Резников Л.Я. Бессмертный Сулакадзев
21 ноября 1975 года в «Литературной России» была напечатана статья старшего научного сотрудника Центрального государственного архива древних актов С. Долговой «14 декабря глазами очевидца». Вот начало ее: «В рукописном отделе Государственной публичной библиотеки имени В. И. Ленина, в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина и в Ленинградском отделении Института истории найдены дневники свидетеля декабристского восстания А. И. Сулакадзева».
Можно понять радость архивариуса и тех, кто готовил статью С. Долговой в печать: «дневники свидетеля» - новые материалы… Не случайно и напечатаны они под рубрикой «поиски и находки». (Замечу в скобках, что часть названной статьи представляет собою действительно ценные отрывки из неизвестных черновых записей - но только не Сулакадзева, а одного из основателей общества декабристов С. П. Трубецкого).
Процитированное начало статьи С. Долговой, признаюсь, меня ошеломило. Ведь пишет специалист по «древним актам», как же она не знает (или забыла?), кто такой Сулакадзев. Впрочем, подумал я, кто из нас не ошибался и у кого нет каких-либо пробелов в знаниях. Но вот читатели названной статьи! Ради них действительно необходимо остановиться на том, кто такой был Сулакадзев и могут ли вызывать доверие его свидетельства (о содержании сулакадзевских записей о декабристах я еще скажу далее).
Сулакадзев (он же Сулукадзев, Селакадзев, Сухулакадзев, Соллокаций) знаменит исключительно тем, что собственноручно изготовлял - подделывал «древние рукописи». Академик М. Н. Сперанский писал, что Сулакадзев стяжал себе известность в качестве создателя большинства фальсификатов начала прошлого века (1).
Чтобы сделать подобного «очевидца» достойным свидетелем события такого значения, как 14 декабря 1825 года, его, «очевидца», требовалось или плохо знать, или как-то приподнять. С. Долгова сообщает, обнаруживая солидное знание предмета, не только биографические сведения об избранном ею герое, но и некоторые драматические подробности об истории его коллекции «редкостей»: «А. И. Сулакадзев (1772-1830)… в 1825 году служил в комиссии погашения долгов министерства финансов. В Петербурге он был известен как страстный коллекционер - собиратель старины и редкостей. Интересно, что вдова его, уверенная в огромной ценности коллекции, в 30-40-е годы тщетно пыталась продать ее за 25 тысяч рублей, но не нашла покупателей. Через некоторое время коллекция была куплена за дешевую цену купцом Шапкиным, хранилась несколько лет, сложенная в мешки у него на чердаке, а затем была им распродана на вес в соседние лавочки на Апраксином дворе в Петербурге» (2).
Это действительно интересно, но трактовано несколько неточно, ибо получается, что Сулакадзев был образцово-показательным «страстным коллекционером», да еще великомучеником, пострадавшим от невежественных купцов. Такая версия вызывает возражения. Конечно, некоторые, оставшиеся в архивах записные книжки Сулакадзева с зафиксированными в них слухами, анекдотами, различного рода толками могут представлять определенную ценность, как любая, даже самая фантастическая рукопись современника; но этот материал может быть полезен лишь в совокупности с подобными же «записками» и только для характеристики нравственно-психологической атмосферы той или иной социальной среды данного времени. Что же касается действительно собиравшихся Сулакадзевым старых рукописей, то он сам тяжко повинен в том, что «исправлениями» дискредитировал свою коллекцию. Еще за двенадцать лет до смерти «страстного коллекционера» вышла серьезная книга Е. Болховитинова «Словарь исторический о бывших в России писателях…» (СПб., 1818), где на с. 424-425 разоблачаются фальшивые «коллекции» Сулакадзева, а имеющиеся там «славяно-русские рунические» письмена названы мнимыми. Вот в чем простой секрет того факта, что «коллекция» Сулакадзева могла продаваться только как макулатура. С. Долгова вынуждает познакомить читателей с Сулакадзевым основательней, тем более что обзором его трудов никто еще специально не занимался.
