Антон Понизовский. Обращение вслух. (окончание)
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Рецензии и критика: литература)
Окончание. Начало: http://uborshizzza.livejournal.com/2444337.html
Одна из затронутых в спорах тем - пьянство. Вот что думает по этому поводу Дмитрий:
«Глядите: мы слушаем третий день. Ни одной, ни единой записи, чтоб эти люди не пили. Ребенок родился - что первое? Это. Обмыть. «Человек пришел в мир». Спасибо, отца в первый день не зарезали. Типа все впереди. Детский утренник - надо «это». «Ирина Сергеевна, надо э-то». Как штык. Умерла - «помянули как следует». С того света приходят - зачем приходят? Не правда ли, глупый вопрос?..
- Нет, не глупый, - стойко возразил Федя. - Наоборот, очень важный вопрос: зачем русские пьют…Однажды я сопоставил два места в Новом Завете. В Послании к Ефесянам апостол пишет: «Не упивайтесь вином, а исполняйтесь… - то есть „наполняйтесь” - Духом». Не правда ли, странно: апостол Павел буквально через запятую говорит про Дух Святой - и вино? И даже когда вы говорите «сдохнуть»: в каком-то смысле тот, кто исполнен Духа, наполнен Духом - мертв для здешнего иллюзорного мира… Разумеется, разница принципиальная: алкоголь дает временную иллюзорную радость - временную горьковатую сладость - и временную обманчивую свободу. В то время как Дух, то есть собственно Бог, преподносит свободу, и радость, и сладость - подлинную и вечную. Но при всех оговорках: вино, которое наполняет сосуд - представляется как некий образ Святого Духа… Не зная Духа, человек обращается к этому образу, к этой подмене… да, грубой. Да, совершенно не… неудовлетворительной. Но все же - когда человек пытается себя наполнить, заполнить - что кроется в этом желании? Не означает ли уже само это желание, что человек ощущает внутреннюю пустоту, что она покоя ему не дает? Если бы пустота его не тревожила, он и не пил бы…Если целый народ, вы говорите, по-черному пьет - может быть, именно этот народ сильнее других ощущает внутреннюю пустоту? Острую нехватку Бога?..
- Цинка.
- Что?
- Говорю: может, просто цинка нехватка? Вон у финнов, у шведов - северная проблема… Может, достаточно биодобавок? И бог, глядишь, не понадобится…».
Дмитрий о русском народе:
«Русские - тупиковая ветвь. Русские провалились между двумя огромными цивилизациями…
- Между Европой и Азией?
- Шире! Между цивилизацией будущего - и цивилизацией прошлого. Ни туда, ни сюда. Цивилизация прошлого - не в хронологическом отношении, а в глобальном. В концептуальном. Можете называть «традиционное общество»: в Азии, в Африке, в Южной Америке, на Кавказе, даже отчасти в Южной Европе - человека поддерживает семья. Человек принадлежит роду. Человек под защитой своего Рода. Можно не знать таблицу умножения, но родных надо знать до седьмого колена. Тетка с отцовской стороны и с материнской стороны - это два разных слова, знаете, у армян до сих пор? Потому что твой род - твоя защита, опора. Традиционное общество. Цивилизация прошлого.
И есть - новая цивилизация, европейская, американская: человек может жить в одиночку. И выживать. Потому что он защищен государством. Со всех сторон. Его лечат. Его охраняют. Ему гарантируют сбережения в старости. Его хоронят. Его не переезжают автобусом!
Будущее - или прошлое. Род - или государство. У всех! Во всем мире. А русские - провалились промеж. Семьи нет, род разрушен. Про государство - вообще смешно говорить. От старой цивилизации русские оторвались, их там уже нет - а до новой ползком ползти лет четыреста! - получается, их нет нигде. Они в черной дыре. Нет защиты - вообще никакой!» .
Ответ Федора:
«- А как быть, - спросил Федор, - если цивилизация несет не благо, а зло? Если она загрязняет».
Супруга Дмитрия объясняет дикость и пьянство русских ужасами русской природы:
«- Кто летал ночью на самолете - но не на запад, а на восток? На север? Куда-нибудь над тайгой, над лесами? Зимой? - Анна подняла глаза к потолку. - Еле-еле тусклые огоньки… пустота... Темнота... Темно десять минут... двадцать... сорок...
