"Иприт в чайнике", или как коммунисты травили советский народ

[von_hoffmann]

Завод №96 в городе Дзержинске в 1941 году

"Бегаешь всю смену с чайником, доливая снаряды или бомбы до нормы, а в чайнике иприт плещется…"

Ровно 85 лет назад, 10 июля 1936 года народный комиссар тяжелой промышленности СССР Г.К. Орджоникидзе подписал секретный приказ №195сс о резком наращивании производства боевых отравляющих веществ. В нем предписывалось создание к первому января 1939 года производственных мощностей для годового выпуска 129 тысяч тонн "вещества №6", то есть - иприта, в том числе 71 тысячи тонн - обычного, 40 тысяч тонн - незамерзающего и 18 тысяч тонн - вязкого.

А также - 25 тысяч тонн люизита, 23 тысячи тонн фосгена, 10,7 тысяч тонн дифосгена, 6 тысяч тонн синильной кислоты, 17 тысяч тонн адамсита, 1800 тонн дифенилхлорарсина и 1000 тонн хлорацетофенона. В общем, ассортимент как в хорошем универмаге.

Главным химическим арсеналом строителей коммунизма должен был стать возводимый в городе Дзержинске Горьковской области гигантский завод №96 (ныне - ПО "Капролактам"), на котором к началу 1939 года предписывалось запустить производственные комплексы по ежегодному выпуску 40 тысяч тонн иприта, восьми тысяч тонн люизита и трех тысяч тонн фосгена.

Для сравнения можно отметить, что в 1918 году, на который пришелся пик боевого применения химического оружия, его главный американский производитель - Эйджвудский арсенал - выпустил всего-навсего 640 тонн иприта. А во Франции все химические заводы, вместе взятые, в том же году произвели 2190 тонн иприта. То есть, почти в 20 раз меньше годового планового показателя одного только завода №96. Как говорил поэт, "Я планов наших люблю громадьё, размаха шаги саженьи".

Но судя по доступным источникам, пик производства советского химического оружия пришелся на годы Второй мировой войны, к концу которой в запасниках Сталина было столько ОВ, что ими можно было обезлюдить половину континента: с 1941 по 1945 годы в СССР произведено около 122 500 тонн боевых отравляющих веществ, в том числе свыше 76 800 тонн иприта, более 20 300 тонн люизита, 11 100 тонн синильной кислоты, от 7800 до 8300 тонн фосгена, около 6100 тонн адамсита. Химическое оружие делали по всей стране, но важнейшая кузница химического меча - Поволжье. В том числе и одно из самых первых в стране предприятий - химический завод в Чапаевске, ныне обозначаемый как Чапаевский завод химудобрений. По документам же военных архивов он проходил как завод №102.

Сама история города практически и началась именно с этого химзавода. В 1909 году в Самарской губернии между сёлами Титовка и Губашево приступили к возведению завода взрывчатых веществ и посёлка при нём, а возле них - железнодорожного разъезда Самаро-Златоустовской железной дороги. Разъезд и посёлок назвали Иващенково, по фамилии начальника строительства завода, генерала Владимира Иващенко. Но завод взрывчатки не может существовать без важнейшего компонента для её производства - серной кислоты. Новому заводу для изготовления тротила ее требовалось ежегодно до 200 тысяч пудов. В 1911 году Главное артиллерийское управление (ГАУ) Военного министерства Российской империи и объявило тендер на поставку кислоты. Тендер выиграло "Товарищество химических заводов П. К. Ушкова и Ко". И в мае 1912 года близ завода взрывчатки началось строительство нового химического предприятия, которое, как и все остальные предприятия, национализировали в 1918 году. Посёлок Иващенково тогда же полуофициально переименовали в Троцк - в честь наркома Троцкого. В 1927 году посёлок получил статус города и уже вполне официально стал именоваться Троцк, но недолго: в 1929 году, после высылки Троцкого из СССР, Троцк переименован в Чапаевск. Но ещё раньше, 14 мая 1923 года, между СССР и Германией был подписан секретный договор, согласно которому на базе бывшего химзавода Ушкова в Троцке развёртывалось производство отравляющих веществ, иприта и фосгена, и создавались технологические линии по заправке произведённых здесь боевых ОВ в артиллерийские снаряды. По иприту планировалось выйти на годовую мощность в 75 тысяч пудов, по фосгену - 60 тысяч пудов, а снарядов должно было снаряжаться каждым типом ОВ по 500 тысяч единиц ежегодно. Часть этой продукции должна была уходить в Германию. Для реализации секретного соглашения 30 сентября 1923 года совместно с фирмой Штольценберга было учреждено смешанное советско-германское акционерное обществ "Берсоль" ("Берсол"). Для прикрытия же секретного проекта выпуска ОВ было заявлено, что "Берсоль" будет выпускать продукцию исключительно мирного назначения: серную кислоту, каустическую соду и минеральные удобрения.

