Заговор руководства НКВД и его провал
Начало
Апрельский номер «Мурзилки» за 1938 год открывался передовой статьей: «Да здравствует советская разведка!» Она начиналась словами: «Ребята! Наши славные чекисты во главе с Николаем Ивановичем Ежовым, народным комиссаром внутренних дел, разоблачили еще одно змеиное гнездо врагов советского народа»....
[Дальше...]
Статья завершалась стихами казахского акына Джамбула Джабаева:
...Враги нашей жизни, враги миллионов, -
Ползли к нам троцкистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд,
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова.
Великого Сталина преданный друг,
Ежов разорвал их предательский круг.
Раскрыта змеиная, вражья порода
Глазами Ежова - глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерег
И выкурил гадов из нор и берлог.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова - руками народа.
Ежов всё еще оставался кандидатом в члены Политбюро и занимал девятое место в иерархии высших руководителей Советской страны следом за семью тогдашними членами Политбюро и кандидатом в члены Политбюро А.А. Ждановым, в резолюциях массовых митингов и собраний его имя звучало рядом с именем Сталина. Поэтому его назначение 9 апреля 1938 года на пост наркома водного транспорта СССР при сохранении прежней должности не вызвало ни у кого подозрений в том, что готовится почва к его падению. Практика совместительства была широко распространена в это время.
В то же время соратники Ежова осознавали, что курс на массовые репрессии зашел в тупик. За падением Постышева, Эйхе, Косиора и многих других инициаторов и проводников этого курса могли последовать резкие перемены по отношению к деятельности НКВД. Несмотря на то, что постановление январского пленума 1938 года не затронуло НКВД, оно насторожило бывшего видного работника ОГПУ Ефима Георгиевича Евдокимова, занимавшего в это время пост первого секретаря Ростовского обкома партии и сохранявшего близкие связи с другими бывшими работниками ОГПУ Северного Кавказа. «Северокавказцы» занимали ведущие позиции в руководстве НКВД СССР.
Позже, на следствии, Фриновский[1] говорил, что во время заседаний январского пленума на даче у Ежова состоялась беседа, в которой участвовали «северокавказцы». Один из них, Евдокимов, выразил опасения, что, мол, «подбираются и под нас».
Логика борьбы толкала Евдокимова, Фриновского, а также ряд ведущих работников НКВД к столкновению со Сталиным, прежде чем он нанесет удар по тем, кто был активными проводниками политики Эйхе и других секретарей местных партийных организаций.
В отличие от репрессированных в 1937-1938 годах партийных руководителей руководители НКВД были сплоченной группой, и они обладали мощными рычагами силовых структур. Наумов пишет: «Убежден, что ни Фриновский, ни Евдокимов, ни Бельский[2], ни Берман[3] не стали бы ждать, как их уничтожат». Поэтому среди ведущих работников НКВД возникала мысль о том, что Ежов должен сместить Сталина. Жена ответственного работника НКВД Агнесса Миронова в дневнике писала: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина». Комментируя эти слова, Л. Наумов писал: «Мысли эти, судя по тексту мемуаров, относятся где-то к середине 1938 года. А вот кто это “мы”, у которых такие мысли? Судя по тексту мемуаров Мироновой, общалась она тогда только с членами своей семьи, с братом С. Миронова - разведчиком Давидом Королем и его семьей Фриновских».
Если продолжить сравнение с миром фантастических искусственных чудовищ, то можно сказать, что ГолЕм [4], который не мог самостоятельно мыслить, превращался во взбунтовавшегося Франкенштейна, который мог погубить тех, кто изначально контролировал его действия. Выступление руководства НКВД в защиту своих интересов могло погубить страну.
Однако слабым звеном в планах заговорщиков оказался сам Ежов. Авиаконструктор А.С. Яковлев вспоминал, как Сталин позже возмущался поведением Ежова: «Звонишь в наркомат - уехал в ЦК, звонишь в ЦК - уехал в наркомат, посылаешь на квартиру - вдребезги пьяный валяется». Поэтому планы по смещению Сталина стали разрабатывать люди из ближайшего окружения Ежова: Фриновский, Евдокимов, Берман, Бельский и другие.
На основе собранных им данных Леонид Наумов [5] пришел к таким выводам: «Весной 1938 года деятельность руководства НКВД вышла из-под контроля Сталина. В политических реалиях СССР 1930-х гг. это означает “заговор”». Говоря об особо активной заговорщической роли «северокавказцев», Наумов писал: «В июле - августе 1938 года “северокавказцы” (Евдокимов, Фриновский, их сторонники) имели реальную возможность придти к власти...