В отличие от А. И. Бардина, всего лишь нищего каллиграфа (и не без способностей), пытавшегося подделать «наидревнейший» экземпляр «Слова о полку Игореве» и подзаработать на этом, А. И. Сулакадзев изготовленными им рукописями не торговал. Он был человеком обеспеченным (в Петербурге имел собственный дом) и не корысто-, а честолюбивым. Он «не гнался за каким-нибудь XII столетием; его рукописи были первого или второго века, потом пятого и minimum десятого столетия; они вырезаны были на буковых (курсив наш,- Л. Р.) досках (полагалось, вероятно, что бук имеет связь со словом буква) и доски были на кольцах, или рукописи писались на листках пергамена, которые были сшиты струною (полагалось, вероятно, что нитки еще не существовали); он замечал иногда, что памятники написаны так, что было "претрудно читать"; они бывали "прередкие"… В одном листе он приводит заглавие имевшейся у него книги, написанное рунами… Все это, конечно, совершенный вздор… но остается небезынтересный вопрос об историко-литературных условиях, дававших возможность подделки, и о психологии фальсификатора». Так писал А. Н. Пыпин (3), он же дал объяснение условий, облегчавших фальсификации и их распространение,- неразвитость палеографии как науки.
А. Н. Пыпин одним из первых попытался истолковать и психологию такого фальсификатора, как Сулакадзев: «Едва ли сомнительно, что это был не столько подделыцик, гнавшийся за прибылью, или мистификатор, сколько фантазер, который обманывал и самого себя. По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи…» (4) Ныне можно эту характеристику уточнить. Нет, не был Сулакадзев просто мечтателем и безобидным фантазером. Его психология имеет совершенно определенную социальную основу и идейную направленность. Это была психология идейного консерватизма, которая и формировала «романтическое фантазерство» человека, никогда не останавливавшегося перед тем, чтобы желаемое выдать за действительное, т.е. свой вымысел представить как подлинный «древний факт», как «свидетельство древней рукописи». Стоит хотя бы коротко ознакомиться с историей «освоения» его фальсификатов, чтобы понять это.
В начале прошлого века стареющий Г. Р. Державин задумал написать большое исследование - «Рассуждение о лирической поэзии». Не имея достаточного количества фактов, он творил свою концепцию поэтически: варвары уничтожили культуру, и «Европа покрылась сугубым мраком невежества. Если где и проблескивали слабые искры словесности, то не иной, как варварской…» В этом месте статьи Державину очень недоставало примеров, и Сулакадзев оказался тут как тут. Накануне он обнародовал каталог будто бы имеющихся у него «редчайших рукописей» в количестве 290 экземпляров (!), в том числе не более не менее как I века («Боянов гимн») и V века («Произречения новгородских жрецов»). Фальсификатор любезно разрешил Державину снять копии со своих «памятников», будто бы написанных «рунными буквами» (в действительности же просто обезображенными славянскими), и в статье поэта появились «переводы» из самого Бояна и мифических жрецов. Правда, друг Державина и крупный по тому времени ученый Евгений Болховитинов несколько раз в письмах предупреждал поэта, чтобы тот не верил Сулакадзеву или, по крайней мере, не уверял читателей в том, что располагает «славяноруническими стихотворениями» (т.е. появившимися еще до кириллицы, до нашей письменности!) «I-го или V-го веку». Вняв этим предостережениям, Державин в своей статье, после процитированных «древнейших памятников», заметил: «…за подлинность их не могу ручаться…» (5) Однако фальшивки уже обрели жизнь…
Угодить Державину, не только знаменитому поэту, но и крупному сановнику, которого еще помнили как сенатора, было очень выгодно статскому советнику Сулакадзеву,- это вело за собою знакомство с рядом известных деятелей, участников «Беседы любителей русского слова». Так оно и было: к «хранителю древностей» вместе с Державиным приехали А. С. Шишков, Н. С. Мордвинов, И. И. Дмитриев, А. Н. Оленин - адмирал, член Государственного совета, президент российской Академии наук; министр морских сил; обер-прокурор Сената и министр юстиции; президент Академии художеств. Слава-то какая!