Вспомните, как она говорила: электричество дали в пятидесятых годах. А до этого? тысячу лет в темноте…
Коротенький перерывчик - июнь-июль, там и ночи-то нету, так, сумерки - «солнышко на Петров день встречали», свиданки… Летняя ночь - пустячки...
Хотя эта земля полностью даже на лето не отмерзает: холодная, мокрая земля ночью, туманы…
А вот с осени, с октября - уже раньше темнеет: приехала за ребенком, а нет ни ребенка, ни мужа… еле-еле нашла, как-то наспех одела, схватила, бежит по рельсам, морось осенняя, и муж гонится, поезд гремит… Дальше: седьмое ноября - не зря ноябрь, почти полярная ночь - брата забрали вечером, в слякоть, грязного, мокрого - и забили в ментах…
В ноябре спать ложатся с ножом. В ноябре ночью пьют в гаражах.
Но даже осень - присказка. Настоящая ночь наступает зимой. Настоящая тьма. Когда круглые сутки не «между собакой и волком» - а между волком и волком. Вот это - Россия… А по-настоящему - даже и не Россия, а Чудь и Мокошь.
Летом - лес, сырая земля месяца два-три, три с половиной... А все остальное - зима, ночь, холод и лед, между волком и волком…
Над какой там империей солнце не заходило?..
А у нас - восемь месяцев не восходит. Даром, думаешь, самая незаселенная территория? Думаешь, рулят Москва и Питер - а остальное так себе, приложение? Черта с два!
Рулит Чудь. Территория тьмы».
Дмитрий:
«Вы всё плачетесь, что людям плохо живется. А как им житься, если эта страна - не людская, она устроена не для людей. Это страна - для пустоты, для метели.
Все пригнано плохо одно к другому, везде дует, все дребезжит - почему? Почему везде щели? все тонко и рвется?
Даже в городе - почему на каждом углу подворотни и темные закоулки? «Все криво», «все через зад», все воруют и пьют в подворотнях. И вообще, пьют - почему?
Пьют, чтобы на трезвую не ходить через ночь. Лучше сразу в беспамятство. Лучше пусть принесут с разбитой башкой. Провалиться под лед.
В гаражах - это чтобы закрыться, приникнуть поближе к тьме и к земле. Тут не «радость»… Ха, «радость»!
Какая радость для шамана есть грибы? Его рвет с них. И смысла шаман не ищет. По крайней мере, он знает, что нет словесного смысла. Есть тьма, и шаман в нее ходит.
Когда русские пьют - они все шаманы. Это древнее-древнее, в тысячу раз древнее вашего христианства.
Даже если живут теперь не в деревне, а в Бибиреве, в панельной многоэтажке… Войдите в любую квартиру - не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске… да или даже в Москве - только подальше, в Печатниках, в Марьине, в Капотне, - откройте полупустой шкаф с тряпьем, на кухню пройдите, чтобы клееночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течет ржавой струйкой - что, вы думаете, это? бедность?
Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. В ночь кривая дорожка - короткая, а удобный пролаз - это щель. Мы мордва. Мы всегда возвращаемся в ночь. Ночь ледяная и черная, но зато нет надежды. Ночь всегда та же самая, одна и та же - а свет ненадежен и слаб. Если теплится огонечек - значит, чужие люди придут, будут сидеть за столом, говорить: «Ты хорошая девочка, мы приехали за тобой…» А ты должна руки вот так положить и сидеть. И кричи не кричи - кругом ночь...
- По описанию… - хрипловато, с усилием засмеялся Федя, - по описанию - какой-то ад?
- Нет. В аду жарко, кучно. А здесь - то, что было раньше, чем ад. Здесь - та ночь, которая была сначала…».
Дмитрий понял, в чем смысл существования России:
«- Все, я понял, в чем «миссия»! Все! Вы спрашивали, в чем миссия? - отвечаю вам: пугало!
Ясно вам? Это пугало для всего мира, страна-пугало и народ-пугало: будете себя плохо вести - будете вот такие! Понятно?».
Он ищет о причинах русской несчастной жизни в этимологии, прибегая к наглядной демонстрации своих мыслей: пишет слова на листочках и режет их на части, складывая части разных слов друг с другом:
«Ваша беженка из Абхазии, так? Кто-то помнит, как в древности называлась Абхазия? При древних греках?
- Таврия?..
- Таврия - Крым, дерёвня.
- Колхида?
- Колхида. А кто жил в Колхиде? Кто жил в Колхиде?
