4.2. Векторы и смыслы трансформаций ментальности древнерусского общества.
4.2.1. Естественными тормозами проникновения христианства в мировоззрение древних руссов были:
- общая теоретическая безграмотность, свойственная в том числе самим миссионерам и проповедникам, которые нередко в своих проповедях пользовались не каноническими текстами, а вольными пересказами библейских легенд, взятыми из глубин собственной небезупречной памяти,
- недостаток и недоступность письменных источников, содержащих тексты заморских религиозных сказок, в условиях дефицита рукописных книг,
- избыток конкурентных языческих текстов, мифов и легенд, содержащих гигантский комплекс языческой духовности, запечатленных в недосягаемой враждебным деформациям идейных противников народной массовой памяти,
- принципиальная чужеродность заморского сенсорного и эмоционального опыта, заложенного в основу библейских легенд, собственному опыту населения, живущего в совершенно иной природно-климатической и социально-исторической среде.
И, наконец, самое главное - христианство - идеология и религия отчаявшихся духовно сломленных человекообразных тварей, порабощенных прежде всего страхом за сохранность своей бренной плоти. Которую они ценили неизмеримо больше, чем ощущение свободы воли бессмертной души, включающей психические комплексы самоуважения, ощущения собственного достоинства, гордость принадлежностью к своему роду, племени, этносу, стране… присутствие которых в сознании всегда отличает Человека от человекообразной твари.
Древняя Русь в начале ее христианизации была страной преимущественно вольных людей. Они обладали хозяйственно-экономической свободой, гарантированной им жизнью в соседской общине, состоящей из таких же вольных тружеников, выступавшей коллективным собственником средств производства: земли, угодий… и коллективным защитником от произвола враждебных социальных сил и природных стихий, всегда и немедленно готовым прийти на помощь. Вольные язычники жили в атмосфере соседской товарищеской взаимопомощи, в окружении знакомого с детства ландшафта, где все было привычно и любимо. Их дома и села опекали духи предков, чьей памятью и духовными сущностями было пропитано и насыщено все вокруг: дом, где каждая дощечка, полочка, уголок или приступочка несли на себе следы труда ушедших в небытие, посуда, рабочий инвентарь…. Материальными следами жизни прошлых поколений были помечены буквально все артефакты, с которыми потомки имели дело. Они окружали со всех сторон, напоминая о вечной верви жизни, протянувшейся через них - настоящих - из прошлого в будущее. Это был целиком их мир, а они сами были его органическими частицами. И чтобы разрушить такой монолит первобытной культуры нужны были силы помощнее и поужаснее, чем агитационные басни пришлых проповедников и угрозы вооруженных до зубов военных холопов князя, пребывающего невесть где и живущего невесть как.
В дальней перспективе духовное сопротивление язычников, лишенное опоры на инструмент собственной политической организации, не будет иметь шансов на успех. Оно обречено быть раздавленным монархической деспотией военных дармоедов, пленяющих тела и мозги безоружных и политически неорганизованных подданных в ловушку идеологии паразитической государственности, действующей в союзе с церковью и ее опытными ловцами человеческих душ, умело облекаюших государственный террор порабощаемого населения в формы оправдательных заморских сказок, апологизирующих насильственные реформы древнеславянской религиозной духовности.
Вместе с тем, в ту пору был запущен малоощутимый пока что синтез язычества и христианства, получивший известные из отечественной истории формы т.н. «двоеверия», перемешавшего образы и функции языческих и христианских божеств в несогласном с первозданным каноническим целомудрием идейном «кентавре», где образы христианских святых исполняли привычные русскому люду языческие функции.
4.2.2. Цели, значение и последствия христианизации.
Академические холопы русской паразитической государственности традиционно присваивают христианизации Руси положительные оценки. Дескать, вооруженная популярной в «цивилизованном» западном мире государственной религией древнерусская государственность упрочила политические, династические и культурные связи с Византией и Западной Европой, преодолев изоляционизм, вызванный вероисповедальными различиями. Русь, ставшая христианской, была признана христианскими державами Европы за «свою». И, как следствие, были устранены идейные препятствия династическим бракам самих русских князей и их отпрысков:
- Ярослав Мудрый женился на дочери шведского короля Олафа
- дочь Ярослава - Анна - вышла замуж за французского короля
- другая дочь - Елизавета - стала женой норвежского короля
- третья дочь - Анастасия - стал венгерской королевой
- внучка Ярослава - Евпраксия (Адельгейда) - вышла за германского императора
- сын Ярослава - Всеволод женился на византийской принцессе
- сын Ярослава - Изяслав - женился на польской принцессе
- невестками Ярослава стали дочери саксонского маркграфа и графа Штаденского.