Первые партии ОВ произвели "при немцах", но уже в 1926 году Политбюро ЦК ВКП(б) решило, что с ними пора "завязывать": советская агентура, как полагали, уже добыла в Германии всю необходимую документацию для создания своих технологических линий. И в 1927 году соглашения с фирмой Штольценберга были разорваны. Бывший завод купца Ушкова включили сначала в систему Высшего совета народного хозяйства, где он стал именоваться Госхимзавод №2. В том же 1927 году там наладили выпуск хлора, затем фосгена, в 1930 году Чапаевский завод выпустил пока ещё пробную партию иприта, пробные партии делали также в 1932-м и 1934 году, примерно тогда же стали вводить в строй линии по выпуску люизита. Вскоре секретное производство, переименованное в завод №102, перешло в подчинение сначала Наркомата оборонной промышленности, затем в ведение Наркомата химической промышленности.

​Только с 1941 по 1945 годы Чапаевский завод №102 выдал почти 17 тысяч тонн ОВ - это 13,86% всего химического оружия, произведённого в годы войны в СССР. В том числе: более 1542 тонн фосгена и дифосгена (18,58% всего производства в стране), свыше 10 121 тонны иприта (около 13,18% всего производства), 4359 тонн люизита (почти 21,5% всего люизита). А "попутно" ещё и свыше 906 тонн смеси иприта и люизита. Судя по доступным документальным данным, из произведённых в 1941-1945 гг. 2,6 миллиона 82-мм химических мин ХМ-82 ОТ, которые на Чапаевском и Сталинградском заводах снаряжали ипритом или смесью иприта и люизита, большую часть "заправили" именно в Чапаевске, поскольку с конца лета 1942 года и по меньше мере большую часть 1943 года Сталинграду явно было не до производства ОВ. Также на Чапаевском заводе №102 снаряжали произведёнными там же боевыми ОВ химические авиабомбы и артиллерийские химические снаряды. В частности, 122-мм АХС УД и ДД (наполнялись ипритом, вязким люизитом или смесью иприта и люизита, иприта и вязкого люизита) - 648,6 тысячи единиц, а 152-мм АХС УД и ДД (с аналогичным наполнением) - 211,7 тысячи единиц. Также на этом заводе смесью иприта и люизита начиняли 132-мм реактивные снаряды МХ-13 для "Катюш" (БМ-13). Согласно официальным данным, за выпуск боевых ОВ в годы войны только лишь орденами Ленина были награждены 62 работника Чапаевского завода №102 (эти данные приведены в издании "Город Чапаевск. Историко-экономический очерк". Куйбышев, 1988; а также в Приложении к решению Думы городского округа Чапаевск от 22 декабря 2016 года №164.).

Однако, за исключением нескольких человек из дирекции, большинство кавалеров ордена Ленина (а также и других наград) едва дожили даже до конца 1940-х годов - все они были из цехов, где собственно и выпускали иприт, люизит, фосген и снаряжали ими боеприпасы… Именно им, творцам советского химического меча, а вовсе не противнику, довелось в полной мере вкусить все "прелести" этого варварского оружия, испытав на себе его поражающие свойства.

Химическая каторга
"Сам я из Ленинграда, - рассказывал Борис Тимофеевич Смирнов, - а в Чапаевск попал в 1943 году, после ранения. Когда отвалялся в госпиталях, меня направили сюда, сманили обещаниями хорошего питания. Да и куда было деваться? Понял, что заднего хода уже нет, когда в отделе кадров, дав добро на оформление, у меня отобрали абсолютно все документы: паспорт, военный билет. Взамен получил заводской пропуск, отныне только он и являлся моим удостоверением личности. Но передвигаться с ним можно было только в Чапаевске, за пределы города выезжать было запрещено. Всюду были патрули, электрички и поезда проверяли нещадно. Постоянно в городе проходили облавы, меня несколько раз задерживали патрули, смотрели пропуск и отпускали: "А-а, завод Матвеева…" Матвеев - это наш директор был (с 1939 по 1942 гг. директором Чапаевского завода №102 был А. Н. Шушкин, в 1942-1943 гг. - Б. М. Барский, с 1943 по 1947 гг. - И. Г. Матвеев. - Прим. авт.). Режим секретности был просто жуткий, что даже и не знаю, где ещё такое увидишь. Помимо пропуска на завод, постоянно менявшегося, были ещё и спецпропуска - в закрытые цеха. Попробуй только сунься не в свой цех, как тебя тут же загребут: "Шпион, вредитель!" Или за длинный язык. Из моего цеха так несколько человек исчезли: чем-то поинтересовались, что-то спросили - их тут же и замели в НКВД, в "Красный дом". Больше их не видели.