“Северокавказцы” не просто контролировали ГУГБ и часть регионов страны.
“Северокавказцы” контролировали отдел охраны и спецотдел и могли ликвидировать вождя (да и других членов Политбюро) практически без труда. Они не сделали это просто потому, что еще не поняли, что это надо сделать - “сейчас или никогда”... Они не сделали этого прежде всего потому, что не поняли, что “момент настал”. Так “ГолЕм”, или новый “Франкенштейн” восстал против тех, чью власть до сих пор он признавал. Руководство НКВД готовилось нанести удар по Сталину».
В течение месяца Фриновский фактически возглавлял НКВД, так как Ежов занимался в основном новыми для него делами наркомата водного транспорта. В это время Фриновский проявил большой интерес к лаборатории, где изготовлялся яд, способный имитировать смерть от сердечного приступа. Наумов пишет: «Если бы “северокавказец” Алехин, у которого, собственно, и хранились ключи от шкафа с ядами, по инициативе "северокавказца" Фриновского передал бы яд начальнику охраны Сталина "северокавказцу" Дагину, то у последнего были бы все возможности организовать смерть вождя “как бы от сердечного приступа”. Минуя посредничество Фриновского, и Алехин [6], и Дагин[7] действовать возможно, побоялись бы...
Шкирятов М.Ф.[13], Ежов Н.И., Фриновский М.П. по пути на Красную Площадь. 1 Мая 1938 г. (РГАКФД)
Но в июле - августе 1938 года Фриновский организовать покушение не мог - он очень своевременно для Сталина был на Дальнем Востоке. Когда же 25 августа он вернулся в Москву, то узнал, что его переводят из НКВД и заменяют Берией. А Берия, приехав в начале сентября в Москву, первым делом уже 13 сентября арестовал именно Алехина».
Отзыву Фриновского на Дальний Восток и резкой перемене отношения Сталина и его соратников к руководству НКВД способствовало чрезвычайное происшествие в работе наркомата в этом стратегически важном регионе СССР, который постоянно был в центре внимания советского правительства. С 31 июля 1937 года Управление НКВД по Дальнему Востоку возглавлял Г.С. Люшков[8]. С ним приехала целая команда новых сотрудников Управления из Ростова-на-Дону, где до этого работал Люшков.
В своем письме Сталину от 8 сентября 1937 года возглавлявший тогда Дальневосточный край И.М. Варейкис восхищался деятельностью нового местного руководителя НКВД: «После приезда в край... Люшкова было вскрыто и установлено, что активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора является также его первый заместитель - скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он также начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Винзель - начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов - начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин - начальник НКВД Уссурийской области, Богданов - начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов».
Как отмечали М. Тумшис и А. Папчинский[9], «лишь за август 1937 года Люшков и его “коллеги” из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого управления НКВД. Неприязнь Люшкова вызвала у него также работа крайкома и самого Варейкиса. Люшков сообщал в Москву 19 сентября 1937 года: “Вообще не чувствуется, что крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого Варейкиса, мало соответствующего обстановке Дальневосточного края - слишком много заботы о себе и своем отдыхе”». 10 октября Варейкис был арестован.
К этому времени в Дальневосточном крае (ДВК) под руководством Люшкова развернулись массовые репрессии. В книге М. Тумшиса и А. Папчинского[9] сказано, что «всего по существовавшим “лимитам” в ДВК планировалось осудить решением тройки 2000 человек по 1-категории (то есть приговорить к расстрелу. - Примеч. авт.) и 4000 человек по 2-й категории (приговорить к высылке. - Примеч. авт.)». Но эти «лимиты» были вскоре исчерпаны и получены новые: 25 000 по 1-й категории и 11 000 по 2-й категории.
Люшковым был инициирован масштабный удар по “людской базе” иностранных разведок. В крае были арестованы сотни и тысячи агентов иностранных разведок (германской, английской, польской и японской). По оперативным документам УНКВД по ДВК, завизированным лично Люшковым, выходило, что отдельные бывшие военные, советские и партийные работники «…профессионально занимались шпионажем в пользу Японии чуть ли не с детства, безнаказанно осуществляя свою нелегальную деятельность еще при царском режиме».