- Эм… Золотое руно?..
- То есть бараны, ты хочешь сказать? «Руно». Руно - само собой. Кто еще жил в Колхиде?
В Колхиде жила Медея. Чем знаменита Медея? Кроме руна?
Эх вы. Медея - убила своих детей.
Теперь пишем: «Медея»… Разрезаем напополам… Так.
Дальше, в этом же Медитерранском бассейне - примерно в это же время - другой известный мифологический персонаж, тоже женщина и тоже связанная с детьми?.. Нет идей?
Даю подсказку: Федор-Михалыч ее упоминает. Ну? Старец Зосима. Нет, ничего? Ну кто «плачет о своих детях»?
- Рахиль.
- Федор знает. Праматерь Рахиль. Наконец-то. Так. Пишем РАХИЛЬ... И тоже режем ее пополам: РАХ и ИЛЬ. Берем первую половинку отсюда… РАХ… а вторую берем от Медеи... Складываем…
- Паранойя, - констатировала Анна, с любопытством, однако, заглядывая в листок.
- Что получается? РАХЕЯ
А? Никому ничего не напоминает?
- Трахея?
- Сама ты трахея. РАХЕЯ... Рассея!
Помнишь, ты рассказывала анекдот: «Маму съел, папу съел... Ы-ы-ы… - Кто же ты после этого?! - Сирота-а!»
«Рахиль плачет о своих детях и не может утешиться, ибо нет их». А куда они подевались? А она сама их убила!!. - торжествующе закричал Дмитрий Всеволодович. - Рахея, Рассея - это такой гибрид: Рахиль плюс Медея! Сначала своих детей пожирает - а потом плачет, «ибо их нет»!.. Ха-ха-ха!..».
Дмитрий не считает себя частью русского народа. Федор ему говорит:
«Но это же и ваш народ тоже! Вы тоже -
- Мо-ой?! - захохотал Дмитрий Всеволодович, - э не-э-эт!
- …Как же это так, «не ваш»?
- Чем он мой? Где он мой? И не мой и не ваш этот народ, не надейтесь! Смотрите: все разное! лица разные, кожа разная, глаза разные: у вас осмысленные глаза, у Лёли вон осмысленные глаза, а не свиные - ровно ничего общего между нами!
- А как же язык? Если мы говорим на одном языке...
- Ай, конечно, мы не говорим на одном языке! «ЛТП» выясняли: в вашем языке нет ЛТП, в их языке нет - что там было? - компаративной этимологии. И Достоевского никакого нету в их языке! И церковных этих... Три матерных слова в их языке, все! Мы раз-ны-е!
- Типа низшая раса, - с кривой усмешкой переспросила Леля, - и высшая раса?
- Именно! Именно. Раса, да, каста, да! Каста, раса, конечно!
- Ага. Вы еще и фашист?
- От как я обожаю эти названия: «фашист», «фрейдист» - ярлык прилепили, и радуемся, и довольны! Идите скажите Америке: пусть не будут фашистами, пусть откроют границу, пустят к себе Сомали, миллиона четыре, Судан, и посмотрим, что будет с Америкой - вон она уже вся трещит! Вон идите скажите Швейцарии, пусть откроет границу, пусть сюда приедут Тува и Коми, посмотрите, что останется от Швейцарии, покатаетесь на скейтборде, да-да!
…Поймите: нельзя им давать ни-че-го! Это рыла тупые, это животные: им не строить, им только ломать, размножаться, и гадить, и гадить!..
- По поводу «размножаться», - сказал Федя тихо, - вы сами цитировали статистику, что русский народ, наоборот, вымирает…
- И хорошо! И прекрасно! Чем меньше русских, тем меньше проблем!
Федор, вы здесь - и сидите вы здесь, и вцепитесь здесь изо всех сил, держитесь, найдите себе работу нормальную, Достоевского выкиньте в мусорное ведро: в России больше нет ничего, все сгнило, все умерло! Русскую душу?.. Пусть ваши профессора ищут русскую душу в русской литературе, в России нет русской души! И никакой души нет! Душа - здесь, где нормальные люди, - вы обернитесь вокруг, посмотрите вы на нормальных людей, как живут нормальные люди!..
- Это внешнее, - сказал Федя. - Это земное царство.