Я работал в пятых цехах, там мы производили операции с ипритом. Например, в 51-м (первая цифра - номер цеха, вторая - номер уже подразделения цеха) заполняли ипритом цистерны. В 52-м - снаряжали большие объекты: снаряды, авиабомбы. В 53-м - мины калибра 37-мм и 82-мм. Вот я в 52-м и работал, снаряжал ипритом 122-мм и 152-мм артиллерийские снаряды, а также им же и авиабомбы - 25-, 50-, 100-, 250- (скорее всего, это всё же 200-килограммовая химическая авиабомба ХАБ-200) и 500-килограммовые. Работали мы по определенному графику: два дня подряд по шесть часов, потом три дня отдыхаем, каждые три месяца - отпуск. Тогда нам эти условия казались просто райскими, мы даже ни на секунду не задумывались, отчего это вдруг в разгар войны - и такие льготы. Да и кормежка была неплохая: молоко давали, легко можно было и спиртом разжиться. Только когда то один товарищ вдруг внезапно умер, то другой, тогда и стало доходить, что всё это неспроста тут. Я тогда секретарём комсомольской организации цеха был, так что организация похорон на мне была, кое-что знал. Но до конца, по-настоящему так никто опасности и не осознавал. Нет, конечно, понимали, что эта штука очень ядовита, только ведь каждый считал, что уж мимо него-то точно пронесёт. Да и техника безопасности вроде бы неплохо поставлена была. Вот приходим мы на завод, первым делом скидываем всю свою одежду в раздевалке и - в чём мать родила - на медосмотр. Медсестры осмотрят, ощупают: нет ли потертостей, царапин, ведь если ранка какая есть, легче получить поражение. Поначалу стеснялись, потом привыкли - и медики, и мы. Впрочем, медики уже давно привыкли, только новички краснели. После медосмотра надевали казенное бельё: рубашку, кальсоны, портянки. Сверху - защитный костюм из импрегнированной (прорезиненной) ткани, противогаз. И в цех. А после работы всё в обратном порядке: скидываем казенное бельё - оно дальше шло на обработку, дегазировалось. Перед этим дегазировали наши костюмы защитные. Потом опять медосмотр. И в душевую: смыть пот, возможные капли ОВ…

Нередко бывало, что не выдержишь и скинешь противогазную маску на секунду-другую, вдохнешь воздух и снова за работу.
Собственно работа заключалась в том, чтобы поднять болванку снаряда, поставить её на специальную подставку и из специального аппарата налить строго отмеренную порцию иприта - не больше и не меньше. Потом в снаряд добавляли специальный порошок - препарат, который препятствовал бы дегазации, антидегазатор. Снаряд укупоривался и отправлялся на склад. Вот я как раз аппаратчиком и работал. Сидишь в кабине, в противогазе, пот течёт, стекло противогаза запотело, ничего не видно, дышать уже невозможно - попробуйте поработать физически на жаре в противогазе и прорезиненном костюме, в сапогах! Но при этом ты должен налить в снаряд точно положенную порцию. Как правило, помню до сих пор, на боеприпас в среднем выходило 12 кг иприта. И снять противогаз, чтобы отдышаться, нельзя: в цеху парит, везде ипритные пары. Естественно, поскольку всю опасность мы не осознавали, то нередко бывало, что не выдержишь и скинешь противогазную маску на секунду-другую, вдохнешь воздух и снова за работу. Для того времени аппараты разливочные точные были, но практически невозможно было всегда точно отмеренную порцию налить - то недолив, то перелив. А у снаряда вес не должен расходиться с весьма жёсткими стандартами, в противном случае резко меняется баллистика, и снаряд в реальном бою уже поведёт себя иначе. Вот и приходилось всё отмерять с аптекарской точностью: перелил - специальным инструментом лишнее уберёшь, недолил - дольёшь. Но так как специального приспособления для выдачи мелких порций у нас не было, а сам аппарат на микропорции совершенно не был рассчитан, то приходилось доливать буквально из обычного чайника! Так и бегаешь всю смену с чайником, доливая снаряды или бомбы до нормы. В страшном сне не приснится: чайник, в нём иприт плещется!

