участия в бизнесе, политике и общественной жизни, минимизируя тем самым риски столкновения с государственными органами, которые могут закончиться - и регулярно заканчиваются - в кабинете у следователя. Но частная жизнь у вас есть, и, поздравляю, за ней пришли.
Хотя - точно так же, как нам радостно объясняют, что при Сталине в лагерях сидело не больше народу, чем сейчас, - вам будут демонстрировать статистику, показывающую, что население мест заключения не растет ни разу. Может быть, даже продолжает падать. Понимаете, дело не в количестве заключенных. Я серьезно думаю, что политика «сверху» искренне направлена на разгрузку колоний: кормить и охранять восемь сотен тысяч человек в год накладно, эти деньги можно попилить куда эффективнее, опять же и международный имидж цацкой сверху. Дело в том, что в девяностые и нулевые годы это колесо крутилось внутри одного круга, и вероятность для обычного приличного человека, ничего «такого» не сделав, в него попасть, была где-то почти на уровне цивилизованного мира (вы, кстати, я надеюсь, не думаете, что не делая «ничего такого», вы тем самым гарантированно не оставляете за собой шлейфа поводов привлечь вас к уголовной ответственности?).
«Больших», относительно массовых, причин загреметь в тюрьму было всего четыре:
1) неудачная (то есть не удалось скрыть факт или скрыться с места) самооборона;
2) «обознатушки» - менты приняли приличного человека за маргинала (болен был, нетрезв, одет, м... неформально, или из леса шел, в чем из леса ходят; мало ли) и успели с ним обойтись нецивилизованно; осознав, что наваляли относительно защищенному персонажу, перепугались, и бросились замазывать последствия своих поступков;
3) честная ошибка мента, считающего, что он вас уличил в нехорошем; именно честная: если менту нужно повесить «висяк» на кого попало, он выберет маргинала;
4) использование мента в разборках - от родственных до бизнесовых, политические репрессии и другие (неизмеримо более частые) формы конфликта с властью включительно.
Это давало... Ну, по системе палец-потолок, я бы оценила численность социально укорененных, «приличных» людей, «ни за что» загремевших просто потому, что у нас не милиция, а позорище, а суд штампует, - тысяч пять так в год. Это много, это ужасно, но это не атмосфера всеобщего страха, когда одни сидят, а другие стоят и трясутся.
Весь остальной кошмар - а когда в концлагерях единовременно сидит почти миллион человек, которых фактически упекли без суда и следствия (вопрос виновности не обсуждаем - только констатируем, что это не суд, и это не следствие) - это таки кошмар - приходился, ну, как бы сказать... На тех, с кем так обойтись не стремно. На тех людей, до проблем которых вам, девочки и (особенно) мальчики нет никакого дела. Собственно, это ведь и определяет принадлежность к социально незащищенным слоям (а вовсе не доступ к халяве, ошибочно именуемой «социальной защитой», ее определяет): есть ли нормально одетым приличным людям, моральному и статистическому большинству, дело до твоих проблем, или нет. Сжимается ли сердце у обывателя, когда вот именно у такого персонажа отбирают детей или его в милиции бьют ногами. Или там поселяется некоторая даже слегка удовлетворенная радость: так им и надо, гопникам, чище воздух будет. Это не к богатству и бедности - есть бедные, чьи проблемы нас очень даже волнуют, пенсионеры те же - это к пересекаемости социальных кругов. Дык, пенсионерами план по посадкам никто массово выполнять и не осмеливается, хотя ресурсов у них, казалось бы, ноль.
Сейчас изменилось несколько моментов.
У государства нашлись время, средства и силы в очередной раз запустить свои щупальца в жизнь частного человека намного глубже, чем средний, «приличный» обыватель, то самое «большинство», готов его пускать без сопротивления. Продвижение к этому моменту было обоюдным. С одной стороны, государство потихоньку теснило частную жизнь: что мы пьем и курим, читаем и смотрим, какие прививки делаем, как воспитываем наших детей и проводим личное время, волновало его все больше и больше. С другой стороны, цивилизовалось общество, росла ценность частной жизни, и пространство тех материй, в которые средний человек, обыватель, готов позволить запускать чужие немытые вороватые лапы - съеживалось. В карман вот да, а в семью уже - нет (это в стране, где каких-то двадцать пять лет назад разбор супружеской измены на собрании трудового коллектива был нормой - оценим прогресс, к слову, и завяжем плакаться, что социум только и делает, что деградирует). Круг частного рос, экспансия государства в частное нарастала, и вот они встретились: «Бум!».