Как свидетельствовал позже, после ареста, его заместитель Г.М. Осинин-Винницкий: «Люшков дал установку во всех делах находить массовые связи с японцами и не было ни одного арестованного, который не давал бы показаний о связях с японцами. Люшков прямо мне сказал, что Каган (первый заместитель начальника УНКВД по ДВК. - Примеч. авт.) предложил ему эту “линию” с тем, чтобы показать Москве, что громят здесь крепко японские связи. Ряд арестов начали производить почти без всяких материалов, причем Люшков дал установку брать преимущественно коммунистов и специалистов… По указанию Люшкова мы дезинформировали Москву фальсифицированными показаниями о всевозможных “планах” японцев».
Позже, в 1955 году, бывший сотрудник УНКВД Г.А. Марин сообщал: «С приездом в Хабаровск Люшкова... началась полоса массовых арестов, всякого рода операций (так называемые польская, латышская, харбинская и др.), началась активизация допросов арестованных за счет применения к ним незаконных методов ведения следствия. Избиение арестованных стало обычным явлением. Если раньше для этого требовалось получить санкцию руководства, то теперь арестованных избивали без этих формальностей».
Одновременно Люшков активно выполнял постановление СНК СССР от 21 августа 1937 года о выселении корейского населения из приграничных районов в Среднюю Азию и Казахстан. На первом этапе, начавшемся 5 сентября, было выселено 74 тысячи. Всего же выселению было подвергнуто около 102 тысяч корейцев. Как указывают историки М. Тумшис и А. Папчинский, «одновременно с выселением шли и массовые аресты “подозрительных элементов” среди корейского и китайского населения Дальнего Востока. Всего в крае органы НКВД арестовали свыше 2,5 тысячи корейцев и 11 тысяч китайцев».
Люшков был на хорошем счету у Ежова.
М. Тумшис и А. Папчинский отмечали, что на январском совещании 1938 года в НКВД Н.И. Ежов высоко оценил работу Люшкова, заявив, что на Дальнем Востоке было репрессировано 70 тысяч «врагов народа», и это был один из самых высоких показателей в стране.
В ходе предвыборной кампании 1937 года Люшков был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. М. Тумшис и А. Папчинский писали: «С этого дня Люшков стал политической фигурой краевого масштаба: его фотографии и хвалебные статьи о нем появляются в газетах, он неизменно включается в состав “почетных президиумов”, стоит на трибуне с Блюхером и Стацевичем, принимая ноябрьский парад войск Хабаровского гарнизона».
Весной 1938 года Люшков был занят подготовкой дела о «Дальневосточном параллельном троцкистском центре». К тому же в мае по приказу Люшкова в УНКВД по Приморской области было арестовано 25 сотрудников НКВД по обвинению в заговоре. Однако в апреле 1938 года положение Люшкова оказалось под угрозой. В связи с переменами в руководстве Украины Успенский[10], о котором шла речь выше, был назначен наркомом внутренних дел УССР вместо старого покровителя Люшкова - Г.М. Леплевского[11]. 26 апреля 1938 года Леплевский был арестован. Хотя во время следствия Леплевский не дал показаний против Люшкова, он обвинил в том, что два заместителя Люшкова по УНКВД ДКВ, М.А. Каган и Г.М. Осинин-Винницкий, были участниками заговора в НКВД Украины.
Тут выяснилось, что М.А. Каган[12] укрывал у себя на дому бежавшего из тюрьмы своего брата, обвиненного в участии в троцкистской подпольной организации. Еще до ареста Леплевского заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский направил в Хабаровск телеграмму: «связи назначением Кагана другой край срочно откомандировать его наше распоряжение». Как пишут М. Тумшис и А. Папчинский, «заподозривший что-то недоброе Люшков попросил его позвонить из Москвы в Хабаровск и сообщить о причинах вызова. Обещанного Каганом звонка Люшков не дождался: тот прямо по прибытии в столицу был арестован».
26 мая сам Люшков получил телеграмму, в которой сообщалось о решении Политбюро «освободить тов. Люшкова Г.С. от работы начальника УНКВД Дальневосточного края, с отзывом для работы в центральном аппарате НКВД СССР». Вскоре последовала и телеграмма от Ежова: «Учтите, что в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД, предлагаем вас использовать центральном аппарате. Подбираем Вам замену. Сообщите Ваше отношение к этому делу».
Люшков ответил: «Считаю за честь работать Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний».
Но вместо немедленного отъезда в Москву Люшков отправился в служебную командировку в Приморскую область. 9 июня он вместе с небольшой группой сотрудников УНКВД выехал в г. Ворошиловск[13], чтобы проинспектировать 58-й пограничный отряд НКВД. 11 июня он прибыл в поселок Славянка для знакомства с 59-м погранотрядом НКВД. Позднее Люшков признал: он знал, что этот пограничный участок слабо охранялся.