Честно говоря, мы и сами наплевательски к этому относились, и технику безопасности нарушали довольно часто. Но вот когда привезли людей из Средней Азии… Их же так и не смогли научить соблюдению норм техники безопасности, особенно им непонятно было, зачем противогазы нужны. Да и по-русски они не умели говорить, понимали с трудом. Вот и шурует такой узбек или таджик с чайником, бегает от снаряда к снаряду, а противогаз на боку болтался… Среднеазиаты те все погибли, ни один не выжил, каждый день мёрли. Гробовщик тогда работал в три смены, да и вообще на городском кладбище, наверное, одни наши ребята и девчонки лежат…"

Если сопоставить цифры приёма-увольнения на завод, его штатной численности в те или иные периоды, можно выявить громадное расхождение данных, огромное количество людей, судьба которых непонятна и "неизвестна": в 1942 году таких "неизвестных" было около 3500 человек, в 1943 году уже свыше 3500 человек - при официально зарегистрированной и абсолютно нереально мизерной цифре смертей - 29 человек. Но при этом в 1942 году на работу принято 2788 человек, а в 1943 году - еще 2848 человек, хотя среднее количество работников завода колебалось в пределах 2400 человек, резко упав до этой цифры с 5080 человек в 1942 году. Гипотеза о том, что их мобилизовали на фронт, а поэтому численность работающих на заводе резко сократилась, не выдерживает проверки фактами. К 1942 году всех, кого можно было мобилизовать на фронт, туда уже отправили, а на заводе работали в основном девушки из окрестных деревень и те, кого эшелонами привозили из Центральной Азии.

Ещё одна собеседница из числа ветеранов завода, согласившись говорить, категорически потребовала, чтобы её фамилии не публиковали, обозначив как Нину К.

"Я пришла на завод ещё до войны, мне ещё и шестнадцати лет не было. Мы уже тогда вовсю гнали иприт и фосген, налаживали выпуск люизита. Работа была тяжелейшая, даже и не припомню в своей жизни ничего тяжелее этой. Я попала в четвертые цеха - там как раз и выпускали люизит, а это еще более жуткое отравляющее вещество, чем иприт. К концу смены мы просто падали с ног. Приходишь в раздевалку, снимаешь там резиновые сапоги, а из них выливаешь литр жидкости - это был пот. Люди гибли всё время, по несколько человек за смену. Но уйти с завода было невозможно! Только разве в случае острого отравления - это равносильно той же смерти… Так что поистине счастье для меня, что война началась - я тогда буквально насилу умолила, уговорила военкома забрать меня на фронт. Что я здесь погибну, если останусь, мне было ясно, так уж лучше фронт - там хотя бы шанс был выжить! И ведь выжила, а когда вернулась, то никого из подруг по этой душегубке в живых уже не застала…"

Один раз завод даже просто встал: эшелоны с пополнением запоздали, а на самом заводе некому уже было работать, только калеки и остались…

Еще одна женщина-ветеран - Мария Т.: "Нас, девчонок, на заводе было полно - четырнадцатилетних, пятнадцатилеток… Все пришли в основном из окрестных деревень. Да и как не прийти? Там голод, а тут одежду дают, общагу, паёк неплохой, режим вроде щадящий. Только вот кладбище пополнялось непрерывно. "Всё для фронта, всё для победы!" - так нам постоянно говорили. Помню, как директор завода, Барский его фамилия, нам прямо так и говорил: "А чего вы хотите? Там люди на войне погибают, а вы тут мне пижонить будете?!" Но, ладно, мы-то, дуры, сюда сами пришли, как бы добровольно, но большинство работников на завод попало не по своей воле, людей пригоняли сюда буквально силком, отовсюду, целыми эшелонами. Кого-то из заключения, из лагерей везли, много было тех, кто по состоянию здоровья для фронта оказался негоден, но их тоже мобилизовали - и сюда. Эшелонами гнали людей из Средней Азии - вот уж кто мёр как мухи, узбеки они были или туркмены, уж не знаю. Один раз завод даже просто встал: эшелоны с пополнением запоздали, а на самом заводе некому уже было работать, только калеки и остались… Барского тогда сняли, директором нового назначили, Матвеева. Подтянулись новые составы из Средней Азии, и завод снова заработал. По-моему, эти бедные среднеазиаты все навеки у нас и остались - в братских могилах на кладбище. Да если и нас особо не старались щадить, то уж их и подавно, побегает недельку - с ипритом в чайнике и без противогаза - и всё…"