На самом же деле подлинным источником прочности политических, династических и культурных связей с Византией и Западной Европой были не импортные попы с их заморскими бреднями про чудеса, происходящие со странствующими фанатиками в далекой и неведомой Палестине, а сильная дисциплинированная армия, верящая в своих полководцев и гарантирующая надежную защиту рубежей страны от захватчиков и грабителей. Создание такой армии не имело ничего общего с обожествлением мучений распятого еврейского терпилы. Напротив, внедрение христианства подрывало боевой дух войск и объективно ослабляло военную мощь древнерусской государственности. Напомню: христианские армии русских князей были наголову разбиты монгольскими язычниками. А все сколько-нибудь значимые спехи русского оружия в домонгольской древности принадлежат армиям русских язычников, возглавляемых язычниками же полководцами. Что справедливо и для истории Западной Европы, где язычники-викинги неоднократно доказывали на поле боя мечом и топором преобладание боевой эффективности языческого духа над христианскими добродетелями всепрощения и милости к врагам.
Прямая высшая и конечная цель принятия христианства не имеет на самом деле ничего общего с конкуренцией идей, мифов и тому подобных виртуальных конструктов. Она предельно прагматична, конкретна и находится всецело в области политики.
Это, во-первых, сакрализация и, таким образом, оправдание небывалых прежде неограниченных полномочий и прав государственности, воплощенной в монархической власти князя, вторгаться в частную жизнь подданных и распоряжаться ею в своих интересах.
А, во-вторых, это подавление и уничтожение в самом зародыше первобытного института кровной мести - рефлекторного источника социального и политического сопротивления личности государственному насилию.
У класса военных паразитов, складывающегося в древней Руси и выстраивающего свою антинародную государственность, было лишь два ответа на вопрос: кто дал им право закабалять свободных людей?
- 1-й ответ: «сила оружия и страх его применения»,
- 2-й ответ: «так хочет Новый Бог, дающий власть своим самым верным и излюбленным холопам».
Злоупотребление первым ответом неминуемо порождало сопротивление закабаляемых. Было слишком очевидно, что в ответ на грубую силу всегда найдется иная сила - еще более грубая и свирепая - мстительная, оберегающая не бренное тело, но нетленную и свободную душу. Такую душу невозможно сломать, победить, задавить страхом. Ее нельзя даже уничтожить вместе с ее телесным источником и вместилищем. Поскольку уважающего себя человека, ясно осознающего свою ценность и значение для окружающих, невозможно убедить в том, что он тленное жалкое ничтожество, прах на ногах Всевышнего и очередного «князя», лагерная пыль… Такие знающие себе цену люди воспитываются в атмосфере искренней живой преданной любви родных и близких. В атмосфере, творимой всемогуществом Рода и Фамилии. Где тепло искренней заботы дедушек и бабушек, мам и пап не просто передается через ласковые прикосновения к ребенку, через словесные проповеди и наставления: как вести себя среди людей, но через демонстрацию ответственных моделей социального поведения личным примером, западающим в такие недра окрашенной искренними эмоциями памяти, откуда их невозможно ни извлечь, ни истребить.
Христианство напрасно пыталось вытравить из душ язычников корни личной гордости, самоуважения, понятия собственного достоинства и чести, предлагая альтернативные идеи всеобщей греховности, изначальной подлости человеческой природы, страха перед неминуемым наказанием Высшего Судии, преследующим виновного изначально - с самого рождения человека - даже после смерти - на протяжении всей дальнейшей потусторонней «вечной» жизни, обреченной на муки и страдания. Не зря попы, озабоченные подавлением протестного потенциала в душах государственных подданных и рабов, превратили гордыню в самый страшный грех. Они, как никто понимали, что управлять мстительными гордецами вопреки их собственным интересам невозможно. И потому священные обычаи языческой кровной мести и горделивого самоуважительного поведения были главной опасностью и целью и для церкви, и для государства, ради которого попы обязались начисто вытравить души «диких» язычников, чтобы посеять в них и вырастить обильные урожаи
- покорности и смирения = трусости,
- безответственности = прощения обид и всякого насилия и
- веры в существование иных источников справедливости и воздаяния - за пределами личной души и собственной инициативы.
