Метафизическое оформление прорвы или как бандиту стать фашистом?
В романе Юрия Домбровского «Хранитель древностей» главный герой слушает, находясь в Средней Азии, радиопередачу о Ницше. Идет 1937 год. И здесь стоит процитировать, как герой описывает все сразу: содержание передачи, контекст, реакции окружающих…
«Шла французская лекция о Ницше. А когда француз, прямо-таки захлебываясь от восторга, говорит в 1937 году о Ницше, - это, конечно, что-то прямо относящееся к войне.
Повторяю, я слушал только потому, что говорил француз. Немца я бы слушать не стал. Но вот то, что француз - любезнейший, обаятельнейший, с отлично поставленной дикцией, с голосом гибким и певучим (как, например, тонко звучали в нем веселый смех, и косая усмешечка, и печальное светлое раздумье, и скорбное, чуть презрительное всепонимание), - так вот что этот самый французский оратор, еще, чего доброго, член академии или писатель-эссеист, не говорит, прямо-таки заливается, закатывая глаза, о Ницше, что все это, повторяю опять и опять, происходит летом 1937 года, - вот это было по-настоящему и любопытно, значительно и даже страшновато. Но сколько я ни слушал, ничего особенного поймать не мог. Шла обыкновенная болтовня, и до гитлеровских вывертов, выводов и обобщений было еще очень далеко. И вдруг я уловил что-то очень мне знакомое - речь пошла о мече и огне. Правда, все это - огонь и меч - было еще не посылка и не выводы, а попросту художественный строй речи - эпитеты и сравнения. Но я уже понимал, что к чему. Дюрер, сказал француз, в одной из своих гравюр изобразил Бога-Слово на троне. Из уст его исходит огненный меч - вот таким мечом и было слово Ницше. Он шел по этому миру скверны и немощи, как меч и пламя. Он был великим дезинфектором, ибо ненавидел все уродливое, страдающее, болезненное и злое, ибо знал - уродство и есть зло. В этом и заключалась его любовь к людям.
И тут сладкозвучный голос в приемничке вдруг поднялся до высшего предела и зарыдал.
«Так послушайте же молитву Ницше, - крикнул француз. - Послушайте, и вы поймете, до какой истеричной любви к людям может дойти человеческое сердце, посвятившее себя исканию истины. Что может быть для философа дороже разума, а вот о чем молит Ницше: «Пошлите мне, небеса, безумия! Пошлите мне бред и судороги! Внезапный свет и внезапную тьму! Такой холод и такой жар, которые не испытал никто! Пытайте меня страхом и призраками. Пусть я ползаю на брюхе, как скотина, но дайте мне поверить в свои силы! Но докажите мне, что вы приблизили меня к себе! Но нет, при чем тут вы? Одно безумие может доказать мне это!?»
Голос, взлетевший вверх до крика, стал все понижаться и понижаться, дошел до шепота и оборвался. Наступила тишина. Приемник гудел и молчал. Я сидел, затаив дыхание.
Дед вдруг поднял бурые веки и зевнул.
- Ну все, что ли? - спросил он.
«Слышите ли? - взвизгнул приемник. - Слышите ли вы, люди, эту мольбу? Из-за вас мудрец отказывается от своего разума. Вы слышите, как бьется его живое обнаженное сердце. Еще секунда - и оно разлетится на части…?»
Снова наступило молчание, и потом голос сказал печально и обыденно:
«И Бог услышал его просьбу - он сошел с ума».
- Ну, на сегодня хватит, - сказал я и выключил приемник».
Не знаю, что заставило меня вспомнить роман Домбровского, прочитанный в далекие шестидесятые годы. Я прекрасно понимаю, что Пиама Павловна - не этот рыдающий француз. А Лоргус тоже «из другой оперы». Но все вместе в чем-то созвучно!
И для того, чтобы было понятно, в чем именно, я все-таки продолжу развернутое цитирование. На следующий день герой обсуждает с директором музея свои впечатления от радиопередачи. И вступает с директором в дискуссию, которую мне почему-то захотелось воспроизвести целиком. Что я и делаю.
«Директор (…) подошел к приемнику. - Ну, так что ж ты сегодня услышал? Было что-нибудь стоящее?
- Было, - ответил я, - и очень даже стоящее. Лекция о Ницше.
Директор покрутил головой.
- Вот въелся он им в печенки. Как включишь Германию - так и он.
- Да это не Германия была, - ответил я. - Париж передавал.
- Да? - Директор даже приостановился. - Французам-то что больно надо? Они-то куда лезут?
Я не ответил.
- Слушай-ка, а вот можешь ты мне вот так, по-простому, без всяких мудрых слов, растолковать, что это такое? У нас тут один два часа говорил. Пока я слушал, все как будто понимал. А вышел на улицу - один туман в башке, и все. Человек, подчеловек, сверхчеловек, юберменш, унтерменш! Ну, хоть колом по голове бей, ничего я что-то не понял. - Он виновато улыбнулся и развел руками. - Ориентируй, брат, а?
- Плохо, если вы ничего не поняли, - сказал я. - Начать тут надо с самого философа («Ну-ну!» - сказал директор) - с человека, который всего боялся. («Ну-ну», - повторил директор и сел.) Головной боли боялся, зубной боли боялся, женщин боялся, с ними у него всегда случалось что-то непонятное, войны боялся до истерики, до визга. Пошел раз санитаром в госпиталь - подхватил дизентерию и еле-еле ноги унес. А ведь война-то была победоносная. А под конец… Вы помните премудрого пескаря?
- Ну, еще бы, - усмехнулся директор, - «образ обывателя по Салтыкову-Щедрину»: жил - дрожал, умирал - дрожал, очень помню, так что?
- Так вот. Таким премудрым пескарем и прожил он последние годы. Просто ушел в себя, как пескарь в нору, - закрыл глаза и создал свой собственный мир. А вы помните, что снится в норе пескарю, что он «вырос на целых пол-аршина и сам щук глотает». Кровожаднее и сильнее пескаря и рыбы в реке нет, стоит ему только зажмуриться. Беда, когда бессилье начнет показывать силу.
- Вот это ты верно говоришь, - сказал директор и вдруг засмеялся, что-то вспомнив. - Знаю, бывают такие сморчки. Посмотришь, в чем душа держится, плевком перешибешь, а рассердится - так весь и зайдется. Нет, это все, что ты сейчас говоришь, - верно это. Я это очень хорошо почувствовал. Но вот как ему, пескаришке, дохлой рыбешке, саженные щуки поверили? Им-то зачем вся эта музыка потребовалась? Для развязывания рук, что ли? Так у них они с рожденья не связаны. Сила-то на их стороне.