Наталья Годжелло помнит те условия работы: "Так как я была инженером по технике безопасности, меня поразило, что хотя над химоружием работали давно, но последствия его воздействия на здоровье, оказывается, практически не изучены - никого это и не интересовало! А ведь иприт, формально относящийся "лишь" к классу кожно-нарывных ОВ, поражал практически весь организм. Он проникал даже через резину защитных костюмов и масок противогаза. Когда я впервые пришла на Чапаевский завод, обратила внимание на странную вещь: лето уже давно прошло, на дворе поздняя осень и ни у кого в городе загара уже нет, но у работавших на заводе мужчин лица загорелые. Оказывается, хотя защитную одежду каждый сдавал на дегазацию, но подобранную по лицу маску все прятали в свой шкаф, маски фактически не дегазировались, и там накапливались частицы иприта, постепенно пропитывая её, проникая на кожу лица. И вот этот "загар" - ипритное поражение! Душ тоже не особо помогал: с кожи смывалась лишь половина иприта, с головы и шеи, как оказалось, он и вовсе не смывался. Да ещё и бельё нательное впитывало в себя пары ОВ. На некоторых заводах в соответствии с нормами техники безопасности после смены отработанное бельё собирали и стирали. На Чапаевском - стирали, но иприт, конечно, весь не вымоешь, к тому же поражение рук получали ещё и прачки - стиралось-то всё вручную. Но поражалась не только кожа, дальше поражались мозг, внутренние органы…

С противогазом же рабочие вообще обращались вольно. Летом стояла страшная жара. Вот, выскочит аппаратчик изнемогший из прокалённого цеха, скинет противогаз, глотнёт воздуха и обратно. Но на дворе - те же пары иприта или люизита, хотя и меньше. Нет, сознательно технику безопасности никто не нарушал, её старались соблюдать. Но ведь считалось, что опасно только попадание иприта на кожу, а когда выколачиваешь реактор от застывших остатков серы, то и опасность вроде бы минимальна - ведь на кожу-то иприт не попадает. Вот и сдергивали противогаз, чтобы хоть чуть-чуть подышать, но пары-то иприта никуда не делись, ими пропитан и реактор, и цех. Несколько раз не удавалось проследить, чтобы люди не скидывали противогазы - летальный исход. Так ведь даже если и соблюдаешь правила, всё равно "свой" иприт получаешь. Доза ОВ в организме накапливалась незаметно, по мелочам, вот постепенно все старожилы завода и "зарабатывали" себе инвалидность. Сначала начиналось легкое покашливание, потом боль, потом всё обострялось, поднималась температура… И в конце концов человека приходилось переводить на инвалидность, а то и вовсе наступал летальный исход. Но кто объяснял людям, что иприт не просто кожно-нарывной газ, а ещё и общетоксическим действием обладает? Никто… Его же пары поражали всю слизистую оболочку: глаза, нос, горло, лёгкие… Уже позже решили прекратить наработку иприта по устаревшему методу, стали везти в Чапаевск иприт из Дзержинска, производимый по методу Зайкова. Разворачивать его производство в Чапаевске было сложно и долго, да и мощности в Дзержинске были больше, процесс его производства там наладили непрерывный, потому и стали сюда возить в снаряжательные цеха, где разливали по снарядам и бомбам. Это намного облегчило проблему техники безопасности: уже ни реакторы не надо было выколачивать, ни дегазацию производства в столь большом масштабе проводить, поражений стало много меньше. Хотя, конечно же, утечки и у нас остались, и там, в Дзержинске, они тоже были, там тоже очень много людей пострадало. Зато вот начальство у нас умное было, прекрасно понимало всю опасность того, что может случиться - лично с ними, если они надышатся паров. Потому оно даже и не ходило в цеха, даже в противогазах и спецкостюмах! Все распоряжения наше руководство отдавало только через посыльных или по телефону, из кабинета. Один мой знакомый начальник даже за процессом производства лишь через окно наблюдал. Рабочие же вынуждены были работать в этом аду…"

Производства стойких ОВ на упомянутом в начале статьи заводе № 96 (нынешнее ПО "Капролактам") были налажены много позже заводов № 51 (Москва) и № 102 (Чапаевск). Однако их технологическое оформление было осуществлено на уровне относительно неагрессивных производств 20-30-х гг. Нарушения правил техники безопасности оставались здесь основным источником поражений работников ипритом. Наиболее серьезная причина состояла в нарушении герметичности аппаратуры, арматуры и коммуникаций. Помимо очевидных технических, была также организационная причина - именно спеццеха ощущали острую нехватку спецодежды.

Из воспоминаний И.Б.Котляра:
"Технология была примитивной, без современных технических средств защиты. Атмосфера цеха была насыщена ипритными парами, частые проливы убирались древесными опилками, а затем пол дегазировали хлорной известью. Ни противогаз, ни резиновые комбинезоны, ни сапоги и перчатки не спасали от кожных поражений, острых отравлений глаз и дыхательных путей. Поэтому каждая смена имела двойной состав. Одни работали, а другие лечились".

О состоянии техники безопасности можно судить по такому факту: в 1942 г. на заводе было 2397 случаев спецпоражений от иприта и 89 от люизита. В результате этого обновляемость персонала была близка к фронтовой. В 1943 г. число спецпоражений снизилось: от иприта - 494, от люизита - 23.