Ответ на второй вопрос требовал тормозящих прямое сопротивление логических рассуждений. Он провоцировал отвлекающую и переключающую в русло ментальной работы социальную активность покинуть поле непосредственной общественной практики и перенестись в мутные и туманные сферы блужданий духа в дебрях отвлеченных умствований, гасящих импульсы сопротивления и поощряющих иллюзии существования каких-то иных эффективных механизмов сопротивления и обретения утраченной справедливости и воли вроде «всепрощения» и «тогосветного воздаяния».
В дальней перспективе приобщение к христианству вводило его носителей в традицию религиозного мышления, предполагавшего активизацию аппарата примитивной логики и являвшего собой исторически более высокий тип ментальности, включающий понятийное суждение в качестве посредника между осмысливаемой реальностью и мыслящим субъектом, нежели прежние - чисто языческие - непосредственные образные переживания сенсорного резонанса внутреннего духовного мира субъекта с миром предков и силами природы, где еще не случилось персонального обособления и субъектного противопоставления мыслителя и объектов мысленного отражения.
Импорт чужой религии обременил формирующийся государственный аппарат дополнительной громоздкой иерархической административной структурой - церковью.
Во главе ее был митрополит Киевский, обладавшего высшей властью в пределах христианской Руси, назначавшийся и подчинявшийся константинопольскому патриарху.
Киевская митрополия делилась на епархии (епископии): Новгородская, Ростовская, Черниговская, Переяславская, Полоцкая ..., покрывавшие постепенно своей сетью всю территорию страны.
Епархии делились на приходы, включавшие храм с обслуживающим его нужды аппаратом попов и их помощников, находившихся на содержании местной церковной общины, состоявшей из несколько близлежащих поселений.
Помимо упомянутого выше аппарата «белого» духовенства церковь содержала в себе т.н. «черное» духовенство - монахов, живущих изолированно от соблазнов мирской светской жизни и всецело посвящающих себя соблюдению религиозных обрядов: молитвам, размышлениям о Боге и греховной сущности человека.
Для содержания церковного аппарата князем были установлены общеобязательные платежи в пользу церкви - «церковная десятина» (1\10 доходов каждого подданного), разверстанная на все население страны. Тем самым, была существенно повышена норма эксплуатации трудящихся, которым насильно посадили на шею еще одну свору паразитов.
В поисках дополнительных к «десятине» источников наживы митрополиты и епископы организовали вполне рыночный обмен услугами с могущественными представителями государственного аппарата и богатой знати. Князья и бояре за разнообразные подарки, в числе которых были земельные владения, покупали себе право не сдерживать себя ограничениями христианской морали и потому грешили напропалую, зная, что за сделанные пожертвования попы с монахами отмолят их грехи, какими бы они ни были и сколько бы их ни было.
Для обслуживания фонда церковных земель привлекались экономически зависимые от храмов работники и подаренные знатными прихожанами рабы. Постепенно возникает церковное землевладение и новые автономные хозяйственные субъекты - монастыри, храмы, владеющие огромными земельными наделами, ремесленными производствами, транспортом. Они не только с избытком удовлетворяли материальные потребности участников церковной корпорации, но и вскоре стали одним из мощных игроков на рынках Древней Руси и далеко за ее пределами. Постепенно христианская церковь становится одним из самых богатых и экономически состоятельных феодалов Древней Руси.
4.2.3. Диалектика «русской души»: языческое христианство или христианское язычество?
Импорт христианства и замещение им язычества положили начало глубочайшей сущностной трансформации ментальности населения Восточноевропейской равнины. Она растянется чуть ли не на тысячу лет. И на протяжении всего этого времени будет получать разнообразные подкрепления и стимулы, только усиливающие ее вектор и углубляющие смыслы. Будет непросто однозначно сформулировать разнообразные формы и проявления такой трансформации. Многие мыслители, рассуждавшие о неповторимом рисунке и содержании «загадочной» «русской души», по сути, каждый по-своему, пытался разрешить такую задачу. Слишком очевидную ввиду своего масштаба и значения для всей отечественной истории. И слишком неуловимую сетями логического мышления, ввиду неразвитости (до сих пор) терминологического аппарата научной психологии, и потому решаемую с применением, главным образом, инструментария мышления образного - аналогового и метафорического.