В книге М. Тумшиса и А. Папчинского сказано: «Выбрав место перехода, он заявил своим подчиненным, что прибыл в приграничную зону для встречи с важным закордонным агентом НКВД. Тот должен был выйти на участок советской границы с сопредельной стороны (из Маньчжоу-Го). Встреча проводится по личному распоряжению наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова, советский информатор хорошо владеет русским языком, а потому переводчик при встрече не требуется. К тому же агент является настолько серьезной фигурой, что встреча с ним должна проходить без свидетелей. Люшков собирался передать агенту деньги на оперативные расходы (примерно 4000 маньчжурских гоби). В ночь на 13 июня 1938 года он ушел на встречу... и исчез».
О дальнейшей судьбе Люшкова стало известно лишь после разгрома Квантунской дивизии в 1945 году. После задержания на границе японским патрулем Люшков был допрошен. Вскоре он стал сотрудничать с японской военной разведкой. Американский историк А.Д. Кукс утверждал, что Люшков представил японцам сведения о советской разведывательной резидентуре в Харбине, о расположении семи станций радиоперехвата и штабов армейских корпусов и дивизий, авиационных бригад, укрепрайонов ОКДВА, войск НКВД, баз Тихоокеанского флота. Сообщил японцам Люшков и о численности советских войск на Дальнем Востоке.
Бывший офицер 5-го отдела Генерального штаба Японии Коидзуми Коитиро позже признал: «Сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях». Известно, что вскоре на основе данных, полученных от Люшкова, японские войска предприняли нападение на советскую границу в районе озера Хасан.
В то время как НКВД «обнаруживало» тысячи мнимых шпионов Японии, Германии, Польши и других государств, в руководстве наркомата работал человек, который добровольно стал сотрудничать с японской военной разведкой. Еще не зная о том огромном уроне, который нанес Люшков своим побегом и сотрудничеством с японской военщиной, в Кремле решили, что бегство работника НКВД такого ранга к врагам Советской страны свидетельствовало о крайней ненадежности наркомата и его сотрудников. Впоследствии Ежов говорил, что недоверие Сталина к НКВД возникло после побега Люшкова.
Теперь над руководителями НКВД сгустились тучи, а поэтому они ускорили разработку планов захвата власти. Однако 22 августа 1938 года Берию назначили первым заместителем Ежова. 8 сентября Фриновский был снят с должности первого заместителя наркома внутренних дел СССР. Вскоре он утратил и пост начальника 1-го Управления НКВД.
Конец ежовщины
Наумов писал: «Осенью 1938 года (после ареста Алехина) уничтожить Сталина так же легко, как раньше, было уже нельзя... Возможности для контрудара были ограничены: Ежов пил, а Фриновского уже не было в наркомате. Спасти их на этом этапе мог только открытый террористический акт. Конечно, ноябрьские праздники - самый удачный момент для этого».
Позже, на следствии, Ежов дал показания: «Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение. Фриновский, Евдокимов, Дагин и я договорились, что 7 ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади “пробку”. Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства… По договоренности с Дагиным, накануне 7 ноября он должен был проинформировать меня о конкретном плане и непосредственных исполнителях террористических актов. Однако 5 ноября Дагин и другие заговорщики из отдела охраны… были арестованы... Все наши планы рухнули».
Наумов сомневается в том, что Ежов на самом деле разработал какие-то конкретные планы переворота. Однако он не исключает того, что, оказавшись перед угрозой падения, Ежов и Фриновский разговаривали «между собой о том, что можно было бы сделать и что они не сделали». Никаких неординарных событий 7 ноября 1938 года на Красной площади не произошло.
Однако известно, что накануне 7 ноября 1938 года по распоряжению Л.П. Берии помимо И.Я. Дагина были арестованы и другие видные работники 1-го Отдела ГУГБ. Они обвинялись в подготовке террористического покушения на руководителей советского правительства. 9 ноября был арестован Е.Г. Евдокимов.
10 ноября начальник Ленинградского управления внутренних дел М.И. Литвин был вызван Берией в Москву. Но 12 ноября он покончил жизнь самоубийством.
14 ноября Ежов позвонил в Киев наркому внутренних дел УССР А.И. Успенскому. Позже утверждалось, будто Ежов сказал ему: «Тебя вызывают в Москву - плохи твои дела. А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать».