В том же 1943 г. была освоена вакуумная заливка в снаряжении боеприпасов. Резиновые шланги для передачи и налива иприта и люизита были заменены на жесткие стационарные приспособления.

Из воспоминаний И.Б.Котляра:
"Запомнился один случай, когда рабочий по фамилии Борисов начал вытирать крышку облитого ипритом аппарата, не надев защитной одежды. При этом еще и ложился грудью на аппарат. Он скончался через несколько дней. Вымирание пострадавших в этом цехе началось уже после войны, в основном в 50-е, 60-е и 70-е годы (в зависимости от глубины отравления и образа жизни). Умирали от сердечно-легочной недостаточности, которая медленно, но неизбежно прогрессировала. И не поддавалась никакому лечению".

Большая часть первичных поражений стойкими ОВ падает на 1941-1942 гг., когда проходило технологическое освоение производства. В основном они относились к работникам, работавшим с ипритом, меньше - с люизитом. Были допущены серьезные недостатки в организации работы санпропускников, в частности недостаточно эффективная вытяжка воздуха из “грязной” половины и недостаточный подпор воздуха на “чистой”. Душ работал столь примитивно, что большая часть попавшего на кожу иприта уносилась рабочими домой. Одежда после 1-2 дегазаций начинала разрушаться. Воздух цехов на наличие паров иприта и люизита контролировался чрезвычайно плохо. Медицинский персонал был мало знаком со спецификой поражений стойкими ОВ.

Из отчета:
“В декабре 1943 г. была большая вспышка гриппа. Гриппозная инфекция протекала у рабочих спеццехов значительно тяжелее и вызвала у них резкое ухудшение течения процесса в бронхо-легочном аппарате и целый ряд осложнений”.

В годы войны смертность на заводе № 96, связанная с выпуском иприта, последовательно нарастала: 1941 г. - 2, 1942 г. - 10, 1943 г. - 7, 1944 г. - 13, 1945 г. - 15. В основном это были люди, еще не успевшие стать профинвалидами. В послевоенные годы смертность резко возросла, в основном за счет профинвалидов, поразившихся ипритом в прошлом: 1946 г. - 11 (неполный учет), 1947 г. - 24 (профинвалиды 1 группы - 11, 2 группы - 11, 3 группы - 2).

Из хроники бед (по приказам ПГУ МХП СССР):
“17/X-1943 г. вследствие неоднократных интоксикаций ипритом умер шофер цеха “Водосток” завода № 96 тов.Стрелков П.С. ВКК дала заключение о переводе тов.Стрелкова на работу вне контакта с токсическими веществами, однако он продолжал работать на прежнем рабочем месте и работал с 7/VI по 30/VI по 13 часов в сутки, с 1 по 15/VII по 14 часов в сутки. Начальник цеха “Водосток” тов.Иванов, не выполнивший решения ВКК о Стрелкове, применявший удлиненный рабочий день на вредных работах, с работы снят и привлечен к уголовной ответственности”.

“Фактом крайней безответственности является случай, имевший место на заводе № 96, когда 16/IV-1943 г. к цеху N 25 была подана цистерна якобы с купоросным маслом. Фактическое содержание цистерны, оказавшееся люизитом, было установлено только тогда, когда получила серьезное поражение работница Буданова. Такой же случай имел место 10/VIII-1942 г.”

Производство иприта в годы войны породило тяжелую социальную проблему, не нашедшую решения до наших дней.

В 1945 г. после постановки цехов на консервацию на заводе было осмотрено 1580 человек, связанных с работами с ипритом, из которых практически здоровыми оказалось лишь 290. Профбольными (легкое и среднее заболевание) было квалифицировано 846 человек, инвалидами 1 и 2 групп - 270, 3 группы - 174.

На конец 1947 г. обозначился рост числа профинвалидов: 1 группы - до 25, 2 группы - до 449, 3 группы - до 240 человек. Это произошло за счет больных с легким и средним заболеванием, их осталось 555.

Всего с 1941 г. по март 1949 г. на учете в спец-ВТЭК, работавшей при МСЧ завода № 96, состояло 1329 профинвалидов, в том числе: мужчин - 959, женщин - 370. Большинство из них имеют отношение к производству иприта - 569 (цех № 3) и к его розливу по боеприпасам - 557 (цеха №№ 16,19 и 21). Меньшинство связано с деятельностью люизитных цехов - 41 (цеха №№ 13-15). Остальные стали инвалидами в обслуживающих подразделениях - ремонтном, транспортном и т.д. Профессионально наибольший процент пострадавших попадает на аппаратчиков и слесарей. Наиболее значительная группа профинвалидов, пораженных ипритом, имела возраст от 30 до 40 лет (526). Было немало профинвалидов в возрасте до 20 лет (42, в том числе 32 женщины) и особенно много в возрасте до 30 (366, в том числе 196 женщин). Две последние категории, по-видимому, составляют основу той небольшой группы профинвалидов, которые выжили до наших дней. Их около ста человек.