- Это у них сила-то? - усмехнулся я. - Какая же это сила? Это же бандитский хапок, налет, наглость, а не сила. Настоящая сила добра уж потому, что устойчива.
- Так, так, - директор усмехнулся и прошелся по комнате. - Значит, по-твоему, и у земляка этого самого Ницше - Адольфа Гитлера - не сила, а истерика? Ну, истерика-то истерикой, конечно, недаром он и в психушке сидел. Или это не он, а его друзья? Но и сила у него тоже такая, что не дай Господи. Газеты наши, конечно, много путают и недоговаривают. Но я-то знаю что почем. Если бы он нас, говорю, не боялся, то и Европы давно не было, а стоял бы какой-нибудь тысячелетний рейх с орлами на столбах. А ты видел, какие у них орлы? Разбойничьи! Плоские, узкокрылые, распластанные, как летучие мыши или морские коты. Вот что такое Адольф. А ты посмотри на его ребят. Те кадрики, что в нашей хронике иногда проскакивают. Все ведь они - один к одному, молодые, мордастые, плечистые, правофланговые. На черта им твой Ницше? Им Гитлер нужен. Потому что это он им райскую жизнь обещал. За твой и за мой счет обещал. А они видят: он не только обещает, но и делает.
Союзники только воют да руками машут, а он головы рубит. Что же это - пескарь, по-твоему? Юродивый Ницше? Нет, брат, тут не той рыбкой запахло. Тигровые акулы? Что, есть такие? Есть, я читал где-то… Только нас он, говорю, и боится. Если бы не мы, то сейчас только одна Америка за океаном и осталась бы, да и то только до следующего серьезного разговора, понял? - Он сел на стул, перевел дыхание и улыбнулся. - Вот так.
- Да я ведь не про него, - сказал я, сбитый с толку, - я про его учителя.
- И про учителя ты тоже не прав, учителей у него много: тут и Ницше и не Ницше, смотря кто ему потребуется. - Он открыл записную книжку. - Вот видишь, у меня полстраницы именами записано: граф Гобино, профессор Трейчке, профессор Клаач, Теодор Рузвельт - знаешь таких?
- Не всех, - сказал я. - Гобино знаю. Клаача тоже.
- Ну еще бы, еще бы тебе не знать, - усмехнулся директор. - Ты же хранитель. Ну да не в них в конце концов дело. Будь он граф-разграф, профессор-распрофессор. Им всем, вместе взятым, цена - пятачок пучок. Твой Ницше хоть страдал, хоть с ума сходил и сошел все-таки. А те вот не страдали, с ума не сходили, а сидели у себя в фатерланде в кабинете да на машинках отстукивали. И никто никогда не думал, что они понадобятся для мокрого дела. А пришел Гитлер и сразу их всех из могилы выкопал да под ружье и поставил, потому что так, за здорово живешь, сказать человеку, что ты хам, а я твой господин, нельзя, нужна еще какая-то идейка, нужно еще: «И вот именно исходя из этого - ты-то хам, а я-то твой господин! Ты зайчик, а я твой капкан», - знаешь, кто так говорит?
- Нет.
- Уголовный мир так говорит. Ну, блатные, блатные, воры; теперь бандиты знаешь какие? Они и в подворотнях грабят с идеологией. Неважно, какая она. Спорить с ней ты все равно не будешь. Если у меня финка, а у тебя тросточка, то какие споры? Я всегда прав. Бери, скажешь, заради Христа, все, что надо, да отпусти душу. Твоя идеология, скажешь, взяла верх. Вот как бывает.
- На первых порах, - сказал я.
- И на первых, и на вторых, и на каких угодно порах; потому что, если взял он тебя за горло…
- Те-те-те… - рассмеялся я. - Так это ж называется брать на горло, а не за горло. Таких даже воры презирают. Потому что это не сила, а хапок… Это я еще лет двадцать пять назад очень понял. Отец мне объяснил, он и все эти вещи тонко понимал. Тогда еще, заметьте, понимал!
Директор посмотрел на меня и засмеялся. Он всегда очень хорошо смеялся: раскатисто, разливисто, весело - в общем, очень хорошо.
- Литератор, литератор, - сказал он. - Выдумал, наверно, про отца. Ну, если и выдумал, то тоже хорошо. Возможно, возможно, что ты в чем-то и прав.
Конечно, сила - да не та, но легче ли от этого - вот вопрос!»....
«Как-то скверно здесь пахнет…»
Этой фразой в одном из романов Стругацких начиналось совещание властителей, на котором надо было решать вопрос об эскалации регресса во имя удержания собственной власти.
И у нас сейчас скверно пахнет чем-то подобным. Не фашизмом, нет. Эскалацией регресса, очередной метаморфозой субъекта этого регресса - прорвы.
Легче всего провести прямую аналогию между происходящим у нас сейчас и приведенной мною выше развернутой цитатой из Юрия Домбровского.
Легче всего сказать: «Вот и нашему классу нужен не Ницше, а Гитлер».
Но проведение такой (прямой) аналогии было бы глубокой ошибкой. Зачем нашей прорве Гитлер? Прорва вовсе не собирается, превращаясь в Тевтонский орден или Черный орден СС, вести завоевательные войны, покорять мир, заводить новый (пусть бы и фашистский) порядок. Прорва может заигрывать с фашизмом, балдея от его презрения к быдлу, его воинствующей бессовестности и прочего. Но нужен прорве вовсе не порядок. Она и к Гитлеру относится как невеста из «Женитьбы»: это нравится, а это нет.
За покорение мира надо платить. Прорва платить не хочет. Для покорения нужен покоритель - воодушевленный какими-то идеями народ, например, немецкий. Обутый, одетый, занимающийся спортом, оснащенный новым оружием и - воспитанный в духе жертвенности. Прольем, мол, нашу кровь ради великого немецкого дела.
«Чью это «нашу»? Кровь быдла? Да сколько угодно. Кровь прорвы? Идти в армию? Напрягаться, посвящаясь в СС? Детей в армию отдавать? Да пошли вы!» Прорве не нужен мир, лежащий у ее ног. Точнее ей не нужен напряг во имя получения подобного приза. Что же ей по-настоящему нужно?
Ей нужен кайф. И - лайф. «Без кайфа нет лайфа». Да, прорве нужно чтобы ее кайф (и лайф) оградили от неприятностей - как внутренних, так и внешних. Но Зюганов не Тельман. Внешние неприятности пока прорву не слишком беспокоят. Шамиль Басаев ей, конечно, не нужен. Но и сильные лидеры, которые, «уделав» Басаева, начнут перебирать олигархических людишек, в восторг ее не приводят.
