Дэвид Боуи, который был больше, чем музыкантом
Этот текст был написан в 2017 году для русского Esquire; нет больше его, увы, и ссылку я не нашел. Оттого и решил повесить этот текст здесь, причем в авторской редакции. Честно скажу, редактура издания не пошла ему на пользу.
Год прошел с того момента, как не стало Дэвида Роберта Джонса, Дэвида Боуи, одного из величайших музыкантов прошлого и значительнейших - нынешнего веков. Напыщенная и штампованная фраза эта по сути верна, хотя фактических оснований для нее не так много. Даже по рок-н-ролльным меркам вокал Боуи нельзя назвать выдающимся, хотя он был интонационно богат и максимально выразителен. Да и инструментальные способности его не были значительны: трубач Лестер Боуи, участник легендарного джазового состава Art Ensemble Of Chicago и однофамилец нашего героя, работавший над его альбомом Black Tie White Noise (1993), на досужий вопрос касательно саксофонного мастерства Дэвида ответил несколько уклончиво, выдавив из себя нечто в духе «играть умеет». Впрочем, саксофонист Донни МакКаслин, чей квартет участвовал в записи последнего альбома Боуи, Lazarus, на тот же вопрос ответил более определенно: «мне действительно понравилось, как он играл на демо-записи, это звучало очень одухотворенно». Так или иначе, саксофонистов такого класса тоже было много. Так в чем же секрет Боуи?
Многочисленные публикации, появившиеся в прессе после смерти «рок-хамелеона» (еще одно пошловатое, но смыслово верное клише, приклеившееся к Боуи много лет назад), пытались ответить на этот вопрос. Казалось бы, ответ напрашивается сам собой: он много экспериментировал, он был большим артистом, он сочинил немало прекрасных песен, он не боялся рвать с прошлым ради нового. Все так - и в то же время эти слова могут быть применены отнюдь не к одному музыканту. Но увы, никто из этих людей не был Дэвидом Боуи.
...Он стал первой жертвой 2016-го, умер через два дня после своего 69-го дня рождения и выхода альбома Lazarus - и мир был действительно потрясен тем, как этот человек обставил свой уход. Ведь о смертельной болезни артиста знал только ограниченный круг людей; для мира все случилось внезапно. Казалось, Боуи держался каким-то невероятным напряжением воли - а 10 января 2016 года держаться перестал: дела были сделаны, гештальты закрыты, можно было отпустить удила. Так, повторяю, казалось, и Боуи выглядел в этом сиянии ухода то ли Буддой, то ли супергероем, вполне отвечая созданным за всю жизнь образам - от Зигги Стардаста и Майора Тома до Белого Герцога (он же Человек, упавший на Землю) и Короля Гоблинов. То ли сверх-, то ли надчеловеком.
Но он был человеком - просто невероятно талантливым (об этом рассказывает документальный фильм «Дэвид Боуи: последние пять лет», только что прошедший на британском телеканале BBC 2; к нему мы еще вернемся). И снова возникает вопрос - в чем?
Ответ, кажется, заключается в следующем. Боуи был не столько музыкантом, сколько практическим исследователем актуальной культуры. Там, где самые талантливые открывали (и одновременно закрывали, как Майлз Дэвис - джаз-рок, к примеру) стили и направления, он надевал их, как костюмы, осматривался, проникал в них с невероятной глубиной, доводил до абсолюта - и бросал. Так было с глэм-роком, в который он привнес активную, вызывающую, доходящую до гротеска андрогинность Зигги Стардаста, так было с арт-роком, взяв который за основу, он сочинил вместе с Брайаном Ино свою берлинскую трилогию, так было с «новой волной», которую он порвал на клочки одной лишь песней Ashes To Ashes, в клипе к которой заставил уходить от следующего за ними по пятам бульдозера лидеров лондонской «новой романтики» во главе со Стивом Стрейнджем, так было с индустриальной электроникой в альбоме 1.Outside (где он еще и деконструировал саму идею концептуального альбома). Да что там, так было даже с гаражным роком, жанром неубиваемым и ведущим отсчет чуть ли не с добитловских времен - в группе Tin Machine, лаконичном квартете, который Боуи собрал, устав от пафоса и отстраненности, он не стал уходить от себя самого: находясь внутри грязноватого, намеренно не очень опрятного, но, безусловно, обаятельного звукового потока, он как будто внимательно поглядывал по сторонам, словно бы наблюдая и фиксируя явление, к которому вроде как имел отношение, а вроде бы и не имел.