Планом на 1946-1950 гг. предусматривалось провести работы по улучшению условий техники безопасности с учетом необходимости транспортирования продукта под вакуумом; провести работы по механизации в цехах снаряжения боеприпасов, в том числе оборудование их автоматическими станками налива; провести работы по замене временных зданий цехов снаряжения на капитальные, в первую очередь временных зданий снаряжения ХАБ-200 (цех № 18).

Более половины персонала в цехах завода № 148 по производству синильной кислоты и снаряжению ее в химические боеприпасы составляли женщины. Условия труда на заводе (нынешнем ПО "Оргстекло") улучшались медленно, по мере совершенствования технологического процесса производства.

Концентрация синильной кислоты в годы войны составляла в основных цехах 0,01-0,0001 мг/л: в цехе № 1 - до 0,009 мг/л, в цехе № 2 - от 0,07 до 0,09 мг/л, в цехе № 3 (танковое отделение) - до 0,02 мг/л, в цехе № 7 - до 0,007 мг/л, в цехе № 8 - до 0,001 , в цехе № 13 - до 0,01 мг/л. Наибольшее число пострадавших (80%) наблюдалось среди слесарей и аппаратчиков.

В настоящее время ПДК для синильной кислоты в воздухе рабочей зоны составляет 0,3 мг/м3 (0,003 мг/л).

Отмечено много причин острых отравлений синильной кислотой:

на участке ручной загрузки цианплава в бункер выделяющаяся пыль разлагалась под действием углекислого газа в присутствии влаги с образованием синильной кислоты;
на участке выщелачивания не обеспечивалась герметичность;
пары синильной кислоты выделялись на участке нейтрализации шлама, производившегося открытым способом;
на участке образования синильной кислоты она попадала в воздух помещения кабин через неплотности аппаратуры;
на участке розлива синильной кислоты по боеприпасам она поступала в атмосферу через неплотности вытяжных шкафов (прокладки, краны, вентили, штуцеры); на этом же участке происходили и аварийные выбросы синильной кислоты при переполнении тары.
В 1941 г. был отмечен 37 случай отравления синильной кислотой, в 1942 г. - 30, в 1943 г. - 12. После проведения ряда мероприятий (герметизации аппаратуры, устройства вентиляции, организации стирки одежды после работы в цехах) положение несколько улучшилось. Однако именно в январе-феврале 1944 г. произошло три случая отравлений со смертельным исходом (в первом погибло 7 человек из-за неполной нейтрализации сточных вод в цехе № 13).

Острые отравления синильной кислотой случались на этом заводе и после войны (1946 г., цехи № 2, 6 и 13; 1952 г., цех № 13).

Серьезной оценки влияния производств ОВ на заводах № 96 (“Капролактам”), № 148 (“Оргстекло”) и ЧХЗ на экологическое благополучие Дзержинска не проводилось. Можно лишь попытаться воссоздать первичную картину событий.

Очистка воздуха, загрязненного ипритом, действовала на ПО "Капролактам" неэффективно, существовали крайне примитивные и маломощные вентиляторные установки. Кроме того, происходил значительный унос в атмосферу щелочи вместе с ипритом, оказавшимся непродегазированным. Загрязненный ипритом воздух через приточную вентиляцию вновь поступал в цеха, а также в помещения управленческого персонала. Загрязнение атмосферы ипритом в годы войны распространялось в радиусе 5-7 км от завода.

Вопрос о более эффективной дегазации иприта в абгазах, чем щелочная, был поставлен лишь в 1959 г. Тогда же были приняты меры безопасности - установка автоматических газосигнализаторов об опасных концентрациях и обеспечение выброса абгазов через трубу высотой 50 м.

На заводе интенсивно выбрасывались и другие вредные продукты. Например, концентрация олефинов в абгазах производства иприта по Зайкову всегда была не менее 80%. Таково условие получения этого иприта.

Из воспоминаний И.Б.Котляра:
“Мне всегда импонировала страстная любовь Михаила Валериановича к природе (речь идет о М.Хрулеве, главном инженере завода № 96). В годы войны, когда на Аварийном поселке завода уже ничего не могло расти, он ежегодно с упорством высаживал вдоль дома, в котором проживал с семьей, с десяток саженцев различных деревьев. Летом они обычно распускались, и жители поселка смотрели на них с надеждой, а вдруг зазеленеет наша улица. Но в следующем году все деревца погибали”.

