Переказ Д. Мордовцевим листів М. Костомарова про останні дні Шевченка
* * *
С марта 1858 года Шевченко, возвращенный из ссылки, находился уже в Петербурге. В 1859 году переселился в Петербург и Костомаров. Судьба снова свела друзей после более, чем десятилетней разлуки, но недолго пришлось им жить вместе, да и время уже было не то: Костомаров был сильно занят - архивы, публичная библиотека, приготовление к лекциям, ученые и литературные работы, полемика с врагами; а Шевченка разрывали на части званными обедами, пирушками.
После Костомаров говорил мне, что это время - 1859 и 1860 гг. - пролетело как сон, и ему «не удалось даже наговориться с Тарасом: все казалось, что еще успеем».
«И вдруг мне говорят, что Шевченка не стало».
К этому времени относится сохранившееся у меня письмо Костомарова. Что меня всегда поражало в этом письме, писанном на другой день после смерти друга - и какого друга! - это отсутствие проявления в нем сожаления о потере друга - ни намека на скорбь. Он пишет мне о погребении своего лучшего друга, как сказал бы о погребении какого-нибудь киевского или тверского великого князя.
«Вчера погребоша козака Тараса - извещает он меня об этом 1-го марта 1861 года - и плакахуся по нем вси людие».
Точно это шутка. По началу письма я бы не поверил, что это не шутка, если б из газет не узнал уже об этом печальном событии и если б не помнил, что мы уже служили панихиды по покойном поэте и поминали «новопреставленнаго Тарасія».
«Вы прочтете в периодических изданиях, конечно, обстоятельства его погребения (говорилось дальше в письме). Он умер от водяной. Еще летом его одолевала убийственная тоска, которая происходила частию от одиночества, частию от сознания упадка своих поэтических сил и ненормального положения на высоте славы, после двенадцати лет заточения, разлучившего его с образованным миром. Осенью он хотел жениться; ему не удалось: самая эта попытка была, кажется, порывом отчаяния. Его обычное ромопитие усиливалось, не смотря на то, что он жаловался уже на боль в груди, приписывал ее солитеру, и не слушал советов друзей своих, убеждавших его не пить рома, особенно в богатырских размерах. Нельзя забыть некоторых дружеских сцен его вместе с Якушкиным, также как Тарас любящим питие, хотя не столько рьяным: это душа также прекрасная, поэтическая и народная. В январе уже ему сказали, что у него водяная. Он перестал пить. Стали его лечить. Но не помогли. Незадолго пред смертью он отдалял от себя мысль о близкой кончине, собирался, казалось, жить, даже купил себе часы, которых, кажется, никогда не носил в жизни. В субботу, 25-го февраля, вечером, в театре Лазаревский сказал мне, что врачи объявили, что надежды нет. На другой день, в 8 часов утра, меня известили, что часов около 6-ти утра Тарас отыде ко отцам. Напившись чаю наверху, он сошел вниз, чувствуя себя лучше и намереваясь работать, - упал и испустил дух. На погребение его стеклось много, но было бы еще больше, если б успели публиковать. Студенты несли гроб его до самой могилы на Смоленском кладбище. Из многих речей, произнесенных над его гробом в академической церкви и над могилою, замечательна польская, произнесенная одним студентом [г. Хорошевским], потому что изъявляется сознание, что Тарас не любил поляков и имел на то право.
«Тело его хотят перевезти в Украйну, сообразно завещанию, выраженному в одном из его стихотворений:
Як умру, так поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого
На Вкраїні милій...
Щоб ланы широкополі
І Дніпро, і гори
Було видно... и проч.
«Из профессоров один Пыпин, москаль, проводил Тараса до самой могилы пешком».
Д. Л. Мордовцев. Исторические поминки по Н. И. Костомарове. 7 апреля 1885 г. «Русская старина», 1885, т. XLVI, июнь, стор. 626-627.