- Нет, точно психоз! - изумился Белявский. - Надо же так извратить все! Кто сказал вам, что в земном царстве нельзя по-человечески жить? Кто сказал, что надо жить в земном царстве по-скотски? Что же: чистые, вежливые, и порядочные, и ответственные - это, значит, «земное царство», а пьянь и срань - «небесное», что ли, так?! Тогда не надо небесного никакого! Я вам говорю, можете сообщить по инстанции: царства небесного мне - не надо! И никакого - не надо!
А что кому «жалко» - «не жалко», - ткнул Белявский в Лелю, - запомните: когда «жалко», то очень много бывает крови! А чтобы не было крови - надо не «жалко», а стену бетонную, колючую проволоку и ток! и овчарок! и ждать триста лет! ».
Федор же не разделяет людей:
«А я вот думаю, это - сугубо земная, или, как писал Достоевский, «эвклидова» мысль: я думаю, после смерти должно исчезнуть противоречие между «субъективным» и «объективным», иначе сказать, между «я» - и «не-я»! Если я знаю кого-то, то он уже - часть меня. Даже если хотя бы я слышал о нем, слышал имя, читал в газете - значит, уже в этой маленькой мере он - часть меня, часть моей «субъективности», личности: например, вы - уже часть меня!... - Значит, если я иду в рай, то все люди, которых я знаю, тоже вместе со мной идут в рай! Я - вмещаю в себя целый мир и весь мир приведу туда вместе с собой… или не приведу! Поэтому именно самоубийство - страшнейший грех: это убийство не одного человека, а всех, кого знаешь, убийство целой вселенной! И это не поэтический образ, не иносказание, вот в чем дело!..».
Почему Федор хорошо относится к русскому народу? Дмитрий объясняет это следующим.
«Гипнотизер вызывает на сцену самого жуткого отвратительного пропойцу - вонючего, грязного, сального, без зубов… а студент под гипнозом, он спит… Он уверен, что перед ним - прекрасная девушка: ангел света, бутон! Юноша прижимает руки к сердцу, бледнеет, краснеет, страдает, поет серенаду и наконец - тянется поцеловать… а вокруг га-га-га! Га-га-га! Страшный гогот, до сблева!..
Ясна аналогия? Сами чувства - прекрасны! Чувства студента - прекрасны. И ваши чувства - прекрасны. Только - неадекватны объекту… Понятно?
- Понятно… - Федор помрачнел. - Неясно только, кого у вас представляет гипнотизер…
- Да целая свора! Пожалуйста, вся «великая русская литература»… Да вон сам Достоевский - крупнейший гипнотизер! Дипломированный! Все его униженные-оскорбленные; нежные бледные проститутки; убийца, который целует родную почву и кланяется на четыре стороны - это же а-хи-не-я, гипноз!.. или самогипноз скорее, чувство вины…Достоевский - это…не знаю, ну, как подмышку понюхать…Я правду говорю! Все эти униженные-оскорбленные - это, по сути, подмышки! Может чужая подмышка «нравиться»? ее можно «любить»?»
И вот здесь Федор дает Дмитрию достойный ответ:
- Ах, конечно! - Федя встал тоже, и сразу оказался выше Белявского почти на голову. - Можно любить лишь красивое! Молодое! Фертильное! А если человек стар, слаб, болен, если из него катетер - ах, это же некрасиво! Как это вы говорите? «убого», да? Разве можно любить «убогое»? -
- Э, не надо, не передергивайте, не на-адо! «Некрасиво» не потому что старый. А некрасиво, потому что вместо пяти циклов химии дали десять! Вам все русским языком говорено. И потому что катетер дерьмовый - как все всегда дерьмовое в этой стране! - а дерьмовое, потому что всем наплевать друг на друга: ты дохнешь? дохни! Ты ноль. «Вошь дрожащая или право имею?» Конечно, ты вошь, какие еще вопросы?! Какие права у тебя?! Ты вошь! Ты в дерьме дохнешь, обо..анный и обо..анный - ну и все так! Живут в дерьме, умирают в дерьме - а вот еще государство родное выделит двести памперсов, так мы ему еще в ножки покло-онимся, спасибо, батюшки, ах спаси-ибо!..
