Микола Костомаров. Україна: Лист до видавця «Колокола». 15 січня 1860 р.
[Н. Костомаров]
УКРАЙНА. (Письмо к издателю Колокола)
Милостивый государь,
В 34 листе Колокола вы проявили относительно Украйны такой взгляд, который мыслящая часть южнорусского народа издавна хранит как драгоценную святыню сердца. Примите же от нас сердечную благодарность. К числу многих истин, которые вы первый высказали печатно на русском языке, принадлежит и то, что вы сказали о нашем отечестве. Позвольте же во всеуслышание передать вам наши задушевные убеждения.
Большинство великорусской и польской публики привыкло не считать нас отдельным народом, не признавать в нас элементов для самобытной жизни, выработанных прошедшим, сомневаться в существовании у нас своенародного языка и в возможности его литературного развития и вообще ставить наши особенности в ряд провинциальных оттенков - то русской, то польской национальностей. Этот ошибочный взгляд возник от того, что, к чести нашей, южнорусской, общественной церкви, от нее отщеплялось все, носившее на себе отпечаток барства и привилегии, да и сама эта церковь предавала его анафеме. Дворян-малороссиян нет, за исключением немногих, которые в последнее время, вместе с сознанием о несостоятельности дворянской институции, обращаются к чистому народному источнику; и прежде не было у нас дворян: они были чужие, хотя и происходили из нашей крови; прежде они становились поляками, теперь - великоросиянами. Народность малороссийская, как ее привыкли называть с легкой руки дьяков Алексея Михайловича, всегда оставалась достоянием угнетенного сословия, потом и кровию утучнявшего и Вишневецких и Разумовских. Можно ли признавать народом мужичье? Можно ли давать ему права самобытного существования?
Так думали и думают многие изстари. Нам случалось слышать от либеральных поляков, что о принадлежности Волыни и Подоли - Польше не может возникать и сомнения, потому что весь образованный класс народонаселения этих краев - поляки, и тянут к Польше душой и телом; что же касается до сплошной массы черного народа, то его не следует о том и спрашивать, потому что он не может отвечать, будучи невежествен в государственных вопросах. Либералы-великороссы, или наслушавшись польских доказательств и привыкши считать нациями только такие народы, у которых были государи, дворы и дипломаты, великодушно жертвуют полякам эти края, или же, под влиянием патриотизма, развитого Устряловым, почитают их непререкаемою собственностью России, и таким образом вопрос о принадлежности земель, населенных нашим народом, составляет спорный пункт между свободолюбящими обоих славянских племен. А ларчик открывается просто: спорные земли не принадлежат ни тем, ни другим - они принадлежат тому народу, который издревле их населил, населяет и обрабатывает.
Украйна, или южная Русь, имеет свою многознаменательную и поучительную историю. Не станем углубляться в сумерки удельного периода, когда южная Русь соединенная с северною посредством федеративной связи княжеского рода, скоро после освобождения от татар, при посредстве литовского князя Гедимина (1320 г.), воротилась к своему отдельному бытию: этот период мог бы сделаться дла нас занимательным предметом изучения; к сожалению, мы в него можем смотреть только сквозь монастырские очки летописцев. Со времени казачества наступает новая жизнь для нашего края. Казачество, которого славянское значение вами прекрасно сознано, было рассадником свободы и противодействием двоякому деспотизму: с одной стороны - внешнему, полудикому, восточно-мусульманскому деспотизму, с другой - внутреннему, аристократическому, тонкому, цивилизованному, развившемуся у поляков под влиянием старых римских и папских понятий, до уродливости. С конца XVI века идет ряд восстаний против польского дворянства.
Так как Речь Посполитую беспокоили набеги хищнических орд, то она не могла обойтись без вооруженной силы на турецко-татарских границах, а потому нуждалась в казаках и должна была предоставить им совместные, по понятиям века, с званием воина, права свободного человека: но признавала казацкое достоинство только за ограниченным числом записанных в реестр, а остальной народ удерживала в порабощении у королевских старост и владельцев. Народ напротив, хотел весь пользоваться правами свободных людей; все хотели быть казаками, да и самые реестровые желали своим званием поделиться со всеми. Народ не желал иметь над собою господ; народ хотел самоуправления, самосуда, равноправного отправления общественных повинностей и свободного избрания образа жизни для каждого. По понятиям народа, в Украйне предоставлялось жить всякому, и едва ли в XVII веке где-нибудь так уважались человеческия права безотносительно к вере, породе, народности, убеждениям. Когда поляки упрекали казаков за то, что у них находили притон разного рода авантюристы, самозванцы, политические изгнан[ни]ки, еретики, - они отвечали, что у них от века-веков так заведено, чтоб каждому был вольный приход и отход; у них не спрашивали откуда кто пришел и куда отправляется. Сами казаки, рыцари веры, неутомимые враги всего неправославного на войне, у себя дома принимали с радушием - и католика, и арианина, и мусульманина. И теперь у южнорусса гораздо меньше религиозности, чем у великорусса, хотя несравненно больше внутреннего благочестия.
