Марьяна Высоцкая
Девочки сверху. Вид снизу
Мальчики здесь не воюют. Всё биржи, индексы.
Чтут от Бриони, да от Матфея и от Луки.
Вопреки ожиданиям, слабые девочки носят гриндерсы.
Сильные - клатчи, топы и каблуки.
Мама, такое палево. Ты б этих дамочек только видела.
Возраст в пятой десятке, разум в первой пятерке, тело - скомканное желе.
Чтут своим долгом миру явить мелкопробное хоум-видео.
И, конечно, прийти меня почитать, послушать и пожалеть.
Девочки держатся вместе, не заразиться дабы:
«Хоть бы чаша тёточья миновала нас, аллилуйя».
Но однажды все девочки в зеркале видят бабу.
Незнакомую бабу. Завистливую и злую.
А пока что, в предбаннике жизни, мы целы вроде.
Питаемся текстами, пиццею с орегано.
На крутом повороте у нас из колонок не Паваротти,
Скорей, Ноггано.
Всё мечтаем, что старость вскочит и скажет: «Браво».
И уйдет, испугавшись диплома по журналистике.
Мы с особым рвением вордовских файлов мараем листики,
Думая, что имеем на это право
Нам не надо вставать и отчаянно долго топать
В поисках чтива для хереса или чая.
Все смыслы давно уместились в нутро лэптопов.
И это действительно здорово облегчает.
Где бы ни были девочки, в клубе ли, на Афоне,
Растворялись в любви, в тоске ли, в карьерном росте,
Девочки слышат, как старость ворчит на фоне,
Нетерпеливо в зеркало тычет тростью.
Тела наши станут грубее и абразивнее,
Подставляя блаженно под свежие сплетни умы.
Не холодные, девочка, мы с тобой. И совсем не зимние.
Совершенно летние мы.
Глашино
На подоконнике фикус, кошачий корм и валокордин.
Тот, кто держит более трёх мурчащих, как правило, спит один.
Тот, кто носит собакам косточки, сочиняет домики воробьям,
От того, как правило, веет горечью неустроенного бабья.
Вот у Глаши всё было. Муж, работа, первенец, младший сын.
Через сорок лет муж проснулся и просто ушёл босым.
Дети в дом приходили с парами «Мама, благословите».
Всех размазало, раскромсало по дольчевите.
Жизнь показалась ей делом навозного маленького жука.
Ну, не искать же за шаг до смерти нового мужика.
Как другие во всём этом держатся?! Боже, как?
Кто-то тучится, словно дрожжи.
Боже, не делай меня одной из седых макак.
Не сидеть же на лавочке, не заштопывать дыры карманами.
Не называть же детей проститутками, наркоманами.
Господи, я поживу ещё, только оставь под ногами твердь.
Я посижу тут, понюхаю старость, побегаю в салочки с Леди-Смерть.
Глаша шарится по подвалам, в плетёном кошике тащит домой котят.
Знакомые спишут на старость, соседи поскалятся и простят.
У Глаши в мобильном сплошь номера приютов, ветеринарок, таких же Глаш.
Если кто и думает, что обманет смертушку - это блажь.
Главное, делать усердный вид, всех хвостатых лечить теплом.
Поднимать глаза, причитать: «Поделом мне, Господи, поделом!».
Глаша знает, что жизнь - это вот сейчас, это быть на мушке и ждать суда.
Глаша всем хвостатым даёт свой адрес, объясняет, мол: «Вам сюда».
Каждый ангел на Небе несёт отчет, каждый должен держать ответ:
Скольких спустил на Землю, скольких забрал на Свет.
Глаша знает, что на планёрках по пятницам её Ангелу есть, чем крыть.
Есть, что ответить на «Почему она всё еще там?», «Кто сливает ей мощь и прыть?»
Бог подходит к нему, говорит:
- Я считаю, что ей пора уже. Я уверен, старик. А ты?