Апрельский номер «Мурзилки» за 1938 год открывался передовой статьей: «Да здравствует советская разведка!» Она начиналась словами: «Ребята! Наши славные чекисты во главе с Николаем Ивановичем Ежовым, народным комиссаром внутренних дел, разоблачили еще одно змеиное гнездо врагов советского народа»....
[Дальше...]
Статья завершалась стихами казахского акына Джамбула Джабаева:
...Враги нашей жизни, враги миллионов, -
Ползли к нам троцкистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд,
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова.
Великого Сталина преданный друг,
Ежов разорвал их предательский круг.
Раскрыта змеиная, вражья порода
Глазами Ежова - глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерег
И выкурил гадов из нор и берлог.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова - руками народа.
Ежов всё еще оставался кандидатом в члены Политбюро и занимал девятое место в иерархии высших руководителей Советской страны следом за семью тогдашними членами Политбюро и кандидатом в члены Политбюро А.А. Ждановым, в резолюциях массовых митингов и собраний его имя звучало рядом с именем Сталина. Поэтому его назначение 9 апреля 1938 года на пост наркома водного транспорта СССР при сохранении прежней должности не вызвало ни у кого подозрений в том, что готовится почва к его падению. Практика совместительства была широко распространена в это время.
В то же время соратники Ежова осознавали, что курс на массовые репрессии зашел в тупик. За падением Постышева, Эйхе, Косиора и многих других инициаторов и проводников этого курса могли последовать резкие перемены по отношению к деятельности НКВД. Несмотря на то, что постановление январского пленума 1938 года не затронуло НКВД, оно насторожило бывшего видного работника ОГПУ Ефима Георгиевича Евдокимова, занимавшего в это время пост первого секретаря Ростовского обкома партии и сохранявшего близкие связи с другими бывшими работниками ОГПУ Северного Кавказа. «Северокавказцы» занимали ведущие позиции в руководстве НКВД СССР.
Позже, на следствии, Фриновский[1] говорил, что во время заседаний январского пленума на даче у Ежова состоялась беседа, в которой участвовали «северокавказцы». Один из них, Евдокимов, выразил опасения, что, мол, «подбираются и под нас».
Логика борьбы толкала Евдокимова, Фриновского, а также ряд ведущих работников НКВД к столкновению со Сталиным, прежде чем он нанесет удар по тем, кто был активными проводниками политики Эйхе и других секретарей местных партийных организаций.
В отличие от репрессированных в 1937-1938 годах партийных руководителей руководители НКВД были сплоченной группой, и они обладали мощными рычагами силовых структур. Наумов пишет: «Убежден, что ни Фриновский, ни Евдокимов, ни Бельский[2], ни Берман[3] не стали бы ждать, как их уничтожат». Поэтому среди ведущих работников НКВД возникала мысль о том, что Ежов должен сместить Сталина. Жена ответственного работника НКВД Агнесса Миронова в дневнике писала: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина». Комментируя эти слова, Л. Наумов писал: «Мысли эти, судя по тексту мемуаров, относятся где-то к середине 1938 года. А вот кто это “мы”, у которых такие мысли? Судя по тексту мемуаров Мироновой, общалась она тогда только с членами своей семьи, с братом С. Миронова - разведчиком Давидом Королем и его семьей Фриновских».
Если продолжить сравнение с миром фантастических искусственных чудовищ, то можно сказать, что ГолЕм [4], который не мог самостоятельно мыслить, превращался во взбунтовавшегося Франкенштейна, который мог погубить тех, кто изначально контролировал его действия. Выступление руководства НКВД в защиту своих интересов могло погубить страну.
Однако слабым звеном в планах заговорщиков оказался сам Ежов. Авиаконструктор А.С. Яковлев вспоминал, как Сталин позже возмущался поведением Ежова: «Звонишь в наркомат - уехал в ЦК, звонишь в ЦК - уехал в наркомат, посылаешь на квартиру - вдребезги пьяный валяется». Поэтому планы по смещению Сталина стали разрабатывать люди из ближайшего окружения Ежова: Фриновский, Евдокимов, Берман, Бельский и другие.
На основе собранных им данных Леонид Наумов [5] пришел к таким выводам: «Весной 1938 года деятельность руководства НКВД вышла из-под контроля Сталина. В политических реалиях СССР 1930-х гг. это означает “заговор”». Говоря об особо активной заговорщической роли «северокавказцев», Наумов писал: «В июле - августе 1938 года “северокавказцы” (Евдокимов, Фриновский, их сторонники) имели реальную возможность придти к власти...
