4. Огосударствление ментальности родоплеменной и варварской социальной стихии.
Опыт реставрации призраков общественного мнения и мышления далеких предков.
Оглавление:
4.1. Реформа язычества: смена «свободы воли» языческих духов монополией демонов государственности. Идейный кастинг и импорт святынь. Загадки «русской души».
4.1.1. Язычество.
Боги. Идолы. Капища. Обряды. Ритуалы. Жрецы.
Инородность психического комплекса «язычество» целям и задачам формирования нового психического комплекса «государственных подданных»: «господ» и «рабов».
4.1.2. Идеологическое обеспечение государственности. Реформа язычества: смена «свободы воли» духов монополией демонов государственности. Христианский монотеизм.
Постепенное свободное «миссионерское» проникновение христианства в русские земли: Ольга - Святослав.
Владимир: поиски государственной религии.
Реформа язычества.
Идейный «кастинг» и экспорт святынь. Принятие христианства князем и дружиной. Крещение Древней Руси.
4.2. Векторы и смыслы трансформаций ментальности древнерусского общества.
4.2.1. Естественные тормоза проникновения христианства в мировоззрение древних руссов.
4.2.2. Цели, значение и последствия христианизации.
4.2.3. Диалектика «русской души»: языческое христианство или христианское язычество?
4.2.4. Вирусная природа государственной религии.
4.2.5. Христианство и язычество: социокультурный раскол.
4.2.6. Ментальная гибридизация общественного сознания: идея «благодати» и идея «закона».
4.2.7. Неоднородность и противоречия психической природы ментальных феноменов первобытного и огосударствленного сознания.
Признание и принятие (легитимизация) института княжеской власти.
4.3. Властители и подданные: в поисках консенсуса.
4.3.1. Расширение общезначимых функций власти.
4.3.2. Закон Силы.
Сила Веры.
Сила Закона.
4.4. Ритуальное (пропагандистское) оформление и сопровождение изъятия у населения трудового дохода.
4.5. Транзит власти: от выборности - к наследованию
֍ ֍ ֍
4.1. Реформа язычества: от «свободы воли» языческих духов - к монополии демонов государственности. Идейный кастинг и импорт святынь. Загадки «русской души».
4.1.1. Язычество.
К началу этнополитического синтеза, смешавшего всех участников в плавильном котле общей государственности, и варяги (скандинавы), и славяне, и угро-финны были язычниками, обожествлявшими предков и силы природы. К примеру, пантеон славян в самых общих чертах выглядел следующим образом:
Главный бог - Род: бог плодородия, а заодно - неба и земли.
В его свите были женские божества плодородия - Рожаницы.
Ярило - бог солнца.
Перун - бог грома и молнии, войны и оружия.
«Скотий бог» - Волос.
Даждьбог, Стрибог, лешие, водяные, русалки, упыри, домовые, гуменники… - с неопределенными размытыми функциями...
Руководили обрядами языческие жрецы - волхвы и кудесники, которые убивали жертвенных животных и людей, ворожили: угадывали будущее, связывались с духами предков, узнавая передавая потомкам их волю.
Имена племенных богов славян, варягов и угро-финнов были формально разными, как и изобразительная стилистика идолов. Но существенной - функциональной - разницы между ними не было. Поскольку сакральные силы природы и силы памяти предков всюду, по сути, были одни и те же. И зависимость от них людей была примерно одинаковой.
Образы своих богов славяне, угро-финны и скандинавы воплощали в деревянных идолах, которых содержали в специальных сакральных местах - капищах. Сюда люди изо всех поселений округи сходились на праздники, где символически общались с воображаемыми духами предков, силами природы, совершая жертвоприношения, не гнушаясь и человеческой крови. Здесь совершались торжественные обряды, укреплявшие ощущение всеобщего единства, опирающееся на общую память.
Этой памяти теперь их всех нужно было лишить, чтобы заместить прежние святыни и ценности родной Земли - ушедших за радугу предков и обожествляемые силы природы - новыми святынями - идолами государственности.
С усложнением общественной жизни и социальной структуры, с ростом конфликтности общественных отношений, с образованием этнически неоднородного государства язычество оказалось неспособным идеологически обосновать и объяснить происходящие перемены так, как это было нужно представителям государственной власти, примирить общественные противоречия, смирить солидарное сопротивление новым порядкам. Напротив, оно вносило раскол в монолит тела формирующегося универсума государственности, где не было места народам и этносам, но - лишь подданные и «рабы Божии». И где на смену всей этой первобытной требухе должна была сформироваться горизонтальная трещина, а позже - пропасть между безраздельным господством власти и бесконечным ничтожеством ее подданных. Но самое опасное с точки зрения формирующейся государственности - прочная, тесная и нерасторжимая связь язычества с образами предков, через которую в сознание дикарей и варваров неуклонно просачивалась, а иногда вторгалась мощным потоком память о тех временах, когда все были вольными людьми, трудившимися исключительно на самих себя и не знавшими каких-либо ограничений своей свободы со стороны каких бы то ни было административно-политических структур.
С приходом в жизнь дикарей и варваров новых обычаев и законов, где высшей ценностью и источником благополучия считалась - чуждая социально и чужая этнически - власть обособившейся от вольных тружеников паразитической воровской знати, такие интервенции свободомыслия и неуправляемых ментальных ассоциаций из памяти о вольном прошлом были смертельно опасными. И потому нуждались в устранении из сознания порабощаемого населения навсегда. Причем в устранении бесследном! И безвозвратном.
Вот почему княжеская власть, укрывшись от подданных за крепостными стенами, огородившись частоколом копий и мечей верной дружины и, ощущая себя в духовном вакууме молчаливой и инородной враждебности, всячески стремится влезть в сознание подданных и переиначить там все на свой лад. Отсюда - неуклюжие попытки реформирования языческого равенства богов, где все равнозначны по отношению друг к другу, как участники великого хоровода природных стихий. Чтобы на смену паритетам близких возможностей и равносильного могущества привычных духов и демонов внедрилась аналогичная отношениям живых людей небесная иерархия, где сакральные сущности выстраиваются в вертикальном порядке убывания своей начальственной значимости и авторитета в зависимости от приближенности к тронам новых демиургов - божеств войны - покровителей кровавой и беспощадно карающей любое неповиновение власти разбойников-милитаристов.
4.1.2. Идеологическое обеспечение государственности. Реформа язычества: смена «свободы воли» духов - монополией демонов государственности. Христианский монотеизм.
После бурной территориальной экспансии Олега и Игоря наступила «мирная передышка» (около17 лет в годы правления княгини Ольги), наполненная попытками освоить завоеванное, придать ему некоторую административную цельность и системность.
Затем - при Святославе - начались новые войны и завоевания.
Сын Святослава - Владимир впервые предпринял попытку системного строительства государства, сопровождавшуюся революцией в идеологии, вызвавшей протестную реакцию массового сознания.