«Мне нужно, чтобы меня не беспокоили!» - кричал герой Достоевского, грозясь весь свет отдать (вот ведь русский язык - то ли свет как мир, то ли и вправду Свет) за копейку, лишь бы не беспокоили. «Не беспокойте прорву!» - вот задача ее интеллектуальной (и духовной) обслуги. Длить прорвократический кайф (и лайф).
Небеспокойство предполагает защиту от доходяг, в которых прорва превратила народ. Дело это нехитрое. Немного пиара, немного ОМОНа, находящегося на самофинансировании (анекдот: «Еще и зарплата? А я думал: раз дали пистолет, то вертись, как хочешь»). Немного армии, благо от «совка» ее много осталось. И… И что еще? Скажете, ничего больше прорве этой не надо? Ошибаетесь! Ей нужна, причем до зарезу нужна, легитимация. Прорва обуреваема внутренним беспокойством. Не муками совести - «не дождетесь!», внутренняя опустошенность как чрево Золотого тельца. Пустота внутри должна быть чем-то заговорена. Причем именно магически заговорена: «Спи, Пустота, не грызи нутро нашей замечательной прорвы».
Дело это - «оченно непростое». Это вам не ОМОН, не пиар, не армия. Тут духовный институт нужен. Опиум для народа - это полдела. Нужен еще и крэк для элиты. Вот что понимает (или улавливает, не знаю) Пиама Павловна Гайденко. Советско-антисоветский обществовед имеет невероятную способность улавливать. Такую же, как советско-антисоветский цэкист.
Даже без внутренних и внешних угроз прорва будет наращивать потенциал отрицания наличия и утверждения отсутствия. Ей нужна «эскалация разборок». С «красными проектами», «убийцами царей», развитием, хилиазмом. Ей кажется, что она борется с опасностями. Борется она с собой, с терзающей ее внутренней Пустотой, требующей все новых и новых смыслопожираний. Соответственно, смыслопожиратели всегда при деле. А поскольку ничем другим они заниматься не умеют, то зов господствующего класса и зуд смыслоедения подпитывают друг друга.
Что такое подобная отрицательная (негативная) динамика - Пиама Павловна, как специалист по экзистенциалистам, не может не понимать. А вот то, что она работает на это, а не против этого… Что ж, воля человеческая свободна… Голос сердца? Все голоса в советско-антисоветском обществоведе на поверку имеют один генезис. Улавливание тенденции и стремление «колебаться» вместе с «линией господствующего» - вот в чем сознательный и подсознательный жизненный смысл для этой страты, этой «субстанции». Быть с тенденцией, с силой! Быть на плаву!
Тенденция - пожирание смысла. Удаву прорвы нужны кролики. Кролика большевизма мало. Кролика Модерна (развития) тоже мало. Удав голоден - его надо кормить. Телец пуст - его надо заполнить. Боги жаждут - их надо умилостивить. На очереди новый кролик. Хилиазма? Да не дурите голову себе и другим! Кролик христианства… Под греческим соусом. Если тенденция - смыслопожирание, то, начав с большевизма, пожрут и христианство. Ах нет, не пожрут! Но заставят «перестроиться»… В трагическом, конечно же, смысле. Учиться ему предлагают у греков… Известным (и единственно живым) ницшеанским образом… (Чай, не Средние века, Пиама Павловна, что голову-то нам дурите Августином!)
Прорва терзаема внутренним голодом, порожденным пустотой. Заменить пустоту полнотой она не хочет и не может. А вот кинуть в эту пустоту очередной набор жертв - смыслов, табу, долженствований, норм… Ну и разного рода обременений… Вплоть до территориальных, но и не только… Обременением могут (и должны) стать старики, дети, институт семьи и многое другое. Ведь не зря говорили о «семье, частной собственности и государстве». Нет нуклеарной семьи (и она рушится) - что происходит с частной собственностью и государством? Они исчезают? Или того… превращаются? Так у превращения есть законы. А где законы, там и прогноз. Да, прорва беспрецедентна. Но и эта беспрецедентность будет двигаться в соответствии со своей природой. И на нее найдется управа под названием «закономерности мутации систем».
А раз так, то, хотя прямых аналогий с процитированным выше Ю.Домбровским нет, есть «системные соответствия».
Соответствие № 1 - само наличие специфического класса. Этой нетривиальной прорвократии.
Соответствие № 2 - заказ со стороны специфического класса. Какой сейчас главный заказ? Не на подавление внутреннего врага, не на внешнюю экспансию - на трансцендентальное завершение. Прорвократии нужен некто, способный ее… скажу «оформить» - это будет неправильно, ибо прорва враждебна форме как таковой… Давайте все же лучше скажем - трансцендентально завершить. Прорве нужно трансцендентальное завершение. А то, знаете ли, скучно… несолидно… Главное - беспокойно. Да, заказ не гитлеровский, другой. То, что он другой, не позволяет проводить прямых аналогий. А то, что он все равно заказ, говорит о наличии системных косвенных соответствий.
Соответствие № 3 - «от А к Б, от Б к В и так далее». В случае КПСС - от Ленина к Бухарину, от Бухарина к демократическому социализму, от демократического социализма к капитализму, от капитализма к социал - дарвинизму.
В случае церкви… От Августина к Платону, от Платону к Плотину, от них к Ницше, от Ницше… ну, не к Гитлеру, но куда-то. Для прорвы Ницше сложноват и избыточно противоречив. Вроде бы то, что надо… Но не вполне. Гитлеру нужен не Ницше, а Черный орден СС. Дювалье на Гаити были нужны тонтон-макуты и… культ вуду. Да, прорва уникальна. И простыми сравнениями с Дювалье ли, с Гитлером ее заказ описать невозможно. Но как приводимым аналогам свойственно было нечто из разряда «неймется», так и прорве тоже… Ей тоже неймется. Неймется - иначе. Но неймется же!
В том, что неймется как-то иначе, отличие. А в том, что неймется, сходство. Ведь пробирались посланцы фюрера на Тибет. И люди Дювалье хотели вызвать дух Тьмы из небытия. А зачем? Мало было простых репрессий? Простых апелляций к избранности народа и расы? Мало! Ибо неймется. Ну так и прорве… Ей в каком-то смысле тоже мало… Точнее, Ницше для нее и много, и мало. Много, потому что сложно. А мало… Мало, потому что недостаточно круто.