- При чем же тут «государство»? - взвыл Федя. - При чем же тут «право»? В каком государстве у человека есть право не умирать? Не болеть? Не стареть? Вы хватаете первое, что удобнее, - «государство!» - и успокоились - и как будто уже есть ответ! «Государство» - это никак не ответ, ни с какой стороны не ответ! Здесь больше, чем государство, здесь человек! Человек смертен: внезапно смертен - и длительно смертен, мучительно смертен, уродливо смертен и унизительно смертен - и никаким «государством» вы это не объясните! -
- «Унизительно» - нет, не в любом! И «уродливо» - не…
- Вам все не дают покоя напудренные букольки? А под пудрой-то - все равно запах старости, запах мочи и катетер - и не работают ни «права» ваши, ни ваше «достоинство», ни «красота» - в вашем понятии о красоте, ни «любовь» - в вашем понятии о любви: «как можно любить Достоевского?» Да, конечно: можно любить только сладкую булочку - если путать «любить» с «наслаждаться», с «употреблять»… только ведь любое животное будет любить, где тепло и фертильная самка: что в этом - я уж не говорю «божественного» - что в этом человечного? Какая в этом заслуга? Какая победа? Человечное начинается, когда… Может, брак для того и придуман, чтобы люди вместе старели, заболевали, делались некрасивыми! Чтобы из этого постепенно - хоть к одному человеку! - рождалось не потребление или взаимное потребление - а настоящая жертвенная любовь: когда не сильные, молодые, здоровые и красивые - а когда муж немощный и больной, когда жена старая и некрасивая -
- И точно так же - народ! - не унимался Федя. - Да, такой нам попался отец, муж, жена, близкий родственник: вот такой, да - больной, изувеченный, пьющий, пьяный, с катетером, от него плохо пахнет - что сделаем? Скажем «фу, от тебя плохо пахнет»? «Ты пьяный»? Он пьяный, потому что лекарства не помогают - или они недоступны, он их название не понимает, а водка дешевая - ну? что? плюнем в него? посмеемся? скажем, что он похож на животное?..
…Мне рассказывали на сравнительной культурологии про Франсиса Ксавье. Он был первым миссионером в Японии. Когда в шестнадцатом веке японцы впервые увидели христианское Распятие - знаете, как они реагировали?
Они смеялись. Они видели человека в позорном и унизительном положении, в неестественной позе: им было смешно.
Все забыли - уже скоро две тысячи лет как забыли: распятие - это было позорно и некрасиво. Давным-давно распятие превратилось не только в объект поклонения, оно превратилось, как это ни ужасно, в объект искусства, в объект - прости меня, Господи! - эстетический, то есть в вашем смысле «красивый»: какой-нибудь Рафаэль: изгиб тела, мягкие позы… Брюллов… Все красиво - «красиво» по-вашему, все «значительно» и «прекрасно», предмет восхищения…
А современники - те, кто видел воочию; те, кто тыкали пальцами и говорили «Уа! уа!» - они видели теми же точно глазами, что и японцы: они смеялись. В распятии и в Распятом не было, по-славянски, «ни вида, ни доброты» - то есть буквально: ни красоты, ни величия. «Доброта» - с церковнославянского переводится как «красота»: то есть буквально - в распятии не было красоты, оно казалось уродливым, отвратительным; не было «вида» - не было ничего значительного - наоборот, казалось позорным и жалким, как - прости меня, Господи! - как катетер…
Вот что на самом деле несет богоносец: страдания и позор. А не знамя… Знаменем это явится в другой жизни; а в этой жизни «Я ношу язвы Господа моего на теле моем», то есть ношу страдания и позор…
С потребительской точки зрения, с «у-потребительской» точки зрения - это полный абсурд. Но ведь самое-то поразительное: про себя лично любой человек это прекрасно чувствует и понимает! И ни малейшим абсурдом не кажется! Когда дело доходит до лично меня - я хочу, чтобы в любом моем унижении - внешнем - во мне продолжали видеть внутреннюю значительность: я ведь на самом деле значительный, я не пустое место… Я хочу, чтобы даже с катетером, с трубкой для кала, в любом состоянии, в пьяном, в униженном - кто-то продолжал во мне видеть, что я на самом деле прекрасен! И даже не просто я этого «хочу», а, в сущности, мне это нужно больше всего на свете. Я больше всего на свете хочу, чтобы кто-то - хоть один-единственный человек! - видел меня любящими глазами - то есть видел меня настоящим, видел во мне настоящее (как, между прочим, Федор Михайлович Достоевский видел русский народ): я хочу, чтобы кто-то смотрел на меня любящими глазами!»