Ментальность дохристианской языческой Руси - в целом оптимистична и энергична, насыщена верой в себя, в свои силы и в способности решать любые жизненные задачи, невзирая на временные проблемы и затруднения. Такая вера в себя подкреплялась неограниченной возможностью смело экспериментировать в любой области общественного бытия, без каких-либо идейных и психических тормозов и запретов. А также верой в своих предков, которые оттуда - из-за радуги - следят за нами и помогают, поддерживают, подсказывают… И прогноз таких экспериментов, осиянных памятью предков, был всегда оптимистичным и позитивным. Ведь сами они, в свое время, успешно разрешали и не такие проблемы. Всякий раз. Чему доказательство - то, что мы теперь здесь и сейчас идем по жизни за ними - след в след.
Христианство глубоко и принципиально инородно той социально-исторической среде и духовной атмосфере древней Руси, куда его погрузили в Х веке миссионеры и импортеры. Это - религия, основанная на мировоззрении и картине мира глубоко укоренившегося и безальтернативного рабского индивидуализма со всей его подлой психологией личного ничтожества, трусости, безразличия к собственной судьбе и законченного гремучего эгоизма, не оставляющего в душе места для импульсов и проявлений любых здоровых и конструктивных социальных инстинктов: кооперации, интеграции, взаимной поддержки и солидарности. Христианство должно было стать проводником ничтожества и подлости в самые потаенные психические глубины человекообразного существа. С его помощью психический комплекс рабского поведения, самосознания и восприятия жизни должен был пропитать всю натуру антропоморфного рабочего скота - биологического инструмента удовлетворения прихотей и похотей властвующих социальных паразитов.
4.2.4. Вирусная природа государственной религии.
Смысл христианства - убеждение и внушение, что страдания, несправедливость, внешнее принуждение, насилие, угнетение - норма и закон земной жизни, безальтернативные, бессменные и неизбежные. Что такой порядок заповедан Всевышним - грозным, карающим, всеведающим и всепроникающим, от которого не скрыться, не увильнуть, не обмануть. Который все видит, все знает, все помнит и все понимает. И которому, поэтому, невозможно сопротивляться. Но лишь повиноваться.
Спасение возможно. Но не в этой жизни, а в той - другой - посмертной. Как награда за покорность и смирение в этой жизни. Ведь «господь терпел и нам велел».
«Посмертная жизнь» - один из самых распространенных оксюморонов, связующих логические сети христианства, опутывающие мышление «рабов божиих» - этих сломленных душевно безумцев и терпил, использующих суррогат надежды и веры в спасение не на путях настоящей кровавой драки за свое и своих детей будущее и настоящее, а в мутном тумане логического бреда и идейных провокаций, направленных на искоренение самого импульса реальной подлинной борьбы за свое человеческое достоинство - в его потенции и зародыше.
Терпение. Покорность. Смирение. Вера в Спасителя. Неверие в возможность стать спасителем самому себе. Вот главные цели христианства. Вот векторы работы его вируса, разлагающего и трансформирующего нормальную человеческую психику в психику человекообразного животного, лишенного собственной воли, смысла и ответственности за свою судьбу и судьбы своего рода и товарищей.
Христианство - это вера в высшую справедливость, чей источник - внешние человеку, неподвластные, чуждые сакральные силы, но не силы, не способности и не собственная активность самих людей. И потому оно всегда было, есть и всегда будет опаснейшим ментальным вирусом, разновидностью социально-исторической психиатрии, формой бреда, деформирующего нормальную человеческую психику и угрожающего существованию человечества, как биологического вида.
В конце Х века этот психический вирус начинает внедряться в духовный мир населения Восточноевропейской равнины в качестве важнейшего инструмента государственной политики и на протяжении тысячелетней истории русской государственности нам предстоит неоднократно встречаться со следами его губительной работы. А также и сегодня неоднократно испытывать ее на себе.
4.2.5. Христианство и язычество: социокультурный раскол.