Не корыстолюбие, а честолюбие; не собственная необузданная фантазия, а дерзость авантюриста, ретиво служащего духу «чего изволите», духу сенсации и угодничества,- вот что вело Сулакадзева. Можно бы сказать, что в его характере было нечто геростратовское. Не сжигая памятники, а «создавая» их, он творил ложь, а ложь не менее огня губительна, она вводит в тяжкие заблуждения или служит силам реакции. За сенсационные «открытия» Сулакадзева ухватились прежде всего наиболее активные церковники, и появилось множество книг, где древность «святых мест» - монастырей и древность «славянского национального духа» подтверждались на основе сфабрикованных Сулакадзевым фальшивок. Приведу характерный пример.
Знаменитому своим суровым уставом и интенсивной хозяйственно-эксплуататорской деятельностью Валаамскому монастырю в прошлом веке очень недоставало сведений о первых поселенцах на пустынных островах бурного Ладожского озера, достоверных фактов об основателях монастыря и т.п. «Одни только немногие, темные предания заменяют историю Валаама»,- жаловался игумен Дамаскин в письме академику А. X. Востокову. Он просил А. X. Востокова подтвердить в той или иной форме основательность «Оповеди» - «рукописи», а точнее нескольких (... ...)
________
1) Проблемы источниковедения, т. V. М., 1956, с. 44.
2) Лит. Россия, 1975, 21 ноября, № 47, с. 15.
3) Пыпин А.Н. Подделки рукописей и народных песен.- В кн.: Памятники древней письменности, вып. 127. СПб., 1898, с. 20-21.
4) Там же.
5) Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. VII. СПб., 1872, с. 585.
♦ Резников Л.Я. Бессмертный Сулакадзев // Русская литература. 1979. № 3, стр. 90-96.
Можно понять радость архивариуса и тех, кто готовил статью С. Долговой в печать: «дневники свидетеля» - новые материалы… Не случайно и напечатаны они под рубрикой «поиски и находки». (Замечу в скобках, что часть названной статьи представляет собою действительно ценные отрывки из неизвестных черновых записей - но только не Сулакадзева, а одного из основателей общества декабристов С. П. Трубецкого).
Процитированное начало статьи С. Долговой, признаюсь, меня ошеломило. Ведь пишет специалист по «древним актам», как же она не знает (или забыла?), кто такой Сулакадзев. Впрочем, подумал я, кто из нас не ошибался и у кого нет каких-либо пробелов в знаниях. Но вот читатели названной статьи! Ради них действительно необходимо остановиться на том, кто такой был Сулакадзев и могут ли вызывать доверие его свидетельства (о содержании сулакадзевских записей о декабристах я еще скажу далее).
Сулакадзев (он же Сулукадзев, Селакадзев, Сухулакадзев, Соллокаций) знаменит исключительно тем, что собственноручно изготовлял - подделывал «древние рукописи». Академик М. Н. Сперанский писал, что Сулакадзев стяжал себе известность в качестве создателя большинства фальсификатов начала прошлого века (1).