Истории, что он слышит, очень тяжелы, но все испытания их рассказчикам были посланы Богом:
«..люди хвалятся болью, это известно. Любят вспомнить свои переживания… На первый взгляд это даже загадочно: почему? Помыслить холодно: почему одна женщина рассказывает, как она хоронила мать? А другая - как плакала из-за сына? А третья - как голодала? Почему они не рассказывают о том, как им было приятно и хорошо?.. Вы знаете… - задумчиво сказал Федя. - Недавно к нам в лабораторию приезжал один очень крупный лингвист из Сорбонны. В частности, он рассказывал о «пра-синонимах». Это понятия, которые в древности были синонимами, а по мере развития цивилизации разделились. Самое удивительное, что языки совершенно различные, даже из разных семейств - а синонимы те же. Один из примеров, которые он приводил, было именно слово «страдание». По-французски peine. От латинского poena. По-гречески «понос», ударение на первом слоге. У всех этих слов первое значение - «боль, страдание». А второе значение - «тяжелый труд».И в древнеславянском языке слово «труд» означает «страдание». «Видишь труд мой елик» значит «видишь, как я страдаю?». Собственно, и наоборот: «полевая страда»…На меня эта мысль произвела очень сильное впечатление: боль есть труд. Для современного цивилизованного человека странно: ведь у труда должен быть результат? Какая-нибудь «прибавленная стоимость»? Здесь - на первый взгляд нет результата... Но я думаю: а вдруг действительно не-пережитая боль - как невыполненная, недовыполненная работа, висит, тяготит... Как будто ходишь по жизни - но удовольствия не получаешь: твоя работа не сделана, ждет, и все равно не отвертишься, твою работу никто не сделает за тебя… И наоборот: не гордятся ли люди страданием пережитым - как выполненной работой? Как пройденной до конца «страдой», как хлебом насущным, добытым в поте лица?..Помнишь, мы говорили, почему люди гордятся перенесенной болью? Вот я нашел у апостола объяснение, прямо по полочкам, посмотри: «Хвалимся и скорбями»… - то есть буквально, «гордимся страданиями», «гордимся перенесенной болью», - «зная, что от скорбей происходит терпение,
От терпения опытность,
От опытности надежда,
А надежда не постыжает»… - то есть «не обманывает», -
«Потому что любовь Божия излилась в сердца наши»!
«Любовь Божия» - это тот же огонь, «огнь поядающий»: все в конце концов разделится на зерно - и на плевелы, на огонь - и на пепел, огонь поднимется в небо, а пепел развеется и исчезнет… Останется только любовь, без которой страдание и терпение не имели бы ни малейшего смысла…»
И, наконец, в чем был смысл рассказанных историй. С точки зрения религиозного человека, ничего в мире не происходит просто так. Вот он услышал эти истории, потому что Бог захотел, чтобы он их услышал. Он должен извлечь из них смысл, нужный для спасения его души.
«Все, что со мной происходит, любая мелочь - в конечном итоге, слова, которые Бог говорит лично мне…Не слушаем. Не желаем. Желаем говорить сами. Интерпретировать. Реагировать. Комментировать. Поправлять…Даже этот всегдашний вздох сожаления, якобы сожаления: «Ах, как же они тяжело живут, ужас». Эта реакция: «Ах, если бы на пять минут раньше». «На пять минут позже». «Ах, если бы врач был другой». Это все то же самое. Это попытка поправить Бога. Не допустить в себя, не понять, что происшедшее - это единственная реальность. Рассказ Бога - мне. Притча, которую лично Он рассказал лично мне… Эти истории, которые нам рассказали, вообще все эти люди - такое богатство».
Конечно, трудно в рецензии отметить все интересные места в романе. Там есть замечательная, на три главы, дискуссия про Достоевского, есть любопытные наблюдения. Например, Дмитрий говорит про то, что в главнейших романах Толстого и Достоевского есть корень «Кар» - «Анна Каренина», «Братья Карамазовы». А «кар» - это «черный» в тюркских языках. Т.е., это романы о черных людях. А еще - "кара". Но Федор сразу приводит контраргумент: «А Платон Каратаев?». А, может быть, корень «кар» в праязыке означал что-то совершенно другое, ведь, например, «кар» у турок - это снег.
Думаю, что те, кто дочитали до этого места, книгой заинтересовались, и прочтут ее сами.
А вы на чьей стороне: Федора или Дмитрия?