Трансцендентально завершить, то бишь легитимировать прорву, можно лишь освободив ее от обременении. От химеры под названием совесть? Да! Но и не только. От Творчества, ибо оно враждебно прорве. От Закона (любого - хоть Моисея, хоть Христа). От порядка (хоть бы и «олимпийско-аполлонического»). Вроде бы ясно, кто от этого освобождает! Освободитель от этого вроде бы называется Сатана. Ан нет! И он недостаточно крут. Он - под Богом ходит! Для прорвы (продвинутой, разумеется) это все равно, что под ментами. Что скажет прорва, прочитав Мильтона? «Ну свой парень, этот Сатана! Засадили его менты в зону, а он там устанавливает свои правила! И все живут «по понятиям». Но ведь зона-то все равно ментовская, так и мы умеем». А тому, что умеют, не поклоняются. Это уважают - и только. Но к чему-то прорве «прикрепиться» надо. К чему?
Ясно, что к чему-то несовместимому не только с любовью и состраданием, но и с законом. Зачем криминальному классу закон? Хучь иудейский, хучь иудеоподобный протестантский… Да пошли вы!
Следом за Христом отменяется и Ветхий Завет. В чью пользу? Аполлон? Ему подавай порядок, гармонию. Не канает! Ладно, отменили и Аполлона.
Дионис? Ну, он, конечно, круче. Ницше прав. Опять же, бог алкоголя, что приятно. Но он сын Зевса. И тут Олимп, иерархия, порядок. Конечно, эти боги не чета каким-то там ангелам. Они и трахаются, и дерутся, и бессмертие себе обеспечили, не абы какое, а телесное, и лохов (людей, то бишь) почем зря пригибают. Кайф, в общем, есть. Н-да… Есть то есть, да не про нашу честь… Отбросили Олимп… Что остается?
Старые боги?.. Но ведь слабаки - коли позволили себя сбросить… И опять же, сегодня отроков в пещь - это заради бога. А если завтра - нас? Пройденный этап… Капо в концлагере? Миль пардон! Да и как-то все это слабовато. Нет уж, нам при нашей крутизне подайте-ка нечто Абсолютное! Чтобы было выше (да, именно выше) Закона, Творчества и Порядка. И плевало бы на это сверху (да-да, именно сверху!) вниз. На что на это?
На Справедливость.
На Любовь.
На Состраданье (то есть Милость).
На Закон (то есть Суд).
На Преображение.
На Творчество.
На Творение.
На Творца.
Гуманизм, уважаемые ученые и церковные деятели, - это не просвещенческая великая дурь. Это Великий и единственный оберег человечества. He Прометей это учредил. И уж тем более не Вольтер или Эразм Роттердамский. Всегда есть боги-друзья людей и боги-враги. С эпохи Древнего Шумера это так.
Теперь желательно (для прорвы), чтобы стерто было все гуманистическое. Человек, вишь ты, венец Творения. Образ и подобие. Сын человеческий - сын Божий… Изгоняю не желающих поклоняться человеку… Обожение какое-то? Чушь гуманистическая! Эй, нам надобно, чтобы все это вырвано было с корнем. Мы желаем…
Стоп. А есть ли оно, желанное? Можно ли его соорудить из чего-то имеющегося? Простейший культурологический анализ показывает, что «это» легче всего соорудить из Иного неоплатоников в его специфической ультрагностической интерпретации. В этой интерпретации Иное очевидным образом превращается в Тьму Предвечную.
В ту Тьму, которая была до Творения. «И тьма над бездной». Эта тьма была до того, как началось Творение. Она древнее, а значит и мощнее, этого Творения. Да и того, кто учредил все эти «жалкие обусловленности» - Закон, Порядок, волю к сотворчеству. О любви и сострадании и говорить не приходится. Поймите, я не шучу. Братку Закон отвратителен. Но если ему сказать, что он - отпавший от Закона Люцифер, то браток поскучнеет. Ибо этого Люцифера пригнули, послали к нему ментов, посадили в тюрягу. Ну, в лучшем случае - «он как мы». В тюряге, то бишь Аду, свои понятия учреждает.
А вот Тьма, отрицающая Творение и Творца, а также их установления (Закон)… Тьма, находящаяся не ПОД тем, что она отрицает («это и мы могем»), а НАД этим… Что ж, такое начало заслуживает внимания амбициозного и метафизически продвинутого братка. «Чай, покруче нас!» Покруче, но из той же незаконности, несправедливости состоящее. «Наши» для братка - это те, кто не принимает Закон, Порядок, Творчество, Сострадание, Любовь.
А над «нашими» - Высшее, санкционирующее подобный отрицающий алгоритм (к движению «Наши» это никакого отношения не имеет, да и к Невзорову тоже… А вот к предложившему подобное Гумилеву… Кто знает?). Гностическо-ликвидационная Церковь Тьмы, санкционирующая Не-Закон, He-Порядок, Не-Творчество… «Куда ведет эта дорога, хозяйка?» - спрашивает Григорий Отрепьев трактирщицу. Интеллектуальная дорога, прокладываемая Пиамой Павловной, ведет (вне зависимости от осознания этого почтенной философиней) именно в Церковь Тьмы, А чтобы скрыть очевидное, надо изобрести какой-то хилиасто-гностицизм (что-то навроде квадратного трехчлена, так впечатлившего в известном анекдоте Василия Ивановича Чапаева, когда он попытался его вообразить).
Но дело не в Пиаме Павловне, а в ультраницшеанском классе-прорве. Ницше - это хорошо, но мало. Про че он там молится? Пошлите мне, мол, безумие, великий Свет и великую Тьму… Чуете, что тут лишнее? Свет тут лишний.
Итак, ультраницшеанство (а к нему будет все более тяготеть этот класс) требует уже не Ницше с его одновременным, как мы видим, порывом и к Свету, и к Тьме, а некоего учения, в котором ницшеанство бы осталось, а вопрос о Свете был бы снят.
Существовало ли такое учение? Имело ли оно когда-либо какой-либо политический смысл? Убежден, что существовало и политический смысл имело. Да еще какой!
«Ницше минус Свет» - это особый оккультный фашизм, точнее, тот самый метафизический гитлеризм, который в Третьем рейхе на поверхность не вышел. На поверхность его вывели оккультные неофашисты - Мигель Серрано, Савитри Дэви… Однако это было интеллектуальными разминками, пробами пера. Осуществление чего-то подобного в качестве политически значимой идеологической практики… Это, по-видимому, еще впереди. (c) "Исав и Иаков" С. Кургинян
Приход к власти прорвы наблюдайте в спектакле "Посмотрите,кто пришел!" Отрывок
Вот сейчас эта прорва, так талантливо показанная в этом фильме и пришедшая к власти, нуждается в идеологическом оформлении своей власти.