Христианство население киевских земель начало принимать постепенно и по своей инициативе еще в княжение Ольги. Почин положили сама княгиня и представители знати. Это был их личный выбор. И до конца Х века на Руси мирно сосуществовали и язычество, и христианство. Язычником оставался Святослав. Хотя княгиня - бабка деликатно намекала ему про возможность смены веры. Но то была исключительно «возможность» и отнюдь не «необходимость».
Владимир Святославич принимал христианство уже, как государственную религию. Не оставляя подданным выбора. Однако подданные сопротивлялись. И очень не сразу согласились менять идолов на иконы.
Но принятию христианства предшествовали попытки княжеской власти реформировать язычество, перестроив порядки идолов - из «хоровода», где все равны и исполняют свои партии по очереди - в «пирамиду», где кто-то - главный, а кто-то у главного - в холопах.
В 980 г. киевский князь своей волей объявил главным, общим и обязательным для всего княжества и покоренных им земель культ «дружинного бога» грозы и молнии - Перуна. Деревянные колоды идолов в капищах перетасовали. Перуну усовершенствовали имидж: к деревянному телу приделали серебряную голову с золотыми усами:
«… и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот».
Так единодержавие, дисциплина и централизация власти в мире духов, пронизывая и божественные небеса Элизия, и демонические бездны Тартара, должны была отражать, соответствовать и санкционировать аналогичный порядок отношений в земном человейнике, подчиненном власти князя. Племенному и личному языческому сепаратизму отныне нигде не оставалось ни места, ни лазейки. Все живое выстраивалось в иерархическом вертикальном порядке подчинения и повиновения верховной воле единовластного Правителя:
«и на небеси яко на земли».
Однако на деле монополизация авторитета некоторых языческих богов, выполнявших «приоритетные» социальные функции, мало изменяла всю систему политеистических верований и обрядов, а также Картину Мира и Мировоззрение, выстроенные на ее основе.
Языческий политеизм с его органической и бесконечной свободой воли, коренящейся в хозяйственной трудовой автономии, помноженной на сенсорно достоверные связи с любимыми с детства образами родной земли с ее привычными ландшафтами, нераздельными с образами предков - добрых покровителей и советчиков, лишенный универсализма христианской рабской покорности воле хозяина и начальника, не мог быть социальным интегратором и санкцией качественно новых - государственных - общественных отношений и их институтов. Следовательно, его замена монотеизмом становилась неминуемой. И такая замена случилась.
Формирование «княжеского пантеона» - явление, с одной стороны, отражающее идеологический произвол молодой государственности, решительно ломающей традиции и стереотипы неугодного власти общественного сознания, а, с другой стороны, чистая психическая революция, чреватая надломами, стрессами, ступорами и прочими адаптивными синдромами, вызванными хамскими манипуляциями чужеродной власти в самой интимной сфере духовной культуры - массовом самосознании.
Но ради высшей цели - идейного обоснования властной монополии чужеземных бандитов и их надэтнической государственности, ради права повелевать судьбами вольных людей власть была готова на любые авантюры и гнусности. Чего бы они ей ни стоили.
Завоеванные и подчиненные племена леших дикарей психически тяготели к сепаратизму, находившему свое оправдание и обоснование в натурально замкнутом хозяйстве и традициях язычества: обожествлении сил природы (и потому - многобожии) и культе предков. Не случайно и неоднократно их приходилось усмирять силой. Как Владимир - отложившихся вятичей (дважды) и радимичей. И как его предшественники - князья Святослав, Игорь и княгиня Ольга.
Локальные догосударственные культуры мешали становлению государственной идейной целостности. И хотя после реформы языческого пантеона киевский князь правил вроде, как под защитой богов полян и древлян, что значили эти боги, к примеру, для дреговичей или волынян?
Рюриковичи не принесли на покоренные территории готового опыта государственного строительства. У них, как и у местных племен, его не было в готовом и завершенном виде. В качестве испытанной политической технологии. Они могли его лишь заимствовать. Прежде всего у Византии. Посещения князьями Царьграда, лицезрение там императора, его двора, церковной эстетики намекали на возможность другой жизни и иного, чем на Руси, типа сакрализации Власти. Но как заимствовать этот «передовой опыт»? Обращение в христианство (намечавшееся в свое время княгиней Ольгой), которое уже получило широкое распространение в Киеве, в большинстве других земель могло вызвать отторжение. Такое обращение не соответствовало не только культурным предрасположенностям основной массы населения, но и умонастроениям дружинников - как правило, язычников.
У дружинников были прагматические резоны настороженно относиться к христианству. Понимая политическую суть греческой религиозной доктрины, они догадывались, что ее принятие могло радикально сломать сложившуюся систему отношений между дружиной и князем. Утверждение богоустановленного характера власти соблазняло варяжских правителей, но не находило сочувствия у тех, кто привык к военно-демократическому дружинному «братству», в котором князь был всего лишь первым среди равных. Однако духовному единству подданных на подвластных киевскому князю территориях угрожали не только психические стереотипы эпохи военной демократии. Конфликтовали друг с другом различные локальные племенные культы. Их консолидация могла быть обеспечена только принятием чужой и одинаково чуждой всем импортной религии.
Византия считала каждый Народ, принявший веру из рук Императора и Константинопольского патриарха, вассалом христианской империи. Поэтому христианизация влекла за собой духовную зависимость от Византии, моральное подчинение ей. И это при том, что Русь не уступала Византии в военной силе: успешные походы первых киевских князей («щит на вратах Царьграда») и заключение, благодаря одержанным победам, льготных торговых договоров с греками еще не успели забыться.
Поэтому сперва Владимир попытался сформировать духовную основу государственной консолидации Руси посредством реформирования язычества. Вместо объединяющей абстракции импортного греческого Бога было предложено синкретическое объединение различных племенных богов и местных божков и духов в едином Пантеоне, который в Киеве и построили. Судя по именам (Перун, Даждьбог, Хорс, Симаргл, Стрибог, Мокошь…), здесь были представлены славянские, финно-угорские и варяжские религиозные традиции.
Это была наивная попытка обеспечить государственное единство, опираясь на символы догосударственной культуры, воспроизводя на государственном уровне политеистический племенной пантеон в виде главного княжеского бога воинственного Перуна (Тора) и вечевого собрания богов местных.
Впоследствии Русь приняла христианство, а Пантеон был снесен. Замысел объединения локальных языческих культов выявил свою несостоятельность. Вечевая культура предполагает локализацию. Идея представительства, т.е. собрания в одном месте религиозных символов местных этнических общностей, пространственно друг от друга отделенных, не могла быть этой культурой воспринята. Кроме того, в племенной культуре фигура князя особым, персональным богом, отличным от богов племенных, не сакрализируется, если боги у князя и у племени общие.