“Северокавказцы” не просто контролировали ГУГБ и часть регионов страны.
“Северокавказцы” контролировали отдел охраны и спецотдел и могли ликвидировать вождя (да и других членов Политбюро) практически без труда. Они не сделали это просто потому, что еще не поняли, что это надо сделать - “сейчас или никогда”... Они не сделали этого прежде всего потому, что не поняли, что “момент настал”. Так “ГолЕм”, или новый “Франкенштейн” восстал против тех, чью власть до сих пор он признавал. Руководство НКВД готовилось нанести удар по Сталину».
В течение месяца Фриновский фактически возглавлял НКВД, так как Ежов занимался в основном новыми для него делами наркомата водного транспорта. В это время Фриновский проявил большой интерес к лаборатории, где изготовлялся яд, способный имитировать смерть от сердечного приступа. Наумов пишет: «Если бы “северокавказец” Алехин, у которого, собственно, и хранились ключи от шкафа с ядами, по инициативе "северокавказца" Фриновского передал бы яд начальнику охраны Сталина "северокавказцу" Дагину, то у последнего были бы все возможности организовать смерть вождя “как бы от сердечного приступа”. Минуя посредничество Фриновского, и Алехин [6], и Дагин[7] действовать возможно, побоялись бы...
Шкирятов М.Ф.[13], Ежов Н.И., Фриновский М.П. по пути на Красную Площадь. 1 Мая 1938 г. (РГАКФД)
Но в июле - августе 1938 года Фриновский организовать покушение не мог - он очень своевременно для Сталина был на Дальнем Востоке. Когда же 25 августа он вернулся в Москву, то узнал, что его переводят из НКВД и заменяют Берией. А Берия, приехав в начале сентября в Москву, первым делом уже 13 сентября арестовал именно Алехина».
Отзыву Фриновского на Дальний Восток и резкой перемене отношения Сталина и его соратников к руководству НКВД способствовало чрезвычайное происшествие в работе наркомата в этом стратегически важном регионе СССР, который постоянно был в центре внимания советского правительства. С 31 июля 1937 года Управление НКВД по Дальнему Востоку возглавлял Г.С. Люшков[8]. С ним приехала целая команда новых сотрудников Управления из Ростова-на-Дону, где до этого работал Люшков.
В своем письме Сталину от 8 сентября 1937 года возглавлявший тогда Дальневосточный край И.М. Варейкис восхищался деятельностью нового местного руководителя НКВД: «После приезда в край... Люшкова было вскрыто и установлено, что активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора является также его первый заместитель - скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он также начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Винзель - начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов - начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин - начальник НКВД Уссурийской области, Богданов - начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов».
Как отмечали М. Тумшис и А. Папчинский[9], «лишь за август 1937 года Люшков и его “коллеги” из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого управления НКВД. Неприязнь Люшкова вызвала у него также работа крайкома и самого Варейкиса. Люшков сообщал в Москву 19 сентября 1937 года: “Вообще не чувствуется, что крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого Варейкиса, мало соответствующего обстановке Дальневосточного края - слишком много заботы о себе и своем отдыхе”». 10 октября Варейкис был арестован.
К этому времени в Дальневосточном крае (ДВК) под руководством Люшкова развернулись массовые репрессии. В книге М. Тумшиса и А. Папчинского[9] сказано, что «всего по существовавшим “лимитам” в ДВК планировалось осудить решением тройки 2000 человек по 1-категории (то есть приговорить к расстрелу. - Примеч. авт.) и 4000 человек по 2-й категории (приговорить к высылке. - Примеч. авт.)». Но эти «лимиты» были вскоре исчерпаны и получены новые: 25 000 по 1-й категории и 11 000 по 2-й категории.
Люшковым был инициирован масштабный удар по “людской базе” иностранных разведок. В крае были арестованы сотни и тысячи агентов иностранных разведок (германской, английской, польской и японской). По оперативным документам УНКВД по ДВК, завизированным лично Люшковым, выходило, что отдельные бывшие военные, советские и партийные работники «…профессионально занимались шпионажем в пользу Японии чуть ли не с детства, безнаказанно осуществляя свою нелегальную деятельность еще при царском режиме».