"Ну подружитесь с ним..." - ителлигенция "подружилась" с ним и отринула свои "человеческие привязанности".
«Шла французская лекция о Ницше. А когда француз, прямо-таки захлебываясь от восторга, говорит в 1937 году о Ницше, - это, конечно, что-то прямо относящееся к войне.
Повторяю, я слушал только потому, что говорил француз. Немца я бы слушать не стал. Но вот то, что француз - любезнейший, обаятельнейший, с отлично поставленной дикцией, с голосом гибким и певучим (как, например, тонко звучали в нем веселый смех, и косая усмешечка, и печальное светлое раздумье, и скорбное, чуть презрительное всепонимание), - так вот что этот самый французский оратор, еще, чего доброго, член академии или писатель-эссеист, не говорит, прямо-таки заливается, закатывая глаза, о Ницше, что все это, повторяю опять и опять, происходит летом 1937 года, - вот это было по-настоящему и любопытно, значительно и даже страшновато. Но сколько я ни слушал, ничего особенного поймать не мог. Шла обыкновенная болтовня, и до гитлеровских вывертов, выводов и обобщений было еще очень далеко. И вдруг я уловил что-то очень мне знакомое - речь пошла о мече и огне. Правда, все это - огонь и меч - было еще не посылка и не выводы, а попросту художественный строй речи - эпитеты и сравнения. Но я уже понимал, что к чему. Дюрер, сказал француз, в одной из своих гравюр изобразил Бога-Слово на троне. Из уст его исходит огненный меч - вот таким мечом и было слово Ницше. Он шел по этому миру скверны и немощи, как меч и пламя. Он был великим дезинфектором, ибо ненавидел все уродливое, страдающее, болезненное и злое, ибо знал - уродство и есть зло. В этом и заключалась его любовь к людям.
И тут сладкозвучный голос в приемничке вдруг поднялся до высшего предела и зарыдал.
«Так послушайте же молитву Ницше, - крикнул француз. - Послушайте, и вы поймете, до какой истеричной любви к людям может дойти человеческое сердце, посвятившее себя исканию истины. Что может быть для философа дороже разума, а вот о чем молит Ницше: «Пошлите мне, небеса, безумия! Пошлите мне бред и судороги! Внезапный свет и внезапную тьму! Такой холод и такой жар, которые не испытал никто! Пытайте меня страхом и призраками. Пусть я ползаю на брюхе, как скотина, но дайте мне поверить в свои силы! Но докажите мне, что вы приблизили меня к себе! Но нет, при чем тут вы? Одно безумие может доказать мне это!?»
Голос, взлетевший вверх до крика, стал все понижаться и понижаться, дошел до шепота и оборвался. Наступила тишина. Приемник гудел и молчал. Я сидел, затаив дыхание.
Дед вдруг поднял бурые веки и зевнул.
- Ну все, что ли? - спросил он.
«Слышите ли? - взвизгнул приемник. - Слышите ли вы, люди, эту мольбу? Из-за вас мудрец отказывается от своего разума. Вы слышите, как бьется его живое обнаженное сердце. Еще секунда - и оно разлетится на части…?»
Снова наступило молчание, и потом голос сказал печально и обыденно:
«И Бог услышал его просьбу - он сошел с ума».
- Ну, на сегодня хватит, - сказал я и выключил приемник».
Не знаю, что заставило меня вспомнить роман Домбровского, прочитанный в далекие шестидесятые годы. Я прекрасно понимаю, что Пиама Павловна - не этот рыдающий француз. А Лоргус тоже «из другой оперы». Но все вместе в чем-то созвучно!
И для того, чтобы было понятно, в чем именно, я все-таки продолжу развернутое цитирование. На следующий день герой обсуждает с директором музея свои впечатления от радиопередачи. И вступает с директором в дискуссию, которую мне почему-то захотелось воспроизвести целиком. Что я и делаю.
«Директор (…) подошел к приемнику. - Ну, так что ж ты сегодня услышал? Было что-нибудь стоящее?
- Было, - ответил я, - и очень даже стоящее. Лекция о Ницше.
Директор покрутил головой.
- Вот въелся он им в печенки. Как включишь Германию - так и он.
- Да это не Германия была, - ответил я. - Париж передавал.
- Да? - Директор даже приостановился. - Французам-то что больно надо? Они-то куда лезут?
Я не ответил.
- Слушай-ка, а вот можешь ты мне вот так, по-простому, без всяких мудрых слов, растолковать, что это такое? У нас тут один два часа говорил. Пока я слушал, все как будто понимал. А вышел на улицу - один туман в башке, и все. Человек, подчеловек, сверхчеловек, юберменш, унтерменш! Ну, хоть колом по голове бей, ничего я что-то не понял. - Он виновато улыбнулся и развел руками. - Ориентируй, брат, а?
- Плохо, если вы ничего не поняли, - сказал я. - Начать тут надо с самого философа («Ну-ну!» - сказал директор) - с человека, который всего боялся. («Ну-ну», - повторил директор и сел.) Головной боли боялся, зубной боли боялся, женщин боялся, с ними у него всегда случалось что-то непонятное, войны боялся до истерики, до визга. Пошел раз санитаром в госпиталь - подхватил дизентерию и еле-еле ноги унес. А ведь война-то была победоносная. А под конец… Вы помните премудрого пескаря?
- Ну, еще бы, - усмехнулся директор, - «образ обывателя по Салтыкову-Щедрину»: жил - дрожал, умирал - дрожал, очень помню, так что?
- Так вот. Таким премудрым пескарем и прожил он последние годы. Просто ушел в себя, как пескарь в нору, - закрыл глаза и создал свой собственный мир. А вы помните, что снится в норе пескарю, что он «вырос на целых пол-аршина и сам щук глотает». Кровожаднее и сильнее пескаря и рыбы в реке нет, стоит ему только зажмуриться. Беда, когда бессилье начнет показывать силу.
- Вот это ты верно говоришь, - сказал директор и вдруг засмеялся, что-то вспомнив. - Знаю, бывают такие сморчки. Посмотришь, в чем душа держится, плевком перешибешь, а рассердится - так весь и зайдется. Нет, это все, что ты сейчас говоришь, - верно это. Я это очень хорошо почувствовал. Но вот как ему, пескаришке, дохлой рыбешке, саженные щуки поверили? Им-то зачем вся эта музыка потребовалась? Для развязывания рук, что ли? Так у них они с рожденья не связаны. Сила-то на их стороне.
- Это у них сила-то? - усмехнулся я. - Какая же это сила? Это же бандитский хапок, налет, наглость, а не сила. Настоящая сила добра уж потому, что устойчива.