Да, он был наблюдателем, а еще - экспериментатором. Ни в одной его сценической ли, звуковой ли работе не было едва ли не главного в рок-н-ролле элемента - бунта. Тут стоит вспомнить, что в 17 лет он, спокойный и отстраненный, давал интервью в качестве основателя и руководителя «Общества по предотвращению жестокости по отношению к длинноволосым» (отметьте формулировку: не самому стать длинноволосым, а защищать их от внешнего насилия, то есть быть третьей силой!). Затем он учился мимансу - уникальному, полусакральному искусству выражения мыслей и чувств без единого звука, которое также предполагает отстранение и даже некоторую зеркальность по отношению к реальности. Ну, а когда он, наконец, под псевдонимом вышел на большую сцену, там тоже не оказалось места потрясанию кулаками в адрес старшего поколения, Бога и прочих объектов сбрасывания с корабля современности - Боуи сразу стал надевать на себя маски, образы, личины, провоцируя ими, но не отождествляясь с ними.
Собственно, именно поэтому называть его музыкантом очень непросто. В отличие от прочих его творческих ипостасей - актерской, к примеру - в музыкальной сфере он был скорее Artist - в одном из значений этого английского слова. Художником, да, использовавшим палитру рок-н-ролла, моды, изысканного эпатажа для создания своих мультижанровых произведений - это при том, что на счету Боуи много ярких песен, которые составили бы честь любому рок-автору.
И вот еще одно, последнее замечание по этому поводу. Много лет назад, когда автор этих строк был совсем еще юным, он с большим удивлением выслушал старшего коллегу*, который говорил о том, что группа «Наутилус Помпилиус» много радикальнее группы «Телевизор», потому что не кривляется и не обличает, не противостоит публике, а лежит с ее вкусами в одном мелодическом регистре. Понимая натянутость сравнения, посмею провести параллель: стилистически-исследовательские экзерсисы Боуи оказались для поп-культуры, да и для культуры в целом, куда радикальнее, к примеру, чем панк-рок, такой, в сущности, простой и понятный.
... Почти одновременно с премьерой упомянутого выше фильма на BBC 2 был опубликован в цифровом виде мини-альбом No Plan, который торжественно объявили «последней существующей записью Боуи» (это при том, что все песни с него выходили в рамках физического релиза саундтрека к мюзиклу «Лазарус»), на лондонской сцене O2 Arena прошло сумбурноватое, но очень теплое трибьют-представление под водительством актера Гэри Олдмена с участием самых разных музыкантов (теперь оно поедет как минимум в США и Японию), а журнал GQ опубликовал воспоминания прекрасного писателя Майкла Каннингема о том, как звонок Боуи автоматически перевел его в статус соавтора героя его подростковых лет - соавтора произведения, которому не суждено было появиться на свет, но которое превратилось в итоге в «Лазарус». Все эти публикации и события что-то добавляют к тому, что мы знаем о Дэвиде Боуи как о человеке и творце. Например, что он вовсе не собирался умирать и готовил наброски новых песен, а мрачная тематика видеоклипа Lazarus - идея режиссера Йоахима Ренка, а вовсе не мрачное прощание артиста. Что он любил посмеиваться над собой. Что перестал лицедействовать во время тура 2003 года Reality - того самого, во время которого с ним прямо на сцене случился сердечный приступ. Что музыканты, даже сотрудничавшие с ним и восхищавшиеся им, все равно до сих пор не очень понимают, с кем имели дело, и отчасти побаиваются его песен ныне, обращаясь с ними, даже если и своевольно, то бережно, словно на них аписано FRAGILE. Ну и так далее и тому подобное.
Но самое главное было сказано еще год назад, и этой лемме не суждено измениться: ни разу в истории поп-культуры не было никого, сходного Дэвиду Боуи, и ему, похоже, суждено оставаться единственным - кем-то вроде Тиля Уленшпигеля пополам с мальчиком Каем из «Снежной королевы».
* - старшим товарищем был эстонский журналист и социолог Николай Мейнерт, дружбой которого я был одарен еще в 1988-м, а потом она вернулась в 2019-м и длилась до самой смерти этого великого человека.