Чтобы сделать подобного «очевидца» достойным свидетелем события такого значения, как 14 декабря 1825 года, его, «очевидца», требовалось или плохо знать, или как-то приподнять. С. Долгова сообщает, обнаруживая солидное знание предмета, не только биографические сведения об избранном ею герое, но и некоторые драматические подробности об истории его коллекции «редкостей»: «А. И. Сулакадзев (1772-1830)… в 1825 году служил в комиссии погашения долгов министерства финансов. В Петербурге он был известен как страстный коллекционер - собиратель старины и редкостей. Интересно, что вдова его, уверенная в огромной ценности коллекции, в 30-40-е годы тщетно пыталась продать ее за 25 тысяч рублей, но не нашла покупателей. Через некоторое время коллекция была куплена за дешевую цену купцом Шапкиным, хранилась несколько лет, сложенная в мешки у него на чердаке, а затем была им распродана на вес в соседние лавочки на Апраксином дворе в Петербурге» (2).
Это действительно интересно, но трактовано несколько неточно, ибо получается, что Сулакадзев был образцово-показательным «страстным коллекционером», да еще великомучеником, пострадавшим от невежественных купцов. Такая версия вызывает возражения. Конечно, некоторые, оставшиеся в архивах записные книжки Сулакадзева с зафиксированными в них слухами, анекдотами, различного рода толками могут представлять определенную ценность, как любая, даже самая фантастическая рукопись современника; но этот материал может быть полезен лишь в совокупности с подобными же «записками» и только для характеристики нравственно-психологической атмосферы той или иной социальной среды данного времени. Что же касается действительно собиравшихся Сулакадзевым старых рукописей, то он сам тяжко повинен в том, что «исправлениями» дискредитировал свою коллекцию. Еще за двенадцать лет до смерти «страстного коллекционера» вышла серьезная книга Е. Болховитинова «Словарь исторический о бывших в России писателях…» (СПб., 1818), где на с. 424-425 разоблачаются фальшивые «коллекции» Сулакадзева, а имеющиеся там «славяно-русские рунические» письмена названы мнимыми. Вот в чем простой секрет того факта, что «коллекция» Сулакадзева могла продаваться только как макулатура. С. Долгова вынуждает познакомить читателей с Сулакадзевым основательней, тем более что обзором его трудов никто еще специально не занимался.
В отличие от А. И. Бардина, всего лишь нищего каллиграфа (и не без способностей), пытавшегося подделать «наидревнейший» экземпляр «Слова о полку Игореве» и подзаработать на этом, А. И. Сулакадзев изготовленными им рукописями не торговал. Он был человеком обеспеченным (в Петербурге имел собственный дом) и не корысто-, а честолюбивым. Он «не гнался за каким-нибудь XII столетием; его рукописи были первого или второго века, потом пятого и minimum десятого столетия; они вырезаны были на буковых (курсив наш,- Л. Р.) досках (полагалось, вероятно, что бук имеет связь со словом буква) и доски были на кольцах, или рукописи писались на листках пергамена, которые были сшиты струною (полагалось, вероятно, что нитки еще не существовали); он замечал иногда, что памятники написаны так, что было "претрудно читать"; они бывали "прередкие"… В одном листе он приводит заглавие имевшейся у него книги, написанное рунами… Все это, конечно, совершенный вздор… но остается небезынтересный вопрос об историко-литературных условиях, дававших возможность подделки, и о психологии фальсификатора». Так писал А. Н. Пыпин (3), он же дал объяснение условий, облегчавших фальсификации и их распространение,- неразвитость палеографии как науки.
А. Н. Пыпин одним из первых попытался истолковать и психологию такого фальсификатора, как Сулакадзев: «Едва ли сомнительно, что это был не столько подделыцик, гнавшийся за прибылью, или мистификатор, сколько фантазер, который обманывал и самого себя. По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи…» (4) Ныне можно эту характеристику уточнить. Нет, не был Сулакадзев просто мечтателем и безобидным фантазером. Его психология имеет совершенно определенную социальную основу и идейную направленность. Это была психология идейного консерватизма, которая и формировала «романтическое фантазерство» человека, никогда не останавливавшегося перед тем, чтобы желаемое выдать за действительное, т.е. свой вымысел представить как подлинный «древний факт», как «свидетельство древней рукописи». Стоит хотя бы коротко ознакомиться с историей «освоения» его фальсификатов, чтобы понять это.