Несостоятельность реформы языческого пантеона была осознана очень скоро. И тогда восторжествовало представление о необходимости заимствования «чужого», универсально «ничейного» Бога, не связанного с каким-либо местным этносом или племенем.
Идейный «кастинг» и импорт святынь.
Разнообразие палитры существовавшего к тому моменту единобожия создавало соблазн выбора с путаницей смыслов. И потому был необходим кастинг. В Киев съезжались христианские - римско-католические и византийские, мусульманские, иудейские миссионеры, демонстрируя князю преимущества своих религиозных мифов и церквей. Параллельно Владимиром Святославичем были посланы с разведкой в далекие земли доверенные бояре: изучать тамошние веры и обряды.
К 988 году Владимир Святославич обобщил итоги кастинга религий и, наконец, сделал выбор: Русь приняла христианство византийского обряда. Сама же процедура крещения страны случилась вполне по-христиански: добродетельно и смиренно.
Византийский император Василий II попросил Киевского князя Владимира помочь ему подавить восстание своего непокорного полководца Варда Фоки, захватившего Малую Азию, угрожавшего Константинополю и претендующего на престол. Взамен Василий обещал выдать замуж за Владимира Святославича свою сестру - Анну. Владимиру сделка понравилась. В его гареме, насчитывавшем сотни наложниц и около десятка жен, византийских принцесс еще не было. И он пошел на сделку с христиански чистым и целомудренным сердцем, с братской любовью и смирением.
Посланная Владимиром Святославичем дружина угомонила амбиции бунтовщика Варда Фоки, вырезав и разогнав его войска. Однако император не спешил с обещанным браком. Видимо, не хотел своими руками вот так вот запросто поднимать международный престиж киевского князя его женитьбой на византийской принцессе.
Тогда Владимир Святославич, вспомнив, что он еще не христианин, напомнил своему будущему родственничку «чисто по-пацански», что «за базар нужно отвечать» … и пошел с войском в Крым, где осадил и взял штурмом византийский Херсонес (Корсунь), кормивший метрополию хлебом, прервав, тем самым, поставки продовольствия. Перед лицом нависшей угрозы голода императору пришлось-таки выполнить обещание. В Крым отправились принцесса Анна со свитой византийских попов, которые окрестили Владимира и тут же его и поженили.
Вернувшись в Киев, Владимир Святославич со всей возможной любовью, добротой и смирением покрестил своих подданных. Сперва он
«… повелел опрокинуть идолы - одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками … Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: "Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его …
Затем послал Владимир по всему городу сказать:
"Если не придет кто завтра на реку - будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, - будет мне врагом". Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: "Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре". На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы.
Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его.
И сказав это, приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие и где творили им требы князь и люди.
И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам.
Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых».
Княжеские пропагандисты очень старались изобразить крещение добровольным актом киевлян, произошедшим без сопротивления и эксцессов. Хотя для тех, кто умеет читать между строк и, кто знаком с вековечной подлостью русской власти не понаслышке, выхолощенный текст летописи сквозит намеками на ее предшествующие санитарные редакции, имитирующие всеобщий «одобрямс» столичного плебса.
Но летописцам не удалось изобразить достоверно и убедительно сказку о тотальном триумфе новой веры и всенародном согласии с княжескими реформами всеобщей духовности. Новые идейные скрепы туго внедрялись в инородную и враждебную психику язычников. И потому чтобы впердолить в вековечный монолит языческого массового сознания принципиально чужое и чуждое ему христианство, князю пришлось сперва долго и упорно обрабатывать его анестетиками христианских проповедей и увещеваний, а, когда это не помогало, радикальной лоботомией - огнем и мечом. И уже без наркоза. Как в Новгороде. Или, как у вятичей.
Наркоз случится позже. И уже не с современниками «святого» Владимира. А с их правнуками и праправнуками. И анестезиологами тогда станут монголо-татары и их союзники из русских князей - предателей и изменников Отечеству.
Пока же древнерусская государственность накапливала первые опыты идеологической борьбы с собственным народом, привыкая врать - оголтело и бессовестно - там, где не хватало силы прямого принуждения. Пропорция лжи и административного насилия была в разных землях древней Руси разной. Но составляющие рецепта принуждения княжеской властью своего подданного населения к повиновению и покорности не менялись с тех самых времен и по сей день.
Надо полагать, в стольном граде Киеве население уже попривыкло к деспотическому самодурству здешних князей и, весьма вероятно, хотя и не одобряло насильственной христианизации, но протест выражало не в таких радикальных формах, как, к примеру, новгородцы или, как вятичи, находившиеся на самых дальних рубежах земли Русской. Зато для всей прочей Руси градус протестного радикализма монотонно возрастал по мере удаления от столицы и углубления в непроходимые дебри лесов и болот. Как относились прочие славянские племена древней Руси к насильственному крещению можно судить на примере новгородцев или вятичей.
Крещение новгородцев.
Иоакимовская летопись рассказывает, что обращение новгородцев в христианство случилось не одномоментно и совсем не просто.
Ответственность за крещения новгородских земель Владимир Святославич возложил на ближайшего советника и своего дядю - опытного воеводу Добрыню.
Князь Владимир хорошо представлял себе трудности, с которыми придется столкнуться миссионерам на севере и догадывался, что без вооруженного столкновения дело не обойдется, а, значит, словенского войска Добрыни будет недостаточно, чтобы сломить сопротивление новгородцев. Поэтому он усилил словен Добрыни отрядом Путяты, хотя как раз в это время великий князь особенно остро нуждался в воинах для защиты южного пограничья от печенегов.
Крестить Новгород в 990 году под конвоем воеводы Добрыни прибыла бригада попов, состоявшая из епископа Иоакима и митрополита Михаила - каждого со своей свитой. Они покрестили всех желающих. Хотя таковых было скандально мало. И убыли восвояси.
В 991 году христианизация Новгорода была продолжена. Узнав о приближении к городу Добрыни с дружиной, язычники собрали вече, на котором постановили - не пускать христианское войско в город и «не дать идолов опровергнуть». Сопротивление возглавили новгородский тысяцкий Угоняй и высший над жрецами славян волхв Богомил, прозванный за сладкоречие Соловьём, избранные на том же вече. Сопротивление крещению поддержала значительная часть новгородской боярской аристократической верхушки и знати.
Подъехав к городу, Добрыня остановился в Славянском конце и предложил креститься, но язычники отказались. Христианские проповедники остались на «торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей, несколько сот окрестив». Но волхв Богомил категорически запрещал народу креститься. Тысяцкий Угоняй, ездя всюду, кричал: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Подстрекаемые Богомилом и Угоняем, язычники первыми перешли к активным действиям: «дом Добрыни разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша», разбили мост через Волхов и поставили на своём берегу два камнемёта с большим количеством камней.