- Так, так, - директор усмехнулся и прошелся по комнате. - Значит, по-твоему, и у земляка этого самого Ницше - Адольфа Гитлера - не сила, а истерика? Ну, истерика-то истерикой, конечно, недаром он и в психушке сидел. Или это не он, а его друзья? Но и сила у него тоже такая, что не дай Господи. Газеты наши, конечно, много путают и недоговаривают. Но я-то знаю что почем. Если бы он нас, говорю, не боялся, то и Европы давно не было, а стоял бы какой-нибудь тысячелетний рейх с орлами на столбах. А ты видел, какие у них орлы? Разбойничьи! Плоские, узкокрылые, распластанные, как летучие мыши или морские коты. Вот что такое Адольф. А ты посмотри на его ребят. Те кадрики, что в нашей хронике иногда проскакивают. Все ведь они - один к одному, молодые, мордастые, плечистые, правофланговые. На черта им твой Ницше? Им Гитлер нужен. Потому что это он им райскую жизнь обещал. За твой и за мой счет обещал. А они видят: он не только обещает, но и делает.
Союзники только воют да руками машут, а он головы рубит. Что же это - пескарь, по-твоему? Юродивый Ницше? Нет, брат, тут не той рыбкой запахло. Тигровые акулы? Что, есть такие? Есть, я читал где-то… Только нас он, говорю, и боится. Если бы не мы, то сейчас только одна Америка за океаном и осталась бы, да и то только до следующего серьезного разговора, понял? - Он сел на стул, перевел дыхание и улыбнулся. - Вот так.
- Да я ведь не про него, - сказал я, сбитый с толку, - я про его учителя.
- И про учителя ты тоже не прав, учителей у него много: тут и Ницше и не Ницше, смотря кто ему потребуется. - Он открыл записную книжку. - Вот видишь, у меня полстраницы именами записано: граф Гобино, профессор Трейчке, профессор Клаач, Теодор Рузвельт - знаешь таких?
- Не всех, - сказал я. - Гобино знаю. Клаача тоже.
- Ну еще бы, еще бы тебе не знать, - усмехнулся директор. - Ты же хранитель. Ну да не в них в конце концов дело. Будь он граф-разграф, профессор-распрофессор. Им всем, вместе взятым, цена - пятачок пучок. Твой Ницше хоть страдал, хоть с ума сходил и сошел все-таки. А те вот не страдали, с ума не сходили, а сидели у себя в фатерланде в кабинете да на машинках отстукивали. И никто никогда не думал, что они понадобятся для мокрого дела. А пришел Гитлер и сразу их всех из могилы выкопал да под ружье и поставил, потому что так, за здорово живешь, сказать человеку, что ты хам, а я твой господин, нельзя, нужна еще какая-то идейка, нужно еще: «И вот именно исходя из этого - ты-то хам, а я-то твой господин! Ты зайчик, а я твой капкан», - знаешь, кто так говорит?
- Нет.
- Уголовный мир так говорит. Ну, блатные, блатные, воры; теперь бандиты знаешь какие? Они и в подворотнях грабят с идеологией. Неважно, какая она. Спорить с ней ты все равно не будешь. Если у меня финка, а у тебя тросточка, то какие споры? Я всегда прав. Бери, скажешь, заради Христа, все, что надо, да отпусти душу. Твоя идеология, скажешь, взяла верх. Вот как бывает.
- На первых порах, - сказал я.
- И на первых, и на вторых, и на каких угодно порах; потому что, если взял он тебя за горло…
- Те-те-те… - рассмеялся я. - Так это ж называется брать на горло, а не за горло. Таких даже воры презирают. Потому что это не сила, а хапок… Это я еще лет двадцать пять назад очень понял. Отец мне объяснил, он и все эти вещи тонко понимал. Тогда еще, заметьте, понимал!
Директор посмотрел на меня и засмеялся. Он всегда очень хорошо смеялся: раскатисто, разливисто, весело - в общем, очень хорошо.
- Литератор, литератор, - сказал он. - Выдумал, наверно, про отца. Ну, если и выдумал, то тоже хорошо. Возможно, возможно, что ты в чем-то и прав.
Конечно, сила - да не та, но легче ли от этого - вот вопрос!»....
«Как-то скверно здесь пахнет…»
Этой фразой в одном из романов Стругацких начиналось совещание властителей, на котором надо было решать вопрос об эскалации регресса во имя удержания собственной власти.
И у нас сейчас скверно пахнет чем-то подобным. Не фашизмом, нет. Эскалацией регресса, очередной метаморфозой субъекта этого регресса - прорвы.
Легче всего провести прямую аналогию между происходящим у нас сейчас и приведенной мною выше развернутой цитатой из Юрия Домбровского.
Легче всего сказать: «Вот и нашему классу нужен не Ницше, а Гитлер».
Но проведение такой (прямой) аналогии было бы глубокой ошибкой. Зачем нашей прорве Гитлер? Прорва вовсе не собирается, превращаясь в Тевтонский орден или Черный орден СС, вести завоевательные войны, покорять мир, заводить новый (пусть бы и фашистский) порядок. Прорва может заигрывать с фашизмом, балдея от его презрения к быдлу, его воинствующей бессовестности и прочего. Но нужен прорве вовсе не порядок. Она и к Гитлеру относится как невеста из «Женитьбы»: это нравится, а это нет.
За покорение мира надо платить. Прорва платить не хочет. Для покорения нужен покоритель - воодушевленный какими-то идеями народ, например, немецкий. Обутый, одетый, занимающийся спортом, оснащенный новым оружием и - воспитанный в духе жертвенности. Прольем, мол, нашу кровь ради великого немецкого дела.
«Чью это «нашу»? Кровь быдла? Да сколько угодно. Кровь прорвы? Идти в армию? Напрягаться, посвящаясь в СС? Детей в армию отдавать? Да пошли вы!» Прорве не нужен мир, лежащий у ее ног. Точнее ей не нужен напряг во имя получения подобного приза. Что же ей по-настоящему нужно?
Ей нужен кайф. И - лайф. «Без кайфа нет лайфа». Да, прорве нужно чтобы ее кайф (и лайф) оградили от неприятностей - как внутренних, так и внешних. Но Зюганов не Тельман. Внешние неприятности пока прорву не слишком беспокоят. Шамиль Басаев ей, конечно, не нужен. Но и сильные лидеры, которые, «уделав» Басаева, начнут перебирать олигархических людишек, в восторг ее не приводят.
