Еще раз про осень...
Там, где я жил, осень в октябре была прекрасной и нежной, как женщина и я любил ее.
Она одевалась в желтые и фиолетовые одежды, была спокойна и ласкова, без тени облачка на глубоком синем небе.
Я приходил к ней вечерами в парки и она устилала для меня дорожки шуршащими листьями,
любовно ворошила мне волосы легким ветерком и восхитительно пахла поздними цветами.
Я очень люблю ее до сих пор и хочу к ней.
Она совсем не похожа на ту злую, мерзкую, старую бабку в рванном тряпье, с которой я сейчас живу в России. Эта бабка ничего так не любит, как подкрасться к тебе и со всей дури грязной мокрой половой тряпкой по лицу - хрясь!
И ты бежишь от нее, а она липнет к твоей обуви мокрыми жухлыми коричневыми листьями, пачкает брюки грязью и затекает к тебе за шиворот ледяной водой и лупит хлыстом-ветром в спину, и ты прячешься от нее, и ненавидишь ее и хочешь, чтобы она поскорее накрылась этим вечным белым мерзлым саваном и сдохла под ним.
Она одевалась в желтые и фиолетовые одежды, была спокойна и ласкова, без тени облачка на глубоком синем небе.
Я приходил к ней вечерами в парки и она устилала для меня дорожки шуршащими листьями,
любовно ворошила мне волосы легким ветерком и восхитительно пахла поздними цветами.
Я очень люблю ее до сих пор и хочу к ней.
Она совсем не похожа на ту злую, мерзкую, старую бабку в рванном тряпье, с которой я сейчас живу в России. Эта бабка ничего так не любит, как подкрасться к тебе и со всей дури грязной мокрой половой тряпкой по лицу - хрясь!
И ты бежишь от нее, а она липнет к твоей обуви мокрыми жухлыми коричневыми листьями, пачкает брюки грязью и затекает к тебе за шиворот ледяной водой и лупит хлыстом-ветром в спину, и ты прячешься от нее, и ненавидишь ее и хочешь, чтобы она поскорее накрылась этим вечным белым мерзлым саваном и сдохла под ним.