Как свидетельствовал позже, после ареста, его заместитель Г.М. Осинин-Винницкий: «Люшков дал установку во всех делах находить массовые связи с японцами и не было ни одного арестованного, который не давал бы показаний о связях с японцами. Люшков прямо мне сказал, что Каган (первый заместитель начальника УНКВД по ДВК. - Примеч. авт.) предложил ему эту “линию” с тем, чтобы показать Москве, что громят здесь крепко японские связи. Ряд арестов начали производить почти без всяких материалов, причем Люшков дал установку брать преимущественно коммунистов и специалистов… По указанию Люшкова мы дезинформировали Москву фальсифицированными показаниями о всевозможных “планах” японцев».
Позже, в 1955 году, бывший сотрудник УНКВД Г.А. Марин сообщал: «С приездом в Хабаровск Люшкова... началась полоса массовых арестов, всякого рода операций (так называемые польская, латышская, харбинская и др.), началась активизация допросов арестованных за счет применения к ним незаконных методов ведения следствия. Избиение арестованных стало обычным явлением. Если раньше для этого требовалось получить санкцию руководства, то теперь арестованных избивали без этих формальностей».
Одновременно Люшков активно выполнял постановление СНК СССР от 21 августа 1937 года о выселении корейского населения из приграничных районов в Среднюю Азию и Казахстан. На первом этапе, начавшемся 5 сентября, было выселено 74 тысячи. Всего же выселению было подвергнуто около 102 тысяч корейцев. Как указывают историки М. Тумшис и А. Папчинский, «одновременно с выселением шли и массовые аресты “подозрительных элементов” среди корейского и китайского населения Дальнего Востока. Всего в крае органы НКВД арестовали свыше 2,5 тысячи корейцев и 11 тысяч китайцев».
Люшков был на хорошем счету у Ежова.
М. Тумшис и А. Папчинский отмечали, что на январском совещании 1938 года в НКВД Н.И. Ежов высоко оценил работу Люшкова, заявив, что на Дальнем Востоке было репрессировано 70 тысяч «врагов народа», и это был один из самых высоких показателей в стране.
В ходе предвыборной кампании 1937 года Люшков был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. М. Тумшис и А. Папчинский писали: «С этого дня Люшков стал политической фигурой краевого масштаба: его фотографии и хвалебные статьи о нем появляются в газетах, он неизменно включается в состав “почетных президиумов”, стоит на трибуне с Блюхером и Стацевичем, принимая ноябрьский парад войск Хабаровского гарнизона».
Весной 1938 года Люшков был занят подготовкой дела о «Дальневосточном параллельном троцкистском центре». К тому же в мае по приказу Люшкова в УНКВД по Приморской области было арестовано 25 сотрудников НКВД по обвинению в заговоре. Однако в апреле 1938 года положение Люшкова оказалось под угрозой. В связи с переменами в руководстве Украины Успенский[10], о котором шла речь выше, был назначен наркомом внутренних дел УССР вместо старого покровителя Люшкова - Г.М. Леплевского[11]. 26 апреля 1938 года Леплевский был арестован. Хотя во время следствия Леплевский не дал показаний против Люшкова, он обвинил в том, что два заместителя Люшкова по УНКВД ДКВ, М.А. Каган и Г.М. Осинин-Винницкий, были участниками заговора в НКВД Украины.
Тут выяснилось, что М.А. Каган[12] укрывал у себя на дому бежавшего из тюрьмы своего брата, обвиненного в участии в троцкистской подпольной организации. Еще до ареста Леплевского заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский направил в Хабаровск телеграмму: «связи назначением Кагана другой край срочно откомандировать его наше распоряжение». Как пишут М. Тумшис и А. Папчинский, «заподозривший что-то недоброе Люшков попросил его позвонить из Москвы в Хабаровск и сообщить о причинах вызова. Обещанного Каганом звонка Люшков не дождался: тот прямо по прибытии в столицу был арестован».
26 мая сам Люшков получил телеграмму, в которой сообщалось о решении Политбюро «освободить тов. Люшкова Г.С. от работы начальника УНКВД Дальневосточного края, с отзывом для работы в центральном аппарате НКВД СССР». Вскоре последовала и телеграмма от Ежова: «Учтите, что в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД, предлагаем вас использовать центральном аппарате. Подбираем Вам замену. Сообщите Ваше отношение к этому делу».
Люшков ответил: «Считаю за честь работать Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний».
Но вместо немедленного отъезда в Москву Люшков отправился в служебную командировку в Приморскую область. 9 июня он вместе с небольшой группой сотрудников УНКВД выехал в г. Ворошиловск[13], чтобы проинспектировать 58-й пограничный отряд НКВД. 11 июня он прибыл в поселок Славянка для знакомства с 59-м погранотрядом НКВД. Позднее Люшков признал: он знал, что этот пограничный участок слабо охранялся.