Численный перевес позволял новгородцам прогнать Добрыню из города. Тогда киевский воевода решил перехватить инициативу и атаковать немедленно. С наступлением ночи 500 ростовцев воеводы Путяты переправились вниз по Волхову, высадились на левом берегу в Людином конце Софийской стороны, немного выше города, и вступили в Новгород со стороны Перыни. Поскольку они прошли капище, не тронув его, язычники не подняли тревогу. Не теряя времени, Путята отправился ко двору Угоняя - командующего язычниками. Там предводители язычников проводили совет. Все они были схвачены и переправлены к Добрыне. Путята, с хорошо обученными и опытными воинами, утвердился во дворе Угоняя. Восстание осталось без предводителей.
Пытаясь исправить положение, новгородцы направили отряд в 5000 человек на отряд Путяты. Они «оступиша Путятну, и бысть междоими сеча зла». Но без единого руководителя штурм двора тысяцкого получился неорганизованным. Отряд Путяты, пользуясь удобством позиции, грамотно оборонялся от превосходящих численно новгородцев. В то время, когда одни новгородцы сражались с Путятой, другие - «церковь Преображения Господня разметаша и домы христиан грабляху». Но без поддержки основных войск удерживать позицию в течение нескольких дней было невозможно. И Добрыня решился на переправу всех своих воинов для поддержки отряда Путяты.
Замысел киевского воеводы удался: войска были переправлены, поскольку язычники были заняты боем с Путятой и погромами, переправа либо не охранялась или охранялась малым числом воинов. После переправы основные киевские войска не сразу вступили в битву, а подожгли дома новгородцев на западной стороне. Пламя быстро охватило деревянный город. Горожане покинули поле боя, бросилось спасать своё имущество, семьи и, где ещё можно было - дома.
Так Добрыня снял осаду Путяты, а новгородцы, оставшись без войска, просили у воеводы мира.
Добрыня принял предложение новгородцев, перестал поджигать дома и разрешил тушить уже подожжённые. После было собрано вече, на котором обсудили условия мировой. Новгородцы разрешали проповедовать христианство и строить церкви в городе, но креститься упорно не желали. Так, новгородский посадник Воробей Стоянович несколько дней подряд обходил городские рынки и «паче всех увесча». В результате опять крестилось небольшое количество людей.
Затем последовал категорический приказ Добрыни, обязывающий всех жителей Новгорода принять христианство. По сему крестить некоторых новгородцев пришлось насильно, с помощью войск, контролировавших город («идоша мнози (креститься), а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста»).
Для полного искоренения язычества и окончательного торжества новой веры киевляне разрушили капища, и прежде всего главную святыню новгородцев - храм Перуна (Перынь). Идола Перуна, так же как в Киеве, сняли и поволокли к реке, ударяя палками. Сбросив изваяние в Волхов, Добрыня запретил вытаскивать свергнутого кумира на берег. Участь главного идола разделили и другие языческие святилища. Из-за такого отношения к древней святыне в Новгороде был траур. Мужи и жёны с воплем великим и слезами просили за них, как за настоящих их богов. Добрыня же, насмехаясь, вещал: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них можете надеяться получить?»
Свержение Перуна, в отличие от Киева, осталось в памяти новгородцев. С ним связывают несколько легенд. Одна из них гласит, что Перун, уплывая по Волхву, разговаривал и даже закинул на берег палицы, завещая новгородцам решать все свои споры с их помощью. Эти палицы хранились в церкви Святых Бориса и Глеба, пока их не сжёг патриарх Никон. Вплоть до XVII века держалось поверье, что постоянные схватки на Великом мосту между Софийской и Торговой сторонами города, принимавшие нередко кровавый характер, были наказанием Перуна новгородцам за их неверность.
После разрушения капищ некоторые язычники, не хотевшие предавать своих богов, стали выдавать себя за уже крещённых, а поскольку познания в вере, что у недавно крещённого, что у некрещённого были одинаково скудны и проверить их было невозможно, Добрыня для отличия велел выдавать крестившимся крестики, которые обязаны были носить все православные христиане. Тем, кто не хотел надевать нательный крестик, «не верити и крестити» (нательные кресты были в употреблении в то время только на Руси).
Позже киевляне, гордившиеся тем, что введение христианства прошло у них более или менее гладко, злорадно напоминали новгородцам, поруху их благочестию: «Путята крестил вас мечом, а Добрыня огнём».
Крещение вятичей.
Вятичи были крещены значительно позднее других восточнославянских племён. Жители города Мценска окончательно были крещены в начале XV века великим князем московским Василием Дмитриевичем и митрополитом Фотием «с употреблением большой воинской силы». Примером упорства в сохранении веры предков может служить факт живучести обычая даже в начале XII века сжигать умерших на кострах.
Немалое число проповедников трудилось над обращением вятичей в христианство. В 1113 году. инок Киево-Печёрского монастыря Иоанн Кукша со своим учеником Никоном отправился во главе духовной миссии в земли вятичей с целью обращения их ко Христу. Сперва миссия развернула свою деятельность в Брянской земле, затем в земле Орловской, а недалеко от Мценских деревень Карандаковой и Фроловки язычники напали на миссионерский стан и обезглавили Кукшу. Мощи первокрестителя были доставлены и помещены в ближние пещеры Киево-Печерской лавры, где хранятся и поныне.
До самого монгольского нашествия продолжалось и открытое, и скрытое упорное и разнообразное сопротивление населения древней Руси насильственной христианизации. Быстрее импортная религия проникала в городскую среду, насыщенную княжеской администрацией и гораздо медленнее в сельскую, удаленную от оплотов государственности, разбросанную по огромным просторам Восточноевропейской равнины и укрытую от бесов милитаристической казенщины естественными преградами.
Импорт веры совершился чисто по-русски - грубо, по-хамски, насильственно, с применением армии: сперва в союзе с «хозяевами» веры ради получения символизировавшей ее царевны, а потом и против них. Так армия «освятила» транзит идеологии и с ее легкой руки чужие идеи вписались в контекст собственных - привычных и немногочисленных. А импорт идеек выглядел не как милостыня - дар сильного слабому, а следствием боевой мощи русского меча и потому - трофеем.
В результате, в духе нынешней кремлевской пропаганды, события можно интерпретировать, как получение «с боя» очередного трофея - христианства - в результате удачной военной операции в духе, любимой Кремлем мутной «многоходовочки», освященной культом Победы.
Практика культурных заимствовании посредством завоеваний (или их имитации) - стратегия универсальная. Завоевания позволяли интегрировать инновации в культуру, нововведениям противостоявшую, обеспечив инструментами государственного принуждения - армия, доносчики, палачи - массовое согласие на их принятие.
Завоевание веры князем Владимиром - не только начало христианской истории страны, но и выбор и утверждение способа (модели) ее развития, где война и милитаризация, насилие и принуждение, безответное рабство подданных являются главными инструментами развития и государственности, и экономики, и духовной культуры, который со временем вступит в конфликт и с самим христианством, и русской православной церковью.