В начале прошлого века стареющий Г. Р. Державин задумал написать большое исследование - «Рассуждение о лирической поэзии». Не имея достаточного количества фактов, он творил свою концепцию поэтически: варвары уничтожили культуру, и «Европа покрылась сугубым мраком невежества. Если где и проблескивали слабые искры словесности, то не иной, как варварской…» В этом месте статьи Державину очень недоставало примеров, и Сулакадзев оказался тут как тут. Накануне он обнародовал каталог будто бы имеющихся у него «редчайших рукописей» в количестве 290 экземпляров (!), в том числе не более не менее как I века («Боянов гимн») и V века («Произречения новгородских жрецов»). Фальсификатор любезно разрешил Державину снять копии со своих «памятников», будто бы написанных «рунными буквами» (в действительности же просто обезображенными славянскими), и в статье поэта появились «переводы» из самого Бояна и мифических жрецов. Правда, друг Державина и крупный по тому времени ученый Евгений Болховитинов несколько раз в письмах предупреждал поэта, чтобы тот не верил Сулакадзеву или, по крайней мере, не уверял читателей в том, что располагает «славяноруническими стихотворениями» (т.е. появившимися еще до кириллицы, до нашей письменности!) «I-го или V-го веку». Вняв этим предостережениям, Державин в своей статье, после процитированных «древнейших памятников», заметил: «…за подлинность их не могу ручаться…» (5) Однако фальшивки уже обрели жизнь…
Угодить Державину, не только знаменитому поэту, но и крупному сановнику, которого еще помнили как сенатора, было очень выгодно статскому советнику Сулакадзеву,- это вело за собою знакомство с рядом известных деятелей, участников «Беседы любителей русского слова». Так оно и было: к «хранителю древностей» вместе с Державиным приехали А. С. Шишков, Н. С. Мордвинов, И. И. Дмитриев, А. Н. Оленин - адмирал, член Государственного совета, президент российской Академии наук; министр морских сил; обер-прокурор Сената и министр юстиции; президент Академии художеств. Слава-то какая!
Не корыстолюбие, а честолюбие; не собственная необузданная фантазия, а дерзость авантюриста, ретиво служащего духу «чего изволите», духу сенсации и угодничества,- вот что вело Сулакадзева. Можно бы сказать, что в его характере было нечто геростратовское. Не сжигая памятники, а «создавая» их, он творил ложь, а ложь не менее огня губительна, она вводит в тяжкие заблуждения или служит силам реакции. За сенсационные «открытия» Сулакадзева ухватились прежде всего наиболее активные церковники, и появилось множество книг, где древность «святых мест» - монастырей и древность «славянского национального духа» подтверждались на основе сфабрикованных Сулакадзевым фальшивок. Приведу характерный пример.
Знаменитому своим суровым уставом и интенсивной хозяйственно-эксплуататорской деятельностью Валаамскому монастырю в прошлом веке очень недоставало сведений о первых поселенцах на пустынных островах бурного Ладожского озера, достоверных фактов об основателях монастыря и т.п. «Одни только немногие, темные предания заменяют историю Валаама»,- жаловался игумен Дамаскин в письме академику А. X. Востокову. Он просил А. X. Востокова подтвердить в той или иной форме основательность «Оповеди» - «рукописи», а точнее нескольких (... ...)
________
1) Проблемы источниковедения, т. V. М., 1956, с. 44.
2) Лит. Россия, 1975, 21 ноября, № 47, с. 15.
3) Пыпин А.Н. Подделки рукописей и народных песен.- В кн.: Памятники древней письменности, вып. 127. СПб., 1898, с. 20-21.
4) Там же.
5) Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. VII. СПб., 1872, с. 585.
♦ Резников Л.Я. Бессмертный Сулакадзев // Русская литература. 1979. № 3, стр. 90-96.