На японской войне. Вересаев Викентий Викентьевич. Рекомендации по обращению с быдлом.Инструкция по восстановлению российской аристукнутократии .
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы в обращении с своими подчиненными были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: "Послушайте, вы!" На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей армии спрашивает дежурного товарища: -- Когда положен этот больной? -- Сегодня. -- Когда ты сюда положен? -- обращается он к самому больному. -- Сегодня! И подобного рода "проверка", которую иной постеснялся бы применить к своему лакею, здесь так беззаботно-просто делалась по отношению к врачу! Рядом с этим высокомерием, пьянившимся своим чином и положением, шло удивительное бездушие по отношению к подчиненным врачам. Эвакуационная комиссия, прозванная за строгость и придирчивость "драконовскою", назначает на эвакуацию врача, перенесшего очень тяжелый тиф. Д-р Горбацевич, не осматривая больного товарища, ни разу не видев его, отменяет постановление комиссии, и изнуренный болезнью врач водворяется на место его служения. То, что в бытность нашу в Мукдене д-р Горбацевич проделывал с прикомандированными врачами, повторялось не раз. Был я как-то в Мукдене в середине ноября: опять тридцать врачей бегают, не зная, где приютиться, -- Горбацевич выписал их из Харбина на случай боя и опять предупредил, чтобы они не брали с собой никаких вещей. И они ночевали при управлении инспектора на голом полу, на циновках. Одно, только одно горячее, захватывающее чувство можно было усмотреть в бесстрастных душах врачебных начальников, -- это благоговейно-трепетную любовь к бумаге. Бумага была все, в бумаге была жизнь, правда, дело... Передо мною, как живая, стоит тощая, лысая фигура одного дивизионного врача, с унылым, сухим лицом. Дело было в Сыпингае, после мукденского разгрома. -- У вас что-нибудь утеряно из обоза? -- осведомился начальник санитарной части нашей армии. -- Все утеряно, ваше превосходительство! -- уныло ответил дивизионный врач. -- Все? И шатры, и перевязочный материал, и инструменты? -- Нет, это-то уцелело... Канцелярия вся утеряна. -- Так это еще не все. Генерал пренебрежительно отвернулся, а лицо дивизионного врача стало еще унылее, голова еще лысее... Наш дивизионный врач выговаривал полковым врачам, что у них заполнены не все графы ведомостей. -- Да у нас для этих граф нет данных. -- Ну... ну... Все равно, пишите фиктивные цифры, а чтоб графы все были заполнены. В одном из наших полков открылся брюшной тиф. Корпусный врач спросил полкового: -- Дезинфекцию произвели? -- Какая же у нас дезинфекция? У нас нет никаких дезинфекционных средств. -- Произвели вы дезинфекцию? -- выразительно повторил корпусный врач. -- Я же вам говорю... -- Надеюсь, вы дезинфекцию произвели? -- Д-да... Но... -- Прекрасно! Пожалуйста, подайте мне рапорт, что дезинфекция произведена.
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы в обращении с своими подчиненными были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: "Послушайте, вы!" На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей армии спрашивает дежурного товарища:
-- Когда положен этот больной?
-- Сегодня.
-- Когда ты сюда положен? -- обращается он к самому больному.
-- Сегодня!
И подобного рода "проверка", которую иной постеснялся бы применить к своему лакею, здесь так беззаботно-просто делалась по отношению к врачу!
Рядом с этим высокомерием, пьянившимся своим чином и положением, шло удивительное бездушие по отношению к подчиненным врачам. Эвакуационная комиссия, прозванная за строгость и придирчивость "драконовскою", назначает на эвакуацию врача, перенесшего очень тяжелый тиф. Д-р Горбацевич, не осматривая больного товарища, ни разу не видев его, отменяет постановление комиссии, и изнуренный болезнью врач водворяется на место его служения. То, что в бытность нашу в Мукдене д-р Горбацевич проделывал с прикомандированными врачами, повторялось не раз. Был я как-то в Мукдене в середине ноября: опять тридцать врачей бегают, не зная, где приютиться, -- Горбацевич выписал их из Харбина на случай боя и опять предупредил, чтобы они не брали с собой никаких вещей. И они ночевали при управлении инспектора на голом полу, на циновках.
Одно, только одно горячее, захватывающее чувство можно было усмотреть в бесстрастных душах врачебных начальников, -- это благоговейно-трепетную любовь к бумаге. Бумага была все, в бумаге была жизнь, правда, дело... Передо мною, как живая, стоит тощая, лысая фигура одного дивизионного врача, с унылым, сухим лицом. Дело было в Сыпингае, после мукденского разгрома.
-- У вас что-нибудь утеряно из обоза? -- осведомился начальник санитарной части нашей армии.
-- Все утеряно, ваше превосходительство! -- уныло ответил дивизионный врач.
-- Все? И шатры, и перевязочный материал, и инструменты?
-- Нет, это-то уцелело... Канцелярия вся утеряна.
-- Так это еще не все.
Генерал пренебрежительно отвернулся, а лицо дивизионного врача стало еще унылее, голова еще лысее...
Наш дивизионный врач выговаривал полковым врачам, что у них заполнены не все графы ведомостей.
-- Да у нас для этих граф нет данных.
-- Ну... ну... Все равно, пишите фиктивные цифры, а чтоб графы все были заполнены.
В одном из наших полков открылся брюшной тиф. Корпусный врач спросил полкового:
-- Дезинфекцию произвели?
-- Какая же у нас дезинфекция? У нас нет никаких дезинфекционных средств.
-- Произвели вы дезинфекцию? -- выразительно повторил корпусный врач.
-- Я же вам говорю...
-- Надеюсь, вы дезинфекцию произвели?
-- Д-да... Но...
-- Прекрасно! Пожалуйста, подайте мне рапорт, что дезинфекция произведена.
Reply
Leave a comment