Оглавление:
4.1. Реформа язычества: смена «свободы воли» языческих духов монополией демонов государственности. Идейный кастинг и импорт святынь. Загадки «русской души».
4.1.1. Язычество.
Боги. Идолы. Капища. Обряды. Ритуалы. Жрецы.
Инородность психического комплекса «язычество» целям и задачам формирования нового психического комплекса «государственных подданных»: «господ» и «рабов».
4.1.2. Идеологическое обеспечение государственности. Реформа язычества: смена «свободы воли» духов монополией демонов государственности. Христианский монотеизм.
Постепенное свободное «миссионерское» проникновение христианства в русские земли: Ольга - Святослав.
Владимир: поиски государственной религии.
Реформа язычества.
Идейный «кастинг» и экспорт святынь. Принятие христианства князем и дружиной. Крещение Древней Руси.
4.2. Векторы и смыслы трансформаций ментальности древнерусского общества.
4.2.1. Естественные тормоза проникновения христианства в мировоззрение древних руссов.
4.2.2. Цели, значение и последствия христианизации.
4.2.3. Диалектика «русской души»: языческое христианство или христианское язычество?
4.2.4. Вирусная природа государственной религии.
4.2.5. Христианство и язычество: социокультурный раскол.
4.2.6. Ментальная гибридизация общественного сознания: идея «благодати» и идея «закона».
4.2.7. Неоднородность и противоречия психической природы ментальных феноменов первобытного и огосударствленного сознания.
Признание и принятие (легитимизация) института княжеской власти.
4.3. Властители и подданные: в поисках консенсуса.
4.3.1. Расширение общезначимых функций власти.
4.3.2. Закон Силы.
Сила Веры.
Сила Закона.
4.4. Ритуальное (пропагандистское) оформление и сопровождение изъятия у населения трудового дохода.
4.5. Транзит власти: от выборности - к наследованию
֍ ֍ ֍
4.1. Реформа язычества: от «свободы воли» языческих духов - к монополии демонов государственности. Идейный кастинг и импорт святынь. Загадки «русской души».
4.1.1. Язычество.
К началу этнополитического синтеза, смешавшего всех участников в плавильном котле общей государственности, и варяги (скандинавы), и славяне, и угро-финны были язычниками, обожествлявшими предков и силы природы. К примеру, пантеон славян в самых общих чертах выглядел следующим образом:
Главный бог - Род: бог плодородия, а заодно - неба и земли.
В его свите были женские божества плодородия - Рожаницы.
Ярило - бог солнца.
Перун - бог грома и молнии, войны и оружия.
«Скотий бог» - Волос.
Даждьбог, Стрибог, лешие, водяные, русалки, упыри, домовые, гуменники… - с неопределенными размытыми функциями...
Руководили обрядами языческие жрецы - волхвы и кудесники, которые убивали жертвенных животных и людей, ворожили: угадывали будущее, связывались с духами предков, узнавая передавая потомкам их волю.
Имена племенных богов славян, варягов и угро-финнов были формально разными, как и изобразительная стилистика идолов. Но существенной - функциональной - разницы между ними не было. Поскольку сакральные силы природы и силы памяти предков всюду, по сути, были одни и те же. И зависимость от них людей была примерно одинаковой.
Образы своих богов славяне, угро-финны и скандинавы воплощали в деревянных идолах, которых содержали в специальных сакральных местах - капищах. Сюда люди изо всех поселений округи сходились на праздники, где символически общались с воображаемыми духами предков, силами природы, совершая жертвоприношения, не гнушаясь и человеческой крови. Здесь совершались торжественные обряды, укреплявшие ощущение всеобщего единства, опирающееся на общую память.
Этой памяти теперь их всех нужно было лишить, чтобы заместить прежние святыни и ценности родной Земли - ушедших за радугу предков и обожествляемые силы природы - новыми святынями - идолами государственности.
С усложнением общественной жизни и социальной структуры, с ростом конфликтности общественных отношений, с образованием этнически неоднородного государства язычество оказалось неспособным идеологически обосновать и объяснить происходящие перемены так, как это было нужно представителям государственной власти, примирить общественные противоречия, смирить солидарное сопротивление новым порядкам. Напротив, оно вносило раскол в монолит тела формирующегося универсума государственности, где не было места народам и этносам, но - лишь подданные и «рабы Божии». И где на смену всей этой первобытной требухе должна была сформироваться горизонтальная трещина, а позже - пропасть между безраздельным господством власти и бесконечным ничтожеством ее подданных. Но самое опасное с точки зрения формирующейся государственности - прочная, тесная и нерасторжимая связь язычества с образами предков, через которую в сознание дикарей и варваров неуклонно просачивалась, а иногда вторгалась мощным потоком память о тех временах, когда все были вольными людьми, трудившимися исключительно на самих себя и не знавшими каких-либо ограничений своей свободы со стороны каких бы то ни было административно-политических структур.
С приходом в жизнь дикарей и варваров новых обычаев и законов, где высшей ценностью и источником благополучия считалась - чуждая социально и чужая этнически - власть обособившейся от вольных тружеников паразитической воровской знати, такие интервенции свободомыслия и неуправляемых ментальных ассоциаций из памяти о вольном прошлом были смертельно опасными. И потому нуждались в устранении из сознания порабощаемого населения навсегда. Причем в устранении бесследном! И безвозвратном.
Вот почему княжеская власть, укрывшись от подданных за крепостными стенами, огородившись частоколом копий и мечей верной дружины и, ощущая себя в духовном вакууме молчаливой и инородной враждебности, всячески стремится влезть в сознание подданных и переиначить там все на свой лад. Отсюда - неуклюжие попытки реформирования языческого равенства богов, где все равнозначны по отношению друг к другу, как участники великого хоровода природных стихий. Чтобы на смену паритетам близких возможностей и равносильного могущества привычных духов и демонов внедрилась аналогичная отношениям живых людей небесная иерархия, где сакральные сущности выстраиваются в вертикальном порядке убывания своей начальственной значимости и авторитета в зависимости от приближенности к тронам новых демиургов - божеств войны - покровителей кровавой и беспощадно карающей любое неповиновение власти разбойников-милитаристов.
4.1.2. Идеологическое обеспечение государственности. Реформа язычества: смена «свободы воли» духов - монополией демонов государственности. Христианский монотеизм.
После бурной территориальной экспансии Олега и Игоря наступила «мирная передышка» (около17 лет в годы правления княгини Ольги), наполненная попытками освоить завоеванное, придать ему некоторую административную цельность и системность.
Затем - при Святославе - начались новые войны и завоевания.
Сын Святослава - Владимир впервые предпринял попытку системного строительства государства, сопровождавшуюся революцией в идеологии, вызвавшей протестную реакцию массового сознания.