С началом процессов образования государственности на смену социальному монолиту родовой и территориальной общины пришел социокультурный раскол, как хроническое состояние всего общества. Попытки слепить вместе в единое организованное по-государственному политическое тело конгломерат территориально и хозяйственно обособленных локальных социальных организмов - родов, племен, кланов, племенных союзов сопровождались образованием трещин в местах соединения, легко превращавшихся в разрывы, едва ослабевали соединительные скрепы.
К числу последних относилась новая религия - христианство, направленная на формирование идейно-психической общности и целостности населения, превращаемого из вольных общинников в покорных подданных державы.
Инновации (в том числе христианство) были не в состоянии устранить или залечить эти глубокие трещины. Какие-то из них заделывались, что временно увеличивало прочность недостроенной государственной конструкции, но не избавляло от появления новых, порой еще более глубоких разломов. Сам политический фундамент конструкции оставался расколотым грубо «механическим» - формальным и силовым - административно-политическим синтезом модели ранней полисно-княжеской государственности с моделью жизнеустройства локально-племенных догосударственных миров.
Теоретически шероховатости и нестыковки соединяемых инородных конструкций, не имевших - ни формально, ни по существу - между собой ничего общего и даже тождественного могли бы смягчиться и притереться при условии предварительной специальной и довольно длительной пропагандистской обработки соединяемых социумов. Но для такой ментальной работы в те времена не оставалось ни времени, ни раскидистой сети идеологических и пропагандистских инструментов и институтов.
К тому же сами эти миры - вместе с присущей им племенной идентичностью - постепенно растворялись только в древнерусском городе с его интенсивно развивающимися рыночными отношениями. В архаичной деревне они сохранялись. Здесь их разрыв мог состояться лишь в форме оттока сельского населения в города, где был высокий спрос на личностные ресурсы в военной, торговой и ремесленной деятельности. В сельской местности такого спроса возникнуть не могло, а потому и родоплеменные традиции оставались в ней незыблемыми.
Это создавало еще одну линию раскола - между культурно продвинутым городом и
консервативной архаичной деревней. Но и город лишь начинал движение из недр догосударственной культуры локальных миров к государственности большого общества.
Догосударственные миры социокультурного раскола не знали. Два полюса власти -
авторитарный (племенной князь) и народно-вечевой - воспринимались не как противоборствующие и конфликтующие, а как взаимодополняющие, освященные и санкционированные авторитетом языческого пантеона. При воспроизводстве данной модели в государственно-организованном большом обществе, разнородном этнически, социокультурный раскол неизбежен.
Киевский князь, воплощающий общегосударственное начало, оказывался зависимым от киевского веча, которое руководствовалось локальными интересами населения города. В отдельных случаях интересы князя и веча могли совпадать, но этот 3-й раскол был изначально заложен в эту конструкцию, ибо в масштабах государства власть князя была вообще лишена второго, дополнявшего и легитимировавшего ее властного полюса.
Между тем без такого взаимодополнения и взаимопроникновения властных полюсов и их диалога государственность существовать не может. За исключением тех случаев, когда один из полюсов возвышается за счет полного подавления другого. По этой - авторитарной монархической - модели будет первоначально развиваться Московская Русь. Но и в данном случае раскол не устраняется, а загоняется вглубь, заставляя власть искать контакт со вторым (народным) полюсом, едва искусственно устраненный раскол обнаружит себя.
В направлении монархической однополюсности двигалась поначалу и древняя Русь при первых Рюриковичах. Но властных ресурсов для контроля захваченных разноплеменных территорий у них еще не было, что и побудило, возможно, Святослава к созданию института местных княжений во главе с своими сыновьями.
В результате линия раскола переместилась в княжеский род, и борьба в нем за великокняжеский стол, губительная для авторитарной модели власти, стала главным препятствием для упрочения могущества киевских князей.
Кроме того, эта борьба, сделавшая очевидной возможность силового устранения правителя и замены его другим, привела к политическому усилению сепаратизма вечевого властного полюса, несущего в себе зачатки республиканизма и лишенного монархических интенций.
Идея христианского Бога была импортирована для преодоления раскола с целью сакрализации авторитарной модели власти. Но если у Владимира - первого князя, захватившего киевский стол силой, - такая мотивация и присутствовала, то его надежды довольно быстро обнаружили свою тщетность. Раскол оказался неподвластным и нового Богу. Более того, принятие и насаждение христианства, устраняя или смягчая некоторые из прежних проявлений раскола, вызывали к жизни другие.