Украинский народ, несмотря на внешнее сходство во многих чертах своего быта с поляками, представлял им по своим понятиям в XVII веке совершенную противоположность. Тогда как поляки под наплывом идей, выработанных благоговением к Римской республике, и вообще под влиянием западноевропейским, толкуя о свободе, представляли ее себе не иначе как достоянием «ludzi szlachetnego stanu», которые попирали пятами всю массу servorum, хлопов, людей подлого сословия, - украинцы напротив, ненавидели всякое превозношение и привилегии; домогаясь от поляков прав и вольности, они хотели и требовали их не для горсти, а для всего своего народа. Вот отчего поляки охотно предоставляли права свободного человека шести-семи тысячам казаков, а эти шесть-семь тысяч вместо того, чтоб быть довольными своим исключительным положением, принимали в свои ряды втрое более и подымали оружие не за себя, а за тех, кому не давались права, какими они сами пользовались. Это единство в стремлениях народа и составляло его силу, что очень хорошо сознавал сам народ, выражаясь так в своей исторической думе:
«Тим-то й сталась славна страшенная козацькая сила,
Що у вас, панове-молодці, була воля й дума єдина.»
Правда, яд польского аристократизма успел пройти и в казацкое звание и породил в нем много недоляшков, которые, по выражению другой песни
«Для панства великого,
Для лакомства (жадности) нещасного,»
изменяли своенародным убеждениям, но этот яд не силен был заразить всю массу казачества: в эпоху Хмельницкого реестровые казаки, на которых паны надеялись до того, что посылали их сражаться против единоземцев, перебили своих старшин-недоляшков и пристали к Богдану, шедшему тогда еще под знаменем всенародной свободы.
К сожалению, люди, руководившие народными движениями и стоявшие выше массы по образованию, вместе с этим образованием принимали и те важные предрассудки, которые были так противны украинцам. Свобода, представляемая массой, неясно, но в обширном смысле, в их головах под влиянием тогдашняго образования, укладывалась в польские формы прав привилегированного сословия, хотя и в виде смягченном своенародными понятиями. Сам Богдан Хмельницкий, победивший короля Яна Казимира под Зборовом, с помощью целого народа, заключил однако ж договор, по которому только 40 тысяч человек получали казацкие права, а остальной народ возвращался снова в подданство. К чести и к несчастию нашего народа, он воспротивился этому энергически; через год Хмельницкий должен был откровенно потребовать у Поляков совершенного уничтожения крепостного права; разумеется, следствием такого странного, по тогдашним польским понятиям, требования была война, и эта война кончилась уже несчастно для казаков. С тех пор счастье то помогало, то изменяло Хмельницкому, пока он наконец не отдался в покровительство московскому царю на основаниях Переяславского договора (1654 г.).
Блестящие успехи казаков и московитян, заставили поляков предложить, в случае смерти тогдашнего короля, корону Алексею Михайловичу. Прельщенный этою сделкою, московский двор позволил себе, относительно Украйны; первую вопиющую несправедливость: вместо того, чтоб оградить страну, которая добровольно к нему обратилась под условием защиты от врагов, царь глухо высказал намерение отдать ее Польше, по приобретении короны... Хмельницкий умер от тоски.
Тогда, чтоб доставить своей родине надлежащее место в предстоявшем государственном перевороте, украинцы заключили в 1658 - 1659 г. Гадячский договор, по которому Украйна, под именем Великого Княжества Русского, как независимая республика, сохраняя отдельность и самобытность внутреннего управления, судопроизводства, религиозного, гражданского, финансового и военного устройства, - соединялась с Польшею в одну федеративную Речь Посполитую; таким образом возникал союз славянских государств: Польши, Великого княжества Литовско-Русского, Великого княжества Русского и - если совершится соединение с Московиею - то и Московского царства. То была первая попытка славянского союза, о котором мы, как и вы, думаем теперь. Нельзя не обратить при этом внимания, что составителя Гадячского договора имели в виду просвещение народа и свободное слово: Положено было завести в Украйне два университета, школы и типографии, и предоставлялось вольное книгопечатание даже и по предметам, касавшимся веры.