Скандалы по поводу частного как политического: все громкие истории из жизни «ювенальной юстиции» (на самом деле, никакой ювенальной юстиции в России нет, речь идет о практиках опеки), отобранные дети, дело Макарова, дебаты вокруг «борьбы с наркоманией», вылившейся в полную недоступность обезболивающих препаратов, история с «абортным» законом, - все это и есть этот самый «бум!». Нарушения прав - не абстрактных «прав человека», а того, что в данном обществе действительно принято считать правами, что признает легитимными правами большинство и для большинства, - стали массово происходить с «приличными людьми, с которыми так нельзя». И люди это заметили.
Одно не мешает другому: моральная паника по поводу педофилии, наркомании, абортов и прочих ужастей нарастает своим чередом, и то же самое моральное большинство с упоением требует регулирования, а лучше расстрелов. Но когда получившееся регулирование попадает по представителям этого большинства, оно ужасается и готово защищать «нормальных людей» от «окончательно охреневших чиновников и ментов».
От нелегитимных - с точки зрения морального большинства - наездов на частное обыватель готов защищаться. Лично, в том случае, когда это коснулось его самого или его близких. И защищать - тех, кого он сам считает достойным защиты, конечно же, но оно на то и большинство, что таких достойных вокруг каждого представителя оказывается довольно много. Пока отбирали избирательные права, вынимали из кармана и сливали в офшор деньги, сопротивление воспринималось как глупость или погоня за какой-то не вполне ясной выгодой. Когда приходят отнимать детей, сопротивляющийся - если он «приличный» - не только чувствует на это свое право; он получает поддержку от соседей, а дальше - с ненулевой вероятностью (и как бы мала она ни была, этого хватит на заметное число таких эпизодов, обеспечивающих информационный фон) - и от чужих. Игра уже идет не в одни ворота. И это, казалось бы, должно внушать надежду.
Но проблема вот в чем. Разбалованная пожиранием одних только слабых репрессивная машина совершенно отвыкла встречать себе сопротивление. В нее не встроена возможность пойти на компромисс, отступить, «разобраться и отпустить» - все предусмотренные для этого механизмы давно заржавели за ненадобностью. У нее вообще нет никаких приемов встречать сопротивление, кроме лома. Лома требует и корпоративная этика, и техническая невозможность «оформить» даже единичное отступление без вреда для карьер и служебного положения всех участников - от рядового мента до судьи и прокурора. Поэтому на сопротивление она отвечает единственно возможным для себя способом: ужесточением репрессии. Реальный срок вместо условного. И тех, кто вступался, проверить тоже - если покопаться, всегда можно найти, за что и этим впаять.
Что получается: регулирование попало по болевым морального большинства. С одной стороны, под (фактическим, не юридическим) запретом оказались такие вещи, которые общественной моралью нормальному, «приличному» человеку в принципе разрешены. Вы можете принципиально выбирать для своих радостей только легальные вещества, но, когда больному родственнику понадобится серьезное обезболивание, вы как миленький пойдете к пушеру, и это благородно по меркам любой морали. Вы не откажетесь от аборта, если вас промурыжат со справкой, это фе и сморщить носик, но тоже вполне в пределах реально признаваемой нормы. Эти поступки не противоречит «нормальности», не выбивают вас в категорию тех, которым «так и надо», хоть ногами их топчи. С другой - случаи, когда вообще «ничего такого» не сделав, под лошадь попадает человек, который, с точки зрения обывателя, просто так под нее попадать не должен, - тоже стали массовыми.
Просто потому, что, если уголовка по собственной инициативе окучивает одних только маргиналов, то школа и поликлиника, больница и опека, становящиеся постоянными поставщиками попавших под лошадь, в свете новых веяний работают по всем слоям. А при этом на сопротивление - не политическое сопротивление, там как раз бывает по-всякому, а в ситуации класса «ты че тут возбух?» - власть умеет отвечать едва ли не только уголовной репрессией. А уголовная система не умеет выпускать. И там, где веревочка начинает виться не прямо с опера, а, скажем, с той же опеки, - все равно, как только дело доходит до попытки человека засудить, то его засудят, будьте уверены.
А на давление снаружи - которое будет, см. пассаж о легитимности - она умеет отвечать только эскалацией насилия, и ответит ею. И в «своем кругу» у большинства представителей большинства, простите за тавтологию, появятся арестованные. Ни за что, или за фигню какую-то, и в каждую минуту совершенно непонятно, кто следующий, и очень страшно. Общее количество затянутых в колесо при этом, вполне возможно, что и не изменится. Особенно если уголовников еще и попросят сверху не портить статистику. Просто им меньше придется добирать маргиналами до плановых показателей.