В книге М. Тумшиса и А. Папчинского сказано: «Выбрав место перехода, он заявил своим подчиненным, что прибыл в приграничную зону для встречи с важным закордонным агентом НКВД. Тот должен был выйти на участок советской границы с сопредельной стороны (из Маньчжоу-Го). Встреча проводится по личному распоряжению наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова, советский информатор хорошо владеет русским языком, а потому переводчик при встрече не требуется. К тому же агент является настолько серьезной фигурой, что встреча с ним должна проходить без свидетелей. Люшков собирался передать агенту деньги на оперативные расходы (примерно 4000 маньчжурских гоби). В ночь на 13 июня 1938 года он ушел на встречу... и исчез».
О дальнейшей судьбе Люшкова стало известно лишь после разгрома Квантунской дивизии в 1945 году. После задержания на границе японским патрулем Люшков был допрошен. Вскоре он стал сотрудничать с японской военной разведкой. Американский историк А.Д. Кукс утверждал, что Люшков представил японцам сведения о советской разведывательной резидентуре в Харбине, о расположении семи станций радиоперехвата и штабов армейских корпусов и дивизий, авиационных бригад, укрепрайонов ОКДВА, войск НКВД, баз Тихоокеанского флота. Сообщил японцам Люшков и о численности советских войск на Дальнем Востоке.
Бывший офицер 5-го отдела Генерального штаба Японии Коидзуми Коитиро позже признал: «Сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о вооруженных силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях». Известно, что вскоре на основе данных, полученных от Люшкова, японские войска предприняли нападение на советскую границу в районе озера Хасан.
В то время как НКВД «обнаруживало» тысячи мнимых шпионов Японии, Германии, Польши и других государств, в руководстве наркомата работал человек, который добровольно стал сотрудничать с японской военной разведкой. Еще не зная о том огромном уроне, который нанес Люшков своим побегом и сотрудничеством с японской военщиной, в Кремле решили, что бегство работника НКВД такого ранга к врагам Советской страны свидетельствовало о крайней ненадежности наркомата и его сотрудников. Впоследствии Ежов говорил, что недоверие Сталина к НКВД возникло после побега Люшкова.
Теперь над руководителями НКВД сгустились тучи, а поэтому они ускорили разработку планов захвата власти. Однако 22 августа 1938 года Берию назначили первым заместителем Ежова. 8 сентября Фриновский был снят с должности первого заместителя наркома внутренних дел СССР. Вскоре он утратил и пост начальника 1-го Управления НКВД.
Конец ежовщины
Наумов писал: «Осенью 1938 года (после ареста Алехина) уничтожить Сталина так же легко, как раньше, было уже нельзя... Возможности для контрудара были ограничены: Ежов пил, а Фриновского уже не было в наркомате. Спасти их на этом этапе мог только открытый террористический акт. Конечно, ноябрьские праздники - самый удачный момент для этого».
Позже, на следствии, Ежов дал показания: «Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение. Фриновский, Евдокимов, Дагин и я договорились, что 7 ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади “пробку”. Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства… По договоренности с Дагиным, накануне 7 ноября он должен был проинформировать меня о конкретном плане и непосредственных исполнителях террористических актов. Однако 5 ноября Дагин и другие заговорщики из отдела охраны… были арестованы... Все наши планы рухнули».
Наумов сомневается в том, что Ежов на самом деле разработал какие-то конкретные планы переворота. Однако он не исключает того, что, оказавшись перед угрозой падения, Ежов и Фриновский разговаривали «между собой о том, что можно было бы сделать и что они не сделали». Никаких неординарных событий 7 ноября 1938 года на Красной площади не произошло.
Однако известно, что накануне 7 ноября 1938 года по распоряжению Л.П. Берии помимо И.Я. Дагина были арестованы и другие видные работники 1-го Отдела ГУГБ. Они обвинялись в подготовке террористического покушения на руководителей советского правительства. 9 ноября был арестован Е.Г. Евдокимов.
10 ноября начальник Ленинградского управления внутренних дел М.И. Литвин был вызван Берией в Москву. Но 12 ноября он покончил жизнь самоубийством.
14 ноября Ежов позвонил в Киев наркому внутренних дел УССР А.И. Успенскому. Позже утверждалось, будто Ежов сказал ему: «Тебя вызывают в Москву - плохи твои дела. А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать».