"Чудовище" Рассказ Тэффи
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Чужое)
В эту комнату солнце попадало только вечером, на закате. Освещало прощальным лучом своим угол с приколотыми на стене открытками (виды Москвы и Пскова) и край дивана с тремя подушками в пестрых чехлах, сшитых из криво подогнанных обрезков, вероятно, из старых кофточек.
На столе перед диваном рабочая корзинка, из которой выпирали ножницы, тряпки, клубки и рваный чулок. Тут же колода карт, кухонный чайник.
И сама Валентина Сергеевна, усталая, желтая, закутанная в старый серый платок, совсем не выделялась из этих тряпок, клубков и обрезков, такая была блеклая и бурая.
- Вы больны? - спросил Шпарагов, которому она открыла дверь. - У вас больной вид.
Валентина Сергеевна провела ладонями по щекам. Кожа чуть-чуть порозовела, блеснули глаза. Словно какой-то еле уловимый намек на то, что она молода и красива, пробежал по ее лицу и снова погас.
- Нет, - сказала она. - Я здорова. Только вот три ночи не сплю.
- А что? Бессонница? - спросил гость и потянулся за пепельницей.
Он был тоже не цветистый. Он был зеленый, того специфического оттенка, которым всегда отличались русские интеллигенты, мало заботившиеся о бренном своем теле. Лицо у него было доброе, озабоченное и усталое.
- Бессонница? - спросил он.
- Не-ет, - протянула она. - Я бы очень даже поспала. Старуха моя совсем расхворалась. Воспаление легких. В ее возрасте. Прямо беда.
- Ну, знаете, пора и честь знать. Сколько ей?
- Около восьмидесяти.
- Ну так чего же вы хотите? Последний год она вам, конечно, была не в помощь, а в тягость.
- Ну что поделаешь. Работала, пока могла. Она еще мою маму вынянчила. Не могу же я ее бросить.
- Сделала, значит, свое дело, выполнила свое назначение на земле и спокойно может уйти. Вы приглашали доктора?
- Да. Доктор видел ее два раза. Воспаление легких. Очень плоха.
- Право, уж лучше не тянула бы так долго. Валентина Сергеевна вспыхнула.
- Да что вы, в самом деле? Что ж я, по-вашему, придушить ее должна, что ли? Прямо возмутительно, что вы говорите!
- Нет, не придушить, а просто вести себя благоразумнее, не дежурить ночи напролет, быть спокойнее, не переутомляться. Пойдем в синема? А? Развлечетесь немножко.
- Не могу же я ее оставить одну. Старушка умирает, а я побегу в синема? За кого вы меня считаете?
- Да ведь все равно вы ей сейчас не нужны. Ну что вы можете сделать? Ровно ничего. Так лучше же пойти немножко развлечься.
- А вам не приходит в голову, что я сама, сама не могу развлекаться, когда близкий мне человек болен? Понимаете вы это?
- Нет, и не хочу понимать. Ко всему надо относиться разумно. Близкий человек болен - очень жаль. Но ему от меня сейчас ничего не надо, а мне полезно развлечься, поэтому мне и следует пойти и развлечься. Постойте, постойте, не злитесь. Если бы непременно нужно было бы для ее пользы быть безотлучно при ней - тогда еще это было бы допустимо. Заметьте - только допустимо, но не обязательно. Потому что вы сами должны признать, что старой вашей няньке лучше всего не упускать случая прекратить свое земное существование, безрадостное для нее и очень обременительное для вас. Ну, не злитесь, не злитесь! Вы даже побледнели со злости.
- Простите, но мне прямо противно вас слушать.
- Это потому, что вы не желаете отнестись к вопросу разумно.
- Да как же вы не понимаете великолепным вашим разумом, что я свою старую нянюшку люблю. Понимаете вы - люблю! Что отдам все синема и прочие радости за то, чтобы продлить хоть на час ее маленькую, беспомощную жизнь.
Шпарагов чуть-чуть усмехнулся.
- Во! Во! Во! Вот оно самое. «Люблю». Вот оно, это главное несчастье нашей человеческой жизни. «Люблю». Теперь все ближе и ближе подходит человечество к этому открытию. Пре-жде думали, что несчастье наше - злоба. Это до того неверно, прямо даже смешно, как это могла так долго просуществовать такая точка зрения. Теперь, когда враг номер первый, человеческая любовь, понята, найдена, научно выделена и изучена, теперь надо только отыскать противоядие и торжествовать. Наверное, американские миллиардеры положат капитал на премию. И ведь что замечательно - совершенно не надо менять жизнь. Все ос-тается по-старому. Можно перевернуть и по-новому, если уж так человек любит все перевертывать. Но это, повторяю, совершенно безразлично и никакой роли не играет, раз будет устранен враг номер первый, то есть любовь к человеку. Как все мы будем счастливы, спокойны, довольны. Ну что вы считаете самым ужасным несчастьем на земле? Вы - женщина и, конечно, скажете: война.
- Пожалуй, война, - уныло отвечала Валентина Сергеевна.
- Отлично. Надо войну уничтожить. Не так ли? Но, как видите, сколько об этом ни толкуют, уничтожить ее не удается. Много усилий, много труда на многие годы надо было бы поло-жить на это дело. А вместе с тем вопрос можно решить гораздо проще. Уничтожить одного врага - врага номер первый, человеческую любовь. Представьте себе, что никто никого не любит. На войне гибнут нелюбимые мужья, нелюбимые отцы, ненужные сыновья. Никому до них нет дела. И это даже хорошо, что они очищают место для нового поколения. Его тоже никто не любит, это новое поколение.
Но разумом постигают, что новое поколение вольет новые силы в общее дело и принесет пользу человечеству.
Вот раз уж вылезло это новое слово «человечество», то и поговорим о нем. Есть такое выражение «любовь к человечеству». Это чистопробная брехня. Человечество любить нельзя.
- Подождите минутку, - прервала его Валентина Сергеевна. - Уже семь часов. Я должна переменить ей компресс.
Она встала, прошла на цыпочках в соседнюю комнату, и слышно было, как она тихо и ласково говорила:
- Ну ничего, ничего, голубчик мой маленький, я тебя выхожу. Тихонько, тихонько, убери свои куриные лапы. Я сама тебя подниму, ты не утомляйся... Я сильная, я ух какая сильная... Милочка ты моя.
Шпарагов прислушивался, усмехался, крутил головой, вздыхал. Наконец Валентина Сергеевна вернулась.
- Ну вот. Ей как будто лучше. Слаба) все засыпает. Ужасно я за нее боюсь.
Шпарагов иронически улыбнулся.
- Разрешите продолжать? Валентина Сергеевна пожала плечами.
- Если хотите.
- Ну-с, так вот. Любовь к человечеству, конечно, ерунда. Это не любовь! Это просто так. Занятие. Но раз это занятие принято называть любовью, то будем и мы оперировать этим словом. Многие думают, что любовь к человечеству - это то же самое, что любовь к человеку, только объект этого чувства помножен на бесконечность. А эманации любви хватит и на свое племя, и на соседние народы, и на африканских карликовых кретинов, и еще дальше - на марсиан, на лунных муравьев, на каких-нибудь червеобразных зародышей, населяющих Венеру. На все, на все века и пространства. Дело великолепное. Но у дела этого есть враг. Все тот же враг номер первый - любовь. Вы слушаете?
- Слушаю, - вздохнула Валентина Сергеевна.
- Да. Любовь. Любовь заставляет нас поддерживать жизнь совершенно ненужных и даже вредных для человечества экземпляров. Какого-нибудь чахоточного господина, который съедает порцию, могущую питать нужного, рабочего человека. Кроме того, чахоточный может заразить своей болезнью. И он еще отнимает силы у тех, кто за ним ухаживает. Всю эту ненужную нагрузку несет человечество, и из-за чего? Из-за того, что этого господина любит какая-нибудь Марья Ивановна! Возмутительно? Любовь держит на земле ненужное. Она держит больных, стариков, дефективных детей, дегенератов, сумасшедших. Любовь к человеку вредит любви к человечеству и мешает всеобщему благу. За последнее время общество сильно шагнуло вперед на пути разумной любви, то есть любви к человечеству. Поднят вопрос, и не сегодня-завтра будет решен утвердительно, о том, что врач, заручившись согласием родственников своего пациента, имеет право этого пациента прикончить. Понимаете, куда это идет? Сначала будут устранять только безнадежных больных, потом мало-помалу доберутся вообще до лишних людей.
- Чудовище вы! - выкрикнула Валентина Сергеевна.
- Да! - с достоинством подтвердил Шпарагов. - И очень рад, и горжусь. Так вот, доберутся до лишних людей, это разумно. Это разумная любовь к человечеству. Любовь к человечеству! Какая это чудесная штука. Никогда не заплачет от нее душа, никогда не заболит сердце. Вот только нужно хорошенько обдумать, как истребить ужасный микроб - человеческую любовь. Прежде всего, конечно, отнять детей, вырвать их из семьи. Конец материнской любви, слепой и жертвенной, самой опасной для «человечества». Как быть дальше? Это надлежит обдумать. Какая свобода, какая чудесная, спокойная жизнь ждет человечество. Ничего не страшно.
- Страшно, - прошептала Валентина Сергеевна.
- Что страшно? - удивился Шпарагов.
- Страшно без любви. Все эти старые, и больные, и убогие, и беззащитные, не мы им нужны, а они нам. Слава богу, что существуют они. Для нас слава богу. Мы бы погибли, если бы их не было.
Шпарагов пожал плечами.
- Чудачка вы. Прислушался.
- Кажется, ваша старушонка пищит? Валентина Сергеевна быстро вышла.
- Подожди, голубушка, - говорила она старухе. - Мне одной не сладить. Вот вечером обещала соседняя баба зайти, поможет банки поставить. Ну что поделаешь! Я одна не справлюсь.
- Валентина Сергеевна, - крикнул Шпарагов. - Я вам помогу. Я ведь умею. Можно?
Не дожидаясь ответа, он вошел в конурку, где на узенькой койке лежала старуха.
Он посмотрел, покачал головой.
- Знаете что, Валентина Сергеевна, перенесем-ка мы ее лучше в ту комнату. Там диванчик пошире и воздуху больше. Нельзя же так больного человека. Да я один смогу, она не тя-желая.
- Вы еще ее придушите, - пробормотала Валентина Сергеевна.
- Перестаньте вздор молоть, - сердито оборвал ее Шпарагов. - Приготовьте лучше банки. Сейчас, бабуся, я тебя перенесу. Да не бойся ты, глупая! Я тут за одним старым дураком два месяца ухаживал. И поднимал, и таскал. Ноги у него отнялись. Одинокий, денег ни гроша - куда его девать. Сосед по комнате. Валентина Сергеевна, ну чего же вы стоите? Стоит и смотрит. Банки готовы? Ну так заверните ее ноги одеялом. Ну, бабуся, держись, поднимаю. Ого, да ты еще крепкая. Ничего, Бог даст, еще нас всех переживешь!