Абстракция единого Бога так и не воплотилась в устойчивой консолидации государства. И оказалась не в состоянии объединить не только «верхи», но и общественные «низы». В противном случае «верхи» вынуждены были бы считаться с массовыми настроениями. Христианство в древней Руси не победило язычество, а, повинуясь насильственному внедрению, «механически» и формально наложилось на местные культы, образуя многообразные и внутренне конфликтные ментальные гибриды.
4.2.6. Ментальная гибридизация общественного сознания.
Принятие Русью христианства растянулось на века. Поначалу оно опиралось на узкую социальную базу княжеского семейства, знати, дружины, части горожан и не имело прочной политической основы. Новая вера, спущенная сверху, не могла быстро заменить язычество. На первых порах она не столько устраняла социальные и ментальные расколы, сколько множила их. Но даже после того, как идея единого христианского Бога осваивалась народным сознанием, раскол не уходил в прошлое, а перемещался вглубь, выражаясь своеобразными коллективными и индивидуальными представлениями. Феномен «двоеверия»: переплетения, взаимоналожения язычества и христианства, нередко подвергавшегося языческому переосмыслению, - одно из наиболее известных проявлений именно такой духовной эволюции.
Похоже, с принятием христианства духовная жизнь общества оказалась расколотой на два параллельно существующих уровня культурного развития. Языческий полюс сохранялся в
культуре и в последующие столетия, а в XX веке на время даже стал доминирующим в лице большевистского атеизма, нашедшего среди населения массу приверженцев. В модифицированном и модернизированном виде он воспроизводил некоторые особенности языческого мироощущения.
Идея благодати осталась недоступной языческому сознанию и не помогла становлению духовного базиса древнерусской государственности, как и идея закона. Они лишь углубили социокультурный раскол древнерусского общества.
Закон на Руси существовал сначала в виде неписаных норм обычного права, а потом - письменных кодексов («Русская правда», Новгородская и Псковская судные грамоты …). Но универсальным регулятором он так и не стал, упорядочивая лишь отношения между
частными лицами в ограниченном наборе типовых житейских ситуаций. На устройство самого государства в его взаимоотношениях с боярско-дружинной элитой и населением закон не распространялся.
Между тем в Византии, освоившей универсалистские принципы римского права, существенно иными были и статус закона, и область его применения, и процедура его разработки, базировавшаяся на развитой системе юридически-правовых абстракций. Русь, заимствуя у греков христианскую веру византийским правом не прельстилась. Но по отдельным каналам оно все же на Русь проникало и даже применялось - прежде всего как регулятор отношений и конфликтов, в которые были вовлечены священнослужители и церковь. А это значит, что культурный раскол между христианством и язычеством проник и в сферу права.
Русские своды законов писали в Киевской Руси на русском языке, византийские юридические нормы - на церковно-славянском. Византийские правовые нормы разрабатывались на основе юридических абстракций, а нормы русского права возникали в результате эмпирической классификации жизненных конфликтных ситуаций, когда сами такие ситуации нередко интерпретировались по-разному. Поэтому «один и тот же казус получал - в плане выражения - два разных лингвистических описания и - в плане содержания - две разные юридические интерпретации». В столкновении «двух юридических норм ясно проявлялась их религиозная противоположность: византийское право воспринимается как часть христианской культуры, славянское - как элемент языческой старины». Такая линия раскола не была в ту эпоху ни самой глубокой, ни центральной. Но она важна для понимания избирательности в заимствовании и освоении импортной культуры, характерной для древней Руси.
Она важна и для понимания сути первого в отечественной истории цивилизационного выбора.
4.2.7. Неоднородность и противоречия психической природы ментальных феноменов первобытного и огосударствленного сознания.
Попытки древнерусской власти внедрить новую идеологию в массовое сознание подданных не имели успеха. В том числе попытка создать идейную основу устанавливаемой государственности. Вместо духовного сплочения и объединения новой импортной религией, общество еще больше раскалывалось изнутри и антагонизировалось.
Зрелая государственность сопровождается глубокими и масштабными трансформациями ментальности населения страны - носителей власти и подданных. В первую очередь, это формирование у аристократии абстрактного представления более широкой и разнообразной, чем локальный племенной мир, социальности. Новое качество власти - надродовое и надплеменное - нуждалось для выражения и воплощения в психике населения в новой символике - образной и вербальной. Такой символический язык не мог вырасти из отечественной социальности той эпохи ввиду ее психической и исторической инородности и потому был целиком заимствован - импортирован - из стран, чей духовный опыт был обогащен школой античной цивилизации.