В 50-х гг. на заводе № 96 была сооружена печь, использованная для утилизации отходов иприта и люизита (корпус № 530). Тем самым были обречены на риск заболевания раком все работники и окрестные жители, которые попали в зону влияния выбросов печи сжигания.

Загрязнение воздушной среды жилых поселков ПО "Оргстекло" в военные и послевоенные годы связано с выбросами синильной кислоты. После войны к ним добавился фтористный водород. Выбросы эффективной очистке не подвергались. По данным обследования 1951 г., выбросы газовоздушной смеси, содержавшей синильную кислоту, были таковы. Цех № 2 выбрасывал ее с высоты 12 м, цех № 11 - 42 м, цех № 13 - 26 м от уровня земли. 240000 м3/сутки газовоздушной смеси, выбрасывавшейся цехом № 11, содержали 0,002 объемных % синильной кислоты, которая улавливалась скруббером, орошаемым щелочью, лишь на 90 %. 3600 м3/сутки газовоздушной смеси цеха № 13, содержали 20 г/м3 синильной кислоты. Даже в 1963 г. от синильной кислоты не очищались выбросы от производств акрилатов, цианурхлорида, симазина.

Санитарно-защитные зоны вокруг химических заводов Дзержинска не создавались и они отсутствовали даже к началу 60-х гг., когда по нормам тех лет (Н-101-54) они должны были составлять 1000 м, а в особых случаях (производства ОВ - один из них) - 2000 м. Завод № 96 ("Капролактам") находился в плотном окружении жилых поселков: на север поселок "Красный химик" - 1090 м, на юг поселок Ляхановка - 1800 м, на северо-запад - поселки Пионерский и Аварийный (соответственно, 1060 и 1010 м)8. Детский сад № 23 находился в 500 м от завода. Расстояние от завода № 148 ("Оргстекло") до жилых поселков также было ничтожным: 50 м - к югу, 40 м - к западу.

Изучением загрязнения атмосферного воздуха городская СЭС Дзержинска начала заниматься лишь с 1957 г. Измерялись простейшие ОВ - хлор (ОВ первой мировой войны), фосген и синильная кислота, а также более специфичные компоненты - туман серной кислоты, ртуть, тетраэтилсвинец, фенол. Концентрации вредных веществ в атмосферном воздухе в начале 60-х гг. значительно превышали ПДК тех лет: по фенолу в 3-17 раз, по фтористому водороду - в 3 раза, по ртути - в 10 раз. Иприт, люизит, хлористый мышьяк и даже сам мышьяк целенаправленно не определялись никогда.

“22 апреля 1915 г. со стороны немецких позиций между пунктами Биксшуте и Лангемарк над поверхностью земли появилась полоса белесовато-зеленоватого тумана. Находившиеся в траншеях солдаты и офицеры неожиданно стали задыхаться в этой волне - волне ядовитого газа хлора. Хлор обжигал органы дыхания, разъедал легкие. Пораженные газом падали, непораженные, беззащитные перед ядовитым газом и охваченные паникой, бежали”.

Хлорная газовая атака была повторена через 30 лет - промышленностью СССР против населения городов “хлорной химии”. Связано это было с консервацией производств химического оружия после второй мировой войны и необходимостью структурной перестройки остальных.

Из воспоминаний И.Б.Котляра:
"В первые послевоенные годы завод (речь идет о заводе № 96 в Дзержинске) оказался в трудном положении из-за резкого уменьшения потребности в хлоре, основным потребителем которого было химическое оружие. Вместе с тем, по мере восстановления химической индустрии страны, возрастала потребность в каустической соде. Известно, что нельзя получить каустическую соду способом электролиза поваренной соли, не получая при этом хлора. Избыточный хлор начали сдувать через 50 м кирпичную трубу 3-го цеха, разбавляя его воздухом, подаваемым в трубу мощным вентилятором. Это было сущее варварство, которое тогда сошло с рук (слово экология тогда в русском языке не существовало). Вблизи трубы на территории завода лишь немного попахивало хлором. На Аварийном поселке и около станции Игумново немного першило в горле и резало глаза, а в 1,5 или 2 км от трубы в зависимости от направления ветра уже невозможно было дышать. Это варварство не могло долго продолжаться. Не выдержала...труба. На ней образовались продольные трещины, которые постепенно расширялись. В один прекрасный день (это было в первых числах июня 1947 года) труба рухнула за 30 минут до начала работы. Но от нас требовалось "держать порох сухим". Началось строительство новой трубы".

Жителям Дзержинска бежать было некуда.

Источники:
http://www.seu.ru/cci/lib/books/chemwar/index.htm
https://www.svoboda.org/a/29805113.html
https://nino52.ru/archives/886

Оригинал поста: https://von-hoffmann.livejournal.com/1035854.html



или