Христианство население киевских земель начало принимать постепенно и по своей инициативе еще в княжение Ольги. Почин положили сама княгиня и представители знати. Это был их личный выбор. И до конца Х века на Руси мирно сосуществовали и язычество, и христианство. Язычником оставался Святослав. Хотя княгиня - бабка деликатно намекала ему про возможность смены веры. Но то была исключительно «возможность» и отнюдь не «необходимость».
Владимир Святославич принимал христианство уже, как государственную религию. Не оставляя подданным выбора. Однако подданные сопротивлялись. И очень не сразу согласились менять идолов на иконы.
Но принятию христианства предшествовали попытки княжеской власти реформировать язычество, перестроив порядки идолов - из «хоровода», где все равны и исполняют свои партии по очереди - в «пирамиду», где кто-то - главный, а кто-то у главного - в холопах.
В 980 г. киевский князь своей волей объявил главным, общим и обязательным для всего княжества и покоренных им земель культ «дружинного бога» грозы и молнии - Перуна. Деревянные колоды идолов в капищах перетасовали. Перуну усовершенствовали имидж: к деревянному телу приделали серебряную голову с золотыми усами:
«… и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот».
Так единодержавие, дисциплина и централизация власти в мире духов, пронизывая и божественные небеса Элизия, и демонические бездны Тартара, должны была отражать, соответствовать и санкционировать аналогичный порядок отношений в земном человейнике, подчиненном власти князя. Племенному и личному языческому сепаратизму отныне нигде не оставалось ни места, ни лазейки. Все живое выстраивалось в иерархическом вертикальном порядке подчинения и повиновения верховной воле единовластного Правителя:
«и на небеси яко на земли».
Однако на деле монополизация авторитета некоторых языческих богов, выполнявших «приоритетные» социальные функции, мало изменяла всю систему политеистических верований и обрядов, а также Картину Мира и Мировоззрение, выстроенные на ее основе.
Языческий политеизм с его органической и бесконечной свободой воли, коренящейся в хозяйственной трудовой автономии, помноженной на сенсорно достоверные связи с любимыми с детства образами родной земли с ее привычными ландшафтами, нераздельными с образами предков - добрых покровителей и советчиков, лишенный универсализма христианской рабской покорности воле хозяина и начальника, не мог быть социальным интегратором и санкцией качественно новых - государственных - общественных отношений и их институтов. Следовательно, его замена монотеизмом становилась неминуемой. И такая замена случилась.
Формирование «княжеского пантеона» - явление, с одной стороны, отражающее идеологический произвол молодой государственности, решительно ломающей традиции и стереотипы неугодного власти общественного сознания, а, с другой стороны, чистая психическая революция, чреватая надломами, стрессами, ступорами и прочими адаптивными синдромами, вызванными хамскими манипуляциями чужеродной власти в самой интимной сфере духовной культуры - массовом самосознании.
Но ради высшей цели - идейного обоснования властной монополии чужеземных бандитов и их надэтнической государственности, ради права повелевать судьбами вольных людей власть была готова на любые авантюры и гнусности. Чего бы они ей ни стоили.
Завоеванные и подчиненные племена леших дикарей психически тяготели к сепаратизму, находившему свое оправдание и обоснование в натурально замкнутом хозяйстве и традициях язычества: обожествлении сил природы (и потому - многобожии) и культе предков. Не случайно и неоднократно их приходилось усмирять силой. Как Владимир - отложившихся вятичей (дважды) и радимичей. И как его предшественники - князья Святослав, Игорь и княгиня Ольга.
Локальные догосударственные культуры мешали становлению государственной идейной целостности. И хотя после реформы языческого пантеона киевский князь правил вроде, как под защитой богов полян и древлян, что значили эти боги, к примеру, для дреговичей или волынян?
Рюриковичи не принесли на покоренные территории готового опыта государственного строительства. У них, как и у местных племен, его не было в готовом и завершенном виде. В качестве испытанной политической технологии. Они могли его лишь заимствовать. Прежде всего у Византии. Посещения князьями Царьграда, лицезрение там императора, его двора, церковной эстетики намекали на возможность другой жизни и иного, чем на Руси, типа сакрализации Власти. Но как заимствовать этот «передовой опыт»? Обращение в христианство (намечавшееся в свое время княгиней Ольгой), которое уже получило широкое распространение в Киеве, в большинстве других земель могло вызвать отторжение. Такое обращение не соответствовало не только культурным предрасположенностям основной массы населения, но и умонастроениям дружинников - как правило, язычников.
У дружинников были прагматические резоны настороженно относиться к христианству. Понимая политическую суть греческой религиозной доктрины, они догадывались, что ее принятие могло радикально сломать сложившуюся систему отношений между дружиной и князем. Утверждение богоустановленного характера власти соблазняло варяжских правителей, но не находило сочувствия у тех, кто привык к военно-демократическому дружинному «братству», в котором князь был всего лишь первым среди равных. Однако духовному единству подданных на подвластных киевскому князю территориях угрожали не только психические стереотипы эпохи военной демократии. Конфликтовали друг с другом различные локальные племенные культы. Их консолидация могла быть обеспечена только принятием чужой и одинаково чуждой всем импортной религии.
Византия считала каждый Народ, принявший веру из рук Императора и Константинопольского патриарха, вассалом христианской империи. Поэтому христианизация влекла за собой духовную зависимость от Византии, моральное подчинение ей. И это при том, что Русь не уступала Византии в военной силе: успешные походы первых киевских князей («щит на вратах Царьграда») и заключение, благодаря одержанным победам, льготных торговых договоров с греками еще не успели забыться.
Поэтому сперва Владимир попытался сформировать духовную основу государственной консолидации Руси посредством реформирования язычества. Вместо объединяющей абстракции импортного греческого Бога было предложено синкретическое объединение различных племенных богов и местных божков и духов в едином Пантеоне, который в Киеве и построили. Судя по именам (Перун, Даждьбог, Хорс, Симаргл, Стрибог, Мокошь…), здесь были представлены славянские, финно-угорские и варяжские религиозные традиции.
Это была наивная попытка обеспечить государственное единство, опираясь на символы догосударственной культуры, воспроизводя на государственном уровне политеистический племенной пантеон в виде главного княжеского бога воинственного Перуна (Тора) и вечевого собрания богов местных.
Впоследствии Русь приняла христианство, а Пантеон был снесен. Замысел объединения локальных языческих культов выявил свою несостоятельность. Вечевая культура предполагает локализацию. Идея представительства, т.е. собрания в одном месте религиозных символов местных этнических общностей, пространственно друг от друга отделенных, не могла быть этой культурой воспринята. Кроме того, в племенной культуре фигура князя особым, персональным богом, отличным от богов племенных, не сакрализируется, если боги у князя и у племени общие.
Несостоятельность реформы языческого пантеона была осознана очень скоро. И тогда восторжествовало представление о необходимости заимствования «чужого», универсально «ничейного» Бога, не связанного с каким-либо местным этносом или племенем.
Идейный «кастинг» и импорт святынь.
Разнообразие палитры существовавшего к тому моменту единобожия создавало соблазн выбора с путаницей смыслов. И потому был необходим кастинг. В Киев съезжались христианские - римско-католические и византийские, мусульманские, иудейские миссионеры, демонстрируя князю преимущества своих религиозных мифов и церквей. Параллельно Владимиром Святославичем были посланы с разведкой в далекие земли доверенные бояре: изучать тамошние веры и обряды.
К 988 году Владимир Святославич обобщил итоги кастинга религий и, наконец, сделал выбор: Русь приняла христианство византийского обряда. Сама же процедура крещения страны случилась вполне по-христиански: добродетельно и смиренно.
Византийский император Василий II попросил Киевского князя Владимира помочь ему подавить восстание своего непокорного полководца Варда Фоки, захватившего Малую Азию, угрожавшего Константинополю и претендующего на престол. Взамен Василий обещал выдать замуж за Владимира Святославича свою сестру - Анну. Владимиру сделка понравилась. В его гареме, насчитывавшем сотни наложниц и около десятка жен, византийских принцесс еще не было. И он пошел на сделку с христиански чистым и целомудренным сердцем, с братской любовью и смирением.
Посланная Владимиром Святославичем дружина угомонила амбиции бунтовщика Варда Фоки, вырезав и разогнав его войска. Однако император не спешил с обещанным браком. Видимо, не хотел своими руками вот так вот запросто поднимать международный престиж киевского князя его женитьбой на византийской принцессе.
Тогда Владимир Святославич, вспомнив, что он еще не христианин, напомнил своему будущему родственничку «чисто по-пацански», что «за базар нужно отвечать» … и пошел с войском в Крым, где осадил и взял штурмом византийский Херсонес (Корсунь), кормивший метрополию хлебом, прервав, тем самым, поставки продовольствия. Перед лицом нависшей угрозы голода императору пришлось-таки выполнить обещание. В Крым отправились принцесса Анна со свитой византийских попов, которые окрестили Владимира и тут же его и поженили.
Вернувшись в Киев, Владимир Святославич со всей возможной любовью, добротой и смирением покрестил своих подданных. Сперва он
«… повелел опрокинуть идолы - одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками … Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: "Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его …
Затем послал Владимир по всему городу сказать:
"Если не придет кто завтра на реку - будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, - будет мне врагом". Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: "Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре". На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы.
Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его.
И сказав это, приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие и где творили им требы князь и люди.
И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам.
Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых».
Княжеские пропагандисты очень старались изобразить крещение добровольным актом киевлян, произошедшим без сопротивления и эксцессов. Хотя для тех, кто умеет читать между строк и, кто знаком с вековечной подлостью русской власти не понаслышке, выхолощенный текст летописи сквозит намеками на ее предшествующие санитарные редакции, имитирующие всеобщий «одобрямс» столичного плебса.
Но летописцам не удалось изобразить достоверно и убедительно сказку о тотальном триумфе новой веры и всенародном согласии с княжескими реформами всеобщей духовности. Новые идейные скрепы туго внедрялись в инородную и враждебную психику язычников. И потому чтобы впердолить в вековечный монолит языческого массового сознания принципиально чужое и чуждое ему христианство, князю пришлось сперва долго и упорно обрабатывать его анестетиками христианских проповедей и увещеваний, а, когда это не помогало, радикальной лоботомией - огнем и мечом. И уже без наркоза. Как в Новгороде. Или, как у вятичей.
Наркоз случится позже. И уже не с современниками «святого» Владимира. А с их правнуками и праправнуками. И анестезиологами тогда станут монголо-татары и их союзники из русских князей - предателей и изменников Отечеству.
Пока же древнерусская государственность накапливала первые опыты идеологической борьбы с собственным народом, привыкая врать - оголтело и бессовестно - там, где не хватало силы прямого принуждения. Пропорция лжи и административного насилия была в разных землях древней Руси разной. Но составляющие рецепта принуждения княжеской властью своего подданного населения к повиновению и покорности не менялись с тех самых времен и по сей день.
Надо полагать, в стольном граде Киеве население уже попривыкло к деспотическому самодурству здешних князей и, весьма вероятно, хотя и не одобряло насильственной христианизации, но протест выражало не в таких радикальных формах, как, к примеру, новгородцы или, как вятичи, находившиеся на самых дальних рубежах земли Русской. Зато для всей прочей Руси градус протестного радикализма монотонно возрастал по мере удаления от столицы и углубления в непроходимые дебри лесов и болот. Как относились прочие славянские племена древней Руси к насильственному крещению можно судить на примере новгородцев или вятичей.
Крещение новгородцев.
Иоакимовская летопись рассказывает, что обращение новгородцев в христианство случилось не одномоментно и совсем не просто.
Ответственность за крещения новгородских земель Владимир Святославич возложил на ближайшего советника и своего дядю - опытного воеводу Добрыню.
Князь Владимир хорошо представлял себе трудности, с которыми придется столкнуться миссионерам на севере и догадывался, что без вооруженного столкновения дело не обойдется, а, значит, словенского войска Добрыни будет недостаточно, чтобы сломить сопротивление новгородцев. Поэтому он усилил словен Добрыни отрядом Путяты, хотя как раз в это время великий князь особенно остро нуждался в воинах для защиты южного пограничья от печенегов.
Крестить Новгород в 990 году под конвоем воеводы Добрыни прибыла бригада попов, состоявшая из епископа Иоакима и митрополита Михаила - каждого со своей свитой. Они покрестили всех желающих. Хотя таковых было скандально мало. И убыли восвояси.
В 991 году христианизация Новгорода была продолжена. Узнав о приближении к городу Добрыни с дружиной, язычники собрали вече, на котором постановили - не пускать христианское войско в город и «не дать идолов опровергнуть». Сопротивление возглавили новгородский тысяцкий Угоняй и высший над жрецами славян волхв Богомил, прозванный за сладкоречие Соловьём, избранные на том же вече. Сопротивление крещению поддержала значительная часть новгородской боярской аристократической верхушки и знати.
Подъехав к городу, Добрыня остановился в Славянском конце и предложил креститься, но язычники отказались. Христианские проповедники остались на «торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, учили людей, несколько сот окрестив». Но волхв Богомил категорически запрещал народу креститься. Тысяцкий Угоняй, ездя всюду, кричал: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Подстрекаемые Богомилом и Угоняем, язычники первыми перешли к активным действиям: «дом Добрыни разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша», разбили мост через Волхов и поставили на своём берегу два камнемёта с большим количеством камней.
Численный перевес позволял новгородцам прогнать Добрыню из города. Тогда киевский воевода решил перехватить инициативу и атаковать немедленно. С наступлением ночи 500 ростовцев воеводы Путяты переправились вниз по Волхову, высадились на левом берегу в Людином конце Софийской стороны, немного выше города, и вступили в Новгород со стороны Перыни. Поскольку они прошли капище, не тронув его, язычники не подняли тревогу. Не теряя времени, Путята отправился ко двору Угоняя - командующего язычниками. Там предводители язычников проводили совет. Все они были схвачены и переправлены к Добрыне. Путята, с хорошо обученными и опытными воинами, утвердился во дворе Угоняя. Восстание осталось без предводителей.
Пытаясь исправить положение, новгородцы направили отряд в 5000 человек на отряд Путяты. Они «оступиша Путятну, и бысть междоими сеча зла». Но без единого руководителя штурм двора тысяцкого получился неорганизованным. Отряд Путяты, пользуясь удобством позиции, грамотно оборонялся от превосходящих численно новгородцев. В то время, когда одни новгородцы сражались с Путятой, другие - «церковь Преображения Господня разметаша и домы христиан грабляху». Но без поддержки основных войск удерживать позицию в течение нескольких дней было невозможно. И Добрыня решился на переправу всех своих воинов для поддержки отряда Путяты.
Замысел киевского воеводы удался: войска были переправлены, поскольку язычники были заняты боем с Путятой и погромами, переправа либо не охранялась или охранялась малым числом воинов. После переправы основные киевские войска не сразу вступили в битву, а подожгли дома новгородцев на западной стороне. Пламя быстро охватило деревянный город. Горожане покинули поле боя, бросилось спасать своё имущество, семьи и, где ещё можно было - дома.
Так Добрыня снял осаду Путяты, а новгородцы, оставшись без войска, просили у воеводы мира.
Добрыня принял предложение новгородцев, перестал поджигать дома и разрешил тушить уже подожжённые. После было собрано вече, на котором обсудили условия мировой. Новгородцы разрешали проповедовать христианство и строить церкви в городе, но креститься упорно не желали. Так, новгородский посадник Воробей Стоянович несколько дней подряд обходил городские рынки и «паче всех увесча». В результате опять крестилось небольшое количество людей.
Затем последовал категорический приказ Добрыни, обязывающий всех жителей Новгорода принять христианство. По сему крестить некоторых новгородцев пришлось насильно, с помощью войск, контролировавших город («идоша мнози (креститься), а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста»).
Для полного искоренения язычества и окончательного торжества новой веры киевляне разрушили капища, и прежде всего главную святыню новгородцев - храм Перуна (Перынь). Идола Перуна, так же как в Киеве, сняли и поволокли к реке, ударяя палками. Сбросив изваяние в Волхов, Добрыня запретил вытаскивать свергнутого кумира на берег. Участь главного идола разделили и другие языческие святилища. Из-за такого отношения к древней святыне в Новгороде был траур. Мужи и жёны с воплем великим и слезами просили за них, как за настоящих их богов. Добрыня же, насмехаясь, вещал: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них можете надеяться получить?»
Свержение Перуна, в отличие от Киева, осталось в памяти новгородцев. С ним связывают несколько легенд. Одна из них гласит, что Перун, уплывая по Волхву, разговаривал и даже закинул на берег палицы, завещая новгородцам решать все свои споры с их помощью. Эти палицы хранились в церкви Святых Бориса и Глеба, пока их не сжёг патриарх Никон. Вплоть до XVII века держалось поверье, что постоянные схватки на Великом мосту между Софийской и Торговой сторонами города, принимавшие нередко кровавый характер, были наказанием Перуна новгородцам за их неверность.
После разрушения капищ некоторые язычники, не хотевшие предавать своих богов, стали выдавать себя за уже крещённых, а поскольку познания в вере, что у недавно крещённого, что у некрещённого были одинаково скудны и проверить их было невозможно, Добрыня для отличия велел выдавать крестившимся крестики, которые обязаны были носить все православные христиане. Тем, кто не хотел надевать нательный крестик, «не верити и крестити» (нательные кресты были в употреблении в то время только на Руси).
Позже киевляне, гордившиеся тем, что введение христианства прошло у них более или менее гладко, злорадно напоминали новгородцам, поруху их благочестию: «Путята крестил вас мечом, а Добрыня огнём».
Крещение вятичей.
Вятичи были крещены значительно позднее других восточнославянских племён. Жители города Мценска окончательно были крещены в начале XV века великим князем московским Василием Дмитриевичем и митрополитом Фотием «с употреблением большой воинской силы». Примером упорства в сохранении веры предков может служить факт живучести обычая даже в начале XII века сжигать умерших на кострах.
Немалое число проповедников трудилось над обращением вятичей в христианство. В 1113 году. инок Киево-Печёрского монастыря Иоанн Кукша со своим учеником Никоном отправился во главе духовной миссии в земли вятичей с целью обращения их ко Христу. Сперва миссия развернула свою деятельность в Брянской земле, затем в земле Орловской, а недалеко от Мценских деревень Карандаковой и Фроловки язычники напали на миссионерский стан и обезглавили Кукшу. Мощи первокрестителя были доставлены и помещены в ближние пещеры Киево-Печерской лавры, где хранятся и поныне.
До самого монгольского нашествия продолжалось и открытое, и скрытое упорное и разнообразное сопротивление населения древней Руси насильственной христианизации. Быстрее импортная религия проникала в городскую среду, насыщенную княжеской администрацией и гораздо медленнее в сельскую, удаленную от оплотов государственности, разбросанную по огромным просторам Восточноевропейской равнины и укрытую от бесов милитаристической казенщины естественными преградами.
Импорт веры совершился чисто по-русски - грубо, по-хамски, насильственно, с применением армии: сперва в союзе с «хозяевами» веры ради получения символизировавшей ее царевны, а потом и против них. Так армия «освятила» транзит идеологии и с ее легкой руки чужие идеи вписались в контекст собственных - привычных и немногочисленных. А импорт идеек выглядел не как милостыня - дар сильного слабому, а следствием боевой мощи русского меча и потому - трофеем.
В результате, в духе нынешней кремлевской пропаганды, события можно интерпретировать, как получение «с боя» очередного трофея - христианства - в результате удачной военной операции в духе, любимой Кремлем мутной «многоходовочки», освященной культом Победы.
Практика культурных заимствовании посредством завоеваний (или их имитации) - стратегия универсальная. Завоевания позволяли интегрировать инновации в культуру, нововведениям противостоявшую, обеспечив инструментами государственного принуждения - армия, доносчики, палачи - массовое согласие на их принятие.
Завоевание веры князем Владимиром - не только начало христианской истории страны, но и выбор и утверждение способа (модели) ее развития, где война и милитаризация, насилие и принуждение, безответное рабство подданных являются главными инструментами развития и государственности, и экономики, и духовной культуры, который со временем вступит в конфликт и с самим христианством, и русской православной церковью.