Но самый важный, жизненный вопрос был разрешен этим договором неудовлетворнтельно. Как бы желая согласить старые предрассудки о необходимости привилегированного сословия - с народным требованием равноправности, составители думали достигнуть этого легким доступом к дворянскому достоинству.
По договору, русский гетман имел право представлять к нобилитации, каждый сейм по сту человек казаков из каждого полка. Правда, это вело к тому, что целый народ мог таким образом одворяниться; но масса народа не могла сознать и принять такой тонкой меры: масса не терпела инстинктивно вообще дворянское достоинство. Договор этот опережавший в последнем отношении польскую конституцию 3 мая 1791 года, был нарушен тотчас же и поляками и русскими. Поляки находясь в стесненных обстоятельствах - приняли его, но призывая - по форме сеймовой присяги - на свое отечество гнев божий в случае его нарушения, в то же время под влиянием иезуитской логики, многие из них высказывали явно надежду обманут казаков, духовенство соблазнялось тем, что с ним должны заседать православные духовные сановники; дворянство оскорблялось раздачею своего звания тем, кого оно привыкло называть хлопами. С другой стороны, народ, лишь только узнал об этом, понял дело так, что хотят образовать в Украйне шляхту, которая в его воображении представлилась в ненавистном польском образе. Составители договора, в числе которых отличался Немирич, русский пан, убежавший к казакам из Польши по причине религиозных своих убеждений, были перебиты. Справедливо заметил на сейме один поляк: «Когда давать дворянство, то давайте его целому народу русскому, который дорожит своим равенством; но кто захочет бросать драгоценную святыню предков на приманку грубой черни? И кому вы даете дворянство? Тем, которые смеются над нашими грамотами и гербами!?»... Долго и упорно народ боролся за внешнюю независимость и внутреннюю равноправность. Но Польша и Московия видя, что ни тот, ни другой отдельно не справиться с упрямым народом, решились разорвать Украйну на две половины; левый берег Днепра остался за Московиею, а правый исключая Киева, Триполя, Стает и Василькова, за Польшею. Это сатанинское дело разделения народа совершено первый раз по Андрусовскому договору в 1668 г., а потом утверждено через восемнадцать лет Московским миром. Украинцы все это время отчаянно боролись за свою независимость и принужденные сражаться разом против москалей и поляков, в то же время не переставало простирать братскую руку к тем и другим, пытаясь как-нибудь сохранить целость своего отечества. Все было напрасно. Не помогла и отчаянная выходка Дорошенка, призвавшого на помощь Турцию. Жители Подоли и Киевщины, не желая служить польским панам, почти все вышли из своего края и поселились в степях, занимаемых теперь Харьковскою, частию Воронежскою и Курскою губерниями; другие пристали к Донским казакам. Бедные, не знали, что лет через сто потомки их и здесь не уйдут от панской неволи! Плодосные поля прежнего их отечества обезлюделись мало по малу, их захватили Поляки и народ размножившийся в течении XVIII столетия, опять попал в такие же отношения как в XVII. Вспомнилось былое: вспыхнула Колиивщина, последняя судорожная попытка возвратить себе свободу, попытка уже разодранной Украйны. Напрасно! Скоро и Украйна, и ненавистная для нее Польша, с ее панами и шляхтою, попали под власть всероссийских государей.
Левобережная Украйна, сохраняя казацкое устройство, издыхала в московских цепях. Чадолюбивая мать отечества, Екатерина II, уничтожила казацкие порядки, и чтоб успокоить и привязать к себе чиновников, уже и прежде значительно деморализованных московским влиянием - ввела в Малороссию крепостпое право и поработила вольный народ, с таким упорством освободившийся некогда от этого права в его польской одежде. В 1782 г. она изволила закрепить народ и в слободской Украйне, потомков тех, которые как выше сказано, бежали туда из Подоли и Киевщины от крепостного права польского.
С тех пор Украйна молчала. Ее народность предана была презрению. Имя хохол, которое москали давали казакам от их оселедцев, сделалось синонимом дурака. Поэтический язык Украйны стал предметом пренебрежения и насмешек. Нередко сами малороссияне краснели, когда выговор их обличал южное происхождение. Украинская история была или заброшена, или представлялась в искаженном виде, сообразно благим целям и видам правительства.