«Мне нужно, чтобы меня не беспокоили!» - кричал герой Достоевского, грозясь весь свет отдать (вот ведь русский язык - то ли свет как мир, то ли и вправду Свет) за копейку, лишь бы не беспокоили. «Не беспокойте прорву!» - вот задача ее интеллектуальной (и духовной) обслуги. Длить прорвократический кайф (и лайф).
Небеспокойство предполагает защиту от доходяг, в которых прорва превратила народ. Дело это нехитрое. Немного пиара, немного ОМОНа, находящегося на самофинансировании (анекдот: «Еще и зарплата? А я думал: раз дали пистолет, то вертись, как хочешь»). Немного армии, благо от «совка» ее много осталось. И… И что еще? Скажете, ничего больше прорве этой не надо? Ошибаетесь! Ей нужна, причем до зарезу нужна, легитимация. Прорва обуреваема внутренним беспокойством. Не муками совести - «не дождетесь!», внутренняя опустошенность как чрево Золотого тельца. Пустота внутри должна быть чем-то заговорена. Причем именно магически заговорена: «Спи, Пустота, не грызи нутро нашей замечательной прорвы».
Дело это - «оченно непростое». Это вам не ОМОН, не пиар, не армия. Тут духовный институт нужен. Опиум для народа - это полдела. Нужен еще и крэк для элиты. Вот что понимает (или улавливает, не знаю) Пиама Павловна Гайденко. Советско-антисоветский обществовед имеет невероятную способность улавливать. Такую же, как советско-антисоветский цэкист.
Даже без внутренних и внешних угроз прорва будет наращивать потенциал отрицания наличия и утверждения отсутствия. Ей нужна «эскалация разборок». С «красными проектами», «убийцами царей», развитием, хилиазмом. Ей кажется, что она борется с опасностями. Борется она с собой, с терзающей ее внутренней Пустотой, требующей все новых и новых смыслопожираний. Соответственно, смыслопожиратели всегда при деле. А поскольку ничем другим они заниматься не умеют, то зов господствующего класса и зуд смыслоедения подпитывают друг друга.
Что такое подобная отрицательная (негативная) динамика - Пиама Павловна, как специалист по экзистенциалистам, не может не понимать. А вот то, что она работает на это, а не против этого… Что ж, воля человеческая свободна… Голос сердца? Все голоса в советско-антисоветском обществоведе на поверку имеют один генезис. Улавливание тенденции и стремление «колебаться» вместе с «линией господствующего» - вот в чем сознательный и подсознательный жизненный смысл для этой страты, этой «субстанции». Быть с тенденцией, с силой! Быть на плаву!
Тенденция - пожирание смысла. Удаву прорвы нужны кролики. Кролика большевизма мало. Кролика Модерна (развития) тоже мало. Удав голоден - его надо кормить. Телец пуст - его надо заполнить. Боги жаждут - их надо умилостивить. На очереди новый кролик. Хилиазма? Да не дурите голову себе и другим! Кролик христианства… Под греческим соусом. Если тенденция - смыслопожирание, то, начав с большевизма, пожрут и христианство. Ах нет, не пожрут! Но заставят «перестроиться»… В трагическом, конечно же, смысле. Учиться ему предлагают у греков… Известным (и единственно живым) ницшеанским образом… (Чай, не Средние века, Пиама Павловна, что голову-то нам дурите Августином!)
Прорва терзаема внутренним голодом, порожденным пустотой. Заменить пустоту полнотой она не хочет и не может. А вот кинуть в эту пустоту очередной набор жертв - смыслов, табу, долженствований, норм… Ну и разного рода обременений… Вплоть до территориальных, но и не только… Обременением могут (и должны) стать старики, дети, институт семьи и многое другое. Ведь не зря говорили о «семье, частной собственности и государстве». Нет нуклеарной семьи (и она рушится) - что происходит с частной собственностью и государством? Они исчезают? Или того… превращаются? Так у превращения есть законы. А где законы, там и прогноз. Да, прорва беспрецедентна. Но и эта беспрецедентность будет двигаться в соответствии со своей природой. И на нее найдется управа под названием «закономерности мутации систем».
А раз так, то, хотя прямых аналогий с процитированным выше Ю.Домбровским нет, есть «системные соответствия».
Соответствие № 1 - само наличие специфического класса. Этой нетривиальной прорвократии.
Соответствие № 2 - заказ со стороны специфического класса. Какой сейчас главный заказ? Не на подавление внутреннего врага, не на внешнюю экспансию - на трансцендентальное завершение. Прорвократии нужен некто, способный ее… скажу «оформить» - это будет неправильно, ибо прорва враждебна форме как таковой… Давайте все же лучше скажем - трансцендентально завершить. Прорве нужно трансцендентальное завершение. А то, знаете ли, скучно… несолидно… Главное - беспокойно. Да, заказ не гитлеровский, другой. То, что он другой, не позволяет проводить прямых аналогий. А то, что он все равно заказ, говорит о наличии системных косвенных соответствий.
Соответствие № 3 - «от А к Б, от Б к В и так далее». В случае КПСС - от Ленина к Бухарину, от Бухарина к демократическому социализму, от демократического социализма к капитализму, от капитализма к социал - дарвинизму.
В случае церкви… От Августина к Платону, от Платону к Плотину, от них к Ницше, от Ницше… ну, не к Гитлеру, но куда-то. Для прорвы Ницше сложноват и избыточно противоречив. Вроде бы то, что надо… Но не вполне. Гитлеру нужен не Ницше, а Черный орден СС. Дювалье на Гаити были нужны тонтон-макуты и… культ вуду. Да, прорва уникальна. И простыми сравнениями с Дювалье ли, с Гитлером ее заказ описать невозможно. Но как приводимым аналогам свойственно было нечто из разряда «неймется», так и прорве тоже… Ей тоже неймется. Неймется - иначе. Но неймется же!
В том, что неймется как-то иначе, отличие. А в том, что неймется, сходство. Ведь пробирались посланцы фюрера на Тибет. И люди Дювалье хотели вызвать дух Тьмы из небытия. А зачем? Мало было простых репрессий? Простых апелляций к избранности народа и расы? Мало! Ибо неймется. Ну так и прорве… Ей в каком-то смысле тоже мало… Точнее, Ницше для нее и много, и мало. Много, потому что сложно. А мало… Мало, потому что недостаточно круто.