Обобщения, доступные диким и варварским умам той эпохи, созданы из образной ткани первобытного мышления. Это культы воображаемых существ, олицетворяющих силы природы, среди которых доминировали Боги Неба, Земли и Рода, а также (у варягов) героический пантеон воителей и воительниц, населявших Асгард - посмертный небесный чертог богов-асов. Они ассоциировались с племенным (протоэтническим) обиталищем душ предков - потусторонним дубликатом земной общности локальной территории и ее населения.
Такая способность к абстрагированию в форме сенсорных образов и образов воображения была принципиально ограничена чувственно воспринимаемым и сенсорно достоверным локальным миром, освоенным в ходе непосредственной хозяйственной практики. Обслуживание которой, в силу примитивности первобытного хозяйства и экономики, не нуждалось в участии логического мыслительного инструментария, содержащего культуру более высоких - абстрактных обобщений. Сакральный статус культовых феноменов, выращенных сенсорно-образным воображением, возникал из символического одухотворения родоплеменных божеств, представленных эмоционально-метафорическими образами тотемов животных, птиц, деревянных, каменных или глиняных идолов и фигурок предков.
Утверждение новой государственнической ментальности объективно нуждалось в качественно ином - универсальном культе, опирающемся на куда более сложный логико-символический аппарат мышления с его особой необыкновенной лексикой, снимавший локальную этническую ограниченность прежних родоплеменных иллюзий. И способный убедительно объяснить необходимость и закономерность трансформаций социальных феноменов, в ходе которых знакомые общественные субъекты приобретали качественно иные сущности и проявления. Например, как и почему давно и хорошо знакомые люди - соседи и единоплеменники - превращались в представителей некоторой незнакомой доселе и враждебной общественной силы - «государства», становящейся источником принуждения, угнетения, насилия и страха? Или, как и почему неожиданно, неуклонно и бесповоротно возникает необходимость безвозмездно отдавать вопреки своей воле значительную часть продуктов собственного труда чужим людям (дань)? …
Признание и принятие (легитимизация) института княжеской власти - одна из важнейших задач, стоявших перед нарождающейся государственностью. Ее разрешение требовало формирования новых инструментов и технологий мышления в сознании и знати, исполняющей функции государственной власти, и подданных, этой властью обремененных. Результатом таких психических трансформаций должны были стать убеждения и вера
- в необходимость и закономерность новых - государственных - общественных порядков;
- признание их вечности или, как минимум, долговременности и устойчивости,
- смирение и покорность новому строю общественной жизни и его отношениям.
Власть в государстве имеет два основных вектора воздействия:
- внутренний, направленный на принуждение к повиновению властной воле собственного населения - земляков, подданных,
- внешний, направленный на иные - чужие общности, способные тем или иным способом удовлетворять потребности и интересы правителей, монополизировавших власть и функции управления в некотором ограниченном социальном пространстве.
Одновременное проведение насильственной политики по отношению к «своим» и «чужим» чревато недопустимыми потерями ресурсов и энергии, угрожающими существованию самого источника принуждения. Поэтому в целях экономии своих усилий и аккумуляции их на внешних противниках власть всячески стремится сплотить вокруг себя «своих», чтобы использовать их силы и энергию для решения внешнеполитических задач. Для этого она стремится убедить своих подданных в единстве общих интересов и целей, используя:
- подкуп: жертвуя частью своих доходов и
- ложь (агитацию и пропаганду), доказывая разумными и иррациональными аргументами необходимость сплочения подданных вокруг властной верхушки и безоговорочного повиновения ей.
На раннем этапе становления государственности успешная легитимизация княжеской власти в древней Руси тормозилась:
- ее этнической инаковостью (чужеродностью = иная кровь),
- пространственной и хозяйственно-экономической обособленностью: локализацией в сельских и протогородских (крепостных) поселениях,
- функциональной обособленностью: новое для дикарей разделение труда и специализация: война, администрирование, транзитная торговля,
- неподкрепленностью авторитетом культа языческого божества и временной слабостью авторитета божества христианского.