Пробуждение славянских народностей быстро отразилось в Украйне и подняло из летаргического сна народную мысль и чувство. Явилось стремление возродить умирающую под кнутом московским и штыком санктпетербургским народность и воссоздать самобытную литературу.
Но идея панславизма принялась в Украйне совсем не так, как в Москве, где она проявлялась или в стремлении уразуметь смысл тропарей и букварей, или в риторических похвалах старомосковской Руси, под которыя боязливо подкладывалась всероссийскому престолу надежда простреть когда нибудь царственную десницу на славянские народы и уготовать им вожделенную судьбу Украйны и Польши. В Украйне эта идея тотчас облеклась в светлую форму федеративного союза славян, где бы каждая народность сохраняла свои особенности при всеобщей личной и общественной свободе; вместе с тем возникло убеждение, что только этим, и единственно этим путем Украйна может подняться из упадка и сохранить свой собственный, столь несправедливо и безжалостно попранный образ. Молодые люди Харьковского и Киевского университетов быстро стали проникаться этими идеями. Могло ли это ускользнуть от бдительных преследователей всяких идей при императоре Николае?
В 1847 г. в Киеве по доносу студента, жандармского сына, Петрова, взято было под арест несколько лиц принадлежавших к кругу малороссийских писателей и в числе их народный поэт Тарас Шевченко, которого превосходные стихотворения знают наизусть не только почти все читающие малоруссы, но и многие великороссияне и славяне. Всех захваченных притащили в III отделение, где и засадили. Из их бумаг и писем оказывалось, что все они проникнуты идею соединения славян и любовью ко всем славянским народонаселениям вообще и украинской в особенности, омерзением к крепостному праву, и к религиозным и национальным ненавистям, и соболезнованием о невежестве народа. Вместе с этим некоторые письменно выражали мысль, что было бы очень полезно, если б существовало ученое общество с целью сближать умственную деятельность славянских народов и распространять в народе просвещение. Что с мыслью об этом обществе не соединялось намерение основать так называемое тайное общество, доказывает ясно то, что в бумагах обвиняемых лиц найдено было порицание правила: «цель оправдывает средства». Как при этих данных возможно было обвинить в политическом преступлении, когда общество существовало в предположении, а не на деле, и мысль о федеративном союзе славян представлялась только как идеал в отдаленном будущем? Можно ли было за это обвинить и карать, да еще как, и как долго?! Но что невозможно для простых людей, для Дубельта было возможно. Он тотчас увидел, что тут есть готовый материал для того, чтоб представить дело так, будто бы открыто существующее тайное политическое общество и окрестил сочиненное им общество именем Украйно-славянского!... Николай Павлович человек формы, давал больше значения противным ему идеям, когда они были облечены в формальность, поэтому уничтожить общество, в его глазах представлялось великой заслугой; следовательно Дубельт мог надеяться высочайшей награды и благоволения.
Под нравственною пыткою заключения в крепости, принудили обвиняемых наклепать на себя, что действительно было общество; с своей стороны III отделение дозволило им представить вымышленное общество в елико возможно извинительном свете. Таким образом они написали, что их общество касалось только западных славян, а не почиющих под кроткою десницею всероссийского монарха, который один может освободить их из уз немецких и турецких. Как ни нелеп был вымысел, как ни противоречил всему что находилось в бумагах арестованных лиц, однако дело слажено. Свежеупеченые государственные преступиики хотя и получили наказание, но растворенное отеческим милосердием. Некоторых, главнейших, засадили в крепость кого на год, кого на три года, а потом послали на службу в великороссийские губернии; но и тех и других отдали под строжайший надзор полиции.