Трансцендентально завершить, то бишь легитимировать прорву, можно лишь освободив ее от обременении. От химеры под названием совесть? Да! Но и не только. От Творчества, ибо оно враждебно прорве. От Закона (любого - хоть Моисея, хоть Христа). От порядка (хоть бы и «олимпийско-аполлонического»). Вроде бы ясно, кто от этого освобождает! Освободитель от этого вроде бы называется Сатана. Ан нет! И он недостаточно крут. Он - под Богом ходит! Для прорвы (продвинутой, разумеется) это все равно, что под ментами. Что скажет прорва, прочитав Мильтона? «Ну свой парень, этот Сатана! Засадили его менты в зону, а он там устанавливает свои правила! И все живут «по понятиям». Но ведь зона-то все равно ментовская, так и мы умеем». А тому, что умеют, не поклоняются. Это уважают - и только. Но к чему-то прорве «прикрепиться» надо. К чему?
Ясно, что к чему-то несовместимому не только с любовью и состраданием, но и с законом. Зачем криминальному классу закон? Хучь иудейский, хучь иудеоподобный протестантский… Да пошли вы!
Следом за Христом отменяется и Ветхий Завет. В чью пользу? Аполлон? Ему подавай порядок, гармонию. Не канает! Ладно, отменили и Аполлона.
Дионис? Ну, он, конечно, круче. Ницше прав. Опять же, бог алкоголя, что приятно. Но он сын Зевса. И тут Олимп, иерархия, порядок. Конечно, эти боги не чета каким-то там ангелам. Они и трахаются, и дерутся, и бессмертие себе обеспечили, не абы какое, а телесное, и лохов (людей, то бишь) почем зря пригибают. Кайф, в общем, есть. Н-да… Есть то есть, да не про нашу честь… Отбросили Олимп… Что остается?
Старые боги?.. Но ведь слабаки - коли позволили себя сбросить… И опять же, сегодня отроков в пещь - это заради бога. А если завтра - нас? Пройденный этап… Капо в концлагере? Миль пардон! Да и как-то все это слабовато. Нет уж, нам при нашей крутизне подайте-ка нечто Абсолютное! Чтобы было выше (да, именно выше) Закона, Творчества и Порядка. И плевало бы на это сверху (да-да, именно сверху!) вниз. На что на это?
На Справедливость.
На Любовь.
На Состраданье (то есть Милость).
На Закон (то есть Суд).
На Преображение.
На Творчество.
На Творение.
На Творца.
Гуманизм, уважаемые ученые и церковные деятели, - это не просвещенческая великая дурь. Это Великий и единственный оберег человечества. He Прометей это учредил. И уж тем более не Вольтер или Эразм Роттердамский. Всегда есть боги-друзья людей и боги-враги. С эпохи Древнего Шумера это так.
Теперь желательно (для прорвы), чтобы стерто было все гуманистическое. Человек, вишь ты, венец Творения. Образ и подобие. Сын человеческий - сын Божий… Изгоняю не желающих поклоняться человеку… Обожение какое-то? Чушь гуманистическая! Эй, нам надобно, чтобы все это вырвано было с корнем. Мы желаем…
Стоп. А есть ли оно, желанное? Можно ли его соорудить из чего-то имеющегося? Простейший культурологический анализ показывает, что «это» легче всего соорудить из Иного неоплатоников в его специфической ультрагностической интерпретации. В этой интерпретации Иное очевидным образом превращается в Тьму Предвечную.
В ту Тьму, которая была до Творения. «И тьма над бездной». Эта тьма была до того, как началось Творение. Она древнее, а значит и мощнее, этого Творения. Да и того, кто учредил все эти «жалкие обусловленности» - Закон, Порядок, волю к сотворчеству. О любви и сострадании и говорить не приходится. Поймите, я не шучу. Братку Закон отвратителен. Но если ему сказать, что он - отпавший от Закона Люцифер, то браток поскучнеет. Ибо этого Люцифера пригнули, послали к нему ментов, посадили в тюрягу. Ну, в лучшем случае - «он как мы». В тюряге, то бишь Аду, свои понятия учреждает.
А вот Тьма, отрицающая Творение и Творца, а также их установления (Закон)… Тьма, находящаяся не ПОД тем, что она отрицает («это и мы могем»), а НАД этим… Что ж, такое начало заслуживает внимания амбициозного и метафизически продвинутого братка. «Чай, покруче нас!» Покруче, но из той же незаконности, несправедливости состоящее. «Наши» для братка - это те, кто не принимает Закон, Порядок, Творчество, Сострадание, Любовь.
А над «нашими» - Высшее, санкционирующее подобный отрицающий алгоритм (к движению «Наши» это никакого отношения не имеет, да и к Невзорову тоже… А вот к предложившему подобное Гумилеву… Кто знает?). Гностическо-ликвидационная Церковь Тьмы, санкционирующая Не-Закон, He-Порядок, Не-Творчество… «Куда ведет эта дорога, хозяйка?» - спрашивает Григорий Отрепьев трактирщицу. Интеллектуальная дорога, прокладываемая Пиамой Павловной, ведет (вне зависимости от осознания этого почтенной философиней) именно в Церковь Тьмы, А чтобы скрыть очевидное, надо изобрести какой-то хилиасто-гностицизм (что-то навроде квадратного трехчлена, так впечатлившего в известном анекдоте Василия Ивановича Чапаева, когда он попытался его вообразить).
Но дело не в Пиаме Павловне, а в ультраницшеанском классе-прорве. Ницше - это хорошо, но мало. Про че он там молится? Пошлите мне, мол, безумие, великий Свет и великую Тьму… Чуете, что тут лишнее? Свет тут лишний.
Итак, ультраницшеанство (а к нему будет все более тяготеть этот класс) требует уже не Ницше с его одновременным, как мы видим, порывом и к Свету, и к Тьме, а некоего учения, в котором ницшеанство бы осталось, а вопрос о Свете был бы снят.
Существовало ли такое учение? Имело ли оно когда-либо какой-либо политический смысл? Убежден, что существовало и политический смысл имело. Да еще какой!
«Ницше минус Свет» - это особый оккультный фашизм, точнее, тот самый метафизический гитлеризм, который в Третьем рейхе на поверхность не вышел. На поверхность его вывели оккультные неофашисты - Мигель Серрано, Савитри Дэви… Однако это было интеллектуальными разминками, пробами пера. Осуществление чего-то подобного в качестве политически значимой идеологической практики… Это, по-видимому, еще впереди. (c) "Исав и Иаков" С. Кургинян
Приход к власти прорвы наблюдайте в спектакле "Посмотрите,кто пришел!" Отрывок
Click to viewВот сейчас эта прорва, так талантливо показанная в этом фильме и пришедшая к власти, нуждается в идеологическом оформлении своей власти.
"Ну подружитесь с ним..." - ителлигенция "подружилась" с ним и отринула свои "человеческие привязанности".