Поэта Шевченка послали рядовым в Оренбург, а потом в Новопетровское укрепление; Николай I строжайше приказал, чтоб ему не позволяли ни писать, ни рисовать, (он был и живописец). Шевченко пробыл более десяти лет в такой нравственной пытке, в ужасной стране на восточном берегу Каспийского моря, на солончаках, где даже трава не растет, постоянно под надзором ефрейторов, наблюдавших, чтоб он чего-нибудь не написал или не нарисовал. Как обращались с другими, можно судить из следующего: Одного из политических преступников, бывшего киевского профессора Костомарова, сослали в Саратов. Там случилось необыкновенное убийство: нашли двух мальчиков замученых и брошеных на лед Волги. Подозрение падало на евреев. Приехавший из Петербурга следователь потребовал, через губернатора, к себе Костомарова и поручил ему написать записку о том: представляет ли история данные для того, чтоб допускать возможность существования между евреями какой-нибудь кровожадной секты? Костомаров занявшись несколько месяцев этим предметом, представил следователю записку, где по своему убеждению высказал, что существование такой секты возможно. Между тем губернатору Кожевникову, хотелось, чтоб было напротив. Он призвал Костомарова и несмотря на то, что сам поручил ему исполнить требование следователя, грозил засадить его в острог, пользуясь своим правом над сосланным политическим преступником и придираясь к тому, что Костомаров в своей записке находил кровавую сторону в самых библейских сказаниях и пользовался при составлении этой записки запрещенными книгами. А этот губернатор, как говорят, был либерал! Когда, скоро после того, вместо его прислали не либерала, но воплощенную ничтожность, а следователя, благодаря записке Костомарова, (представленной в министерство и выданной следователем за свою), назначили в Саратов вице-губернатором, новоприбывший с свежими губернскими властями полицмейстер, в назначенный день пожелал видеть всех состоящих под надзором полиции в Саратове, призвал Костомарова вместе с польским книгопродавцем Завадским и несколькими другими поляками, поставил их в ряд с людьми дурного поведения, отданными под надзор полиции по делу об убийстве мальчиков, и начал читать им отеческое нравоучение, чтоб они вели трезвую жизнь и не шатались по кабакам и зазорным домам.
Этих черт достаточно, чтоб показать, что значила при Николае отдача политического преступника под надзор полиции. Но к чести русского общества надобно сказать, что везде, куда ни ссылал император наших земляков, их опала служила дипломом на участие, уважение и доверие; опальные с своей стороны, честным поведением на службе и в частной жизни доказали, все без исключения, твердость своих нравственных убеждений. В довершение бесстыдства с каким производился розыск о киевском деле, надобно присовокупить, что Петров, в награду за донос был оставлен на службе в III отделении с деньгами и чином XII класса, на который он, как студент II курса, не имел ни малейшого права. Петров однако ж изменил за деньги своим покровителям, продав какие-то бумаги III отделения, за что также был куда-то сослан.
После Киевского дела запрещены были все сочинение обвиненных и цензура и шпионство начали ужасно свирепствовать против Малороссии; не только малороссийские книги подвергались недозволению являться в свет, преследовали даже ученые статьи о Малороссии на великоруском языке; самые названия Украйна, Малороссия, Гетманщина, считались предосудительными.
Благотворное влияние весны (хотя непостоянной, с частыми рецидивами зимних морозов), царствование Александра II пробудило и Малороссию. На украинском языке появилось вдруг несколько прекрасных сочинений. Освобождение крестьян оживляет нас надеждами за бедный угнетенный народ наш, у которого было отнято все, чего он домагался во всю свою жизнь с такою настойчивостью и самопожертвованием. Благодарим императора Александра II и просим только, чтобы народ освободился не по одному имени, но чтоб пользовался перед законом одинакими правами с дворянством: иной свободы Украйна, упорная в старых своих убеждениях, не понимает.
Мы желали бы сверх того, чтоб правительство не только не препятствовало нам, украинцам, развивать свой язык, но оказало бы этому делу содействие и сделало теперь же распоряжение, чтоб в школах, которые - как оно само уже объявило - будут заведены для нашего народа, предметы преподавались на родном языке, ему понятном, а не на официально-великороссийском, иначе народ украинский будет заучивать лишь слова, не развивая своих понятий. Более мы не станем требовать и желать, собственно для себя, ничего, независимо от общих, совокупно со всей Россией, желаний. Никто из нас не думает об отторжении Южной Руси от связи с остальною Россиею. Напротив, мы бы желали, чтоб все другие славяне соединились с нами в один союз, даже под скипетром русского государя, если этот государь сделается государем свободных народов, а не всепожирающей татарско-немецкой московщины. В будущем славянском союзе, в него же веруем и его же чаем, наша Южная Русь должна составить отдельное, гражданское целое на всем пространстве, где народ говорит южнорусским языком, с сохранением единства, основанного не на губительной, мертвящей централизации, а на ясном сознании равноправности и своих собственных выгод. Чтоб наши потомки увидели то, что едва ли какому-нибудь Симеону из нашего поколения суждено увидеть, - надобно, чтобы Славяне очищались от своих старых предрассудков!
Пусть же ни великороссы, ни поляки не называют своими земли, заселенные нашим народом.
[Н. Костомаров.] Украйна. (Письмо к издателю «Колокола») // Колокол. Прибавочные листы к «Полярной Звезде». - Лист 61. - 15 января 1860 г.