- Нет, Глафиру мою нельзя. У неё коты.
Искомые
Он приходит к ней в дом и, стесняясь, стоит у сарая.
Смерть глядит на него удивлённым прищуром лисьим.
- Можно я у тебя поживу, то есть, поумираю?
- Ну, поумирай, но только полностью не умрися.
Ты пойми, мне не жалко, я б хоть здесь тебя, на пороге.
Я ж бессердечная чёрствая стекловата,
Но у меня есть план. В нём прописаны сроки.
Так вот тебе по срокам ещё рановато.
И не сказать, что им плохо вдвоём живётся.
Или что кто-то из них от себя убегает.
Он таскает ей мёртвую воду с утра из колодца,
Она запекает ему в адском пламени расстегаи.
Смерть, вернувшись из командировки, вздохнёт угрюмо:
- Привязалась к тебе, хоть не долго совсем знакомы.
Мы ещё свидимся, друг мой, махнём сто рюмок.
Собирайся, тебя там вытащили из комы.
Отсюда http://www.stihi.ru/avtor/ramasanta
Мальчики здесь не воюют. Всё биржи, индексы.
Чтут от Бриони, да от Матфея и от Луки.
Вопреки ожиданиям, слабые девочки носят гриндерсы.
Сильные - клатчи, топы и каблуки.
Мама, такое палево. Ты б этих дамочек только видела.
Возраст в пятой десятке, разум в первой пятерке, тело - скомканное желе.
Чтут своим долгом миру явить мелкопробное хоум-видео.
И, конечно, прийти меня почитать, послушать и пожалеть.
Девочки держатся вместе, не заразиться дабы:
«Хоть бы чаша тёточья миновала нас, аллилуйя».
Но однажды все девочки в зеркале видят бабу.
Незнакомую бабу. Завистливую и злую.
А пока что, в предбаннике жизни, мы целы вроде.
Питаемся текстами, пиццею с орегано.
На крутом повороте у нас из колонок не Паваротти,
Скорей, Ноггано.
Всё мечтаем, что старость вскочит и скажет: «Браво».
И уйдет, испугавшись диплома по журналистике.
Мы с особым рвением вордовских файлов мараем листики,
Думая, что имеем на это право
Нам не надо вставать и отчаянно долго топать
В поисках чтива для хереса или чая.
Все смыслы давно уместились в нутро лэптопов.
И это действительно здорово облегчает.
Где бы ни были девочки, в клубе ли, на Афоне,
Растворялись в любви, в тоске ли, в карьерном росте,
Девочки слышат, как старость ворчит на фоне,
Нетерпеливо в зеркало тычет тростью.
Тела наши станут грубее и абразивнее,
Подставляя блаженно под свежие сплетни умы.
Не холодные, девочка, мы с тобой. И совсем не зимние.
Совершенно летние мы.
Глашино
На подоконнике фикус, кошачий корм и валокордин.
Тот, кто держит более трёх мурчащих, как правило, спит один.
Тот, кто носит собакам косточки, сочиняет домики воробьям,
От того, как правило, веет горечью неустроенного бабья.
Вот у Глаши всё было. Муж, работа, первенец, младший сын.
Через сорок лет муж проснулся и просто ушёл босым.
Дети в дом приходили с парами «Мама, благословите».
Всех размазало, раскромсало по дольчевите.
Жизнь показалась ей делом навозного маленького жука.
Ну, не искать же за шаг до смерти нового мужика.
Как другие во всём этом держатся?! Боже, как?
Кто-то тучится, словно дрожжи.
Боже, не делай меня одной из седых макак.
Не сидеть же на лавочке, не заштопывать дыры карманами.
Не называть же детей проститутками, наркоманами.
Господи, я поживу ещё, только оставь под ногами твердь.
Я посижу тут, понюхаю старость, побегаю в салочки с Леди-Смерть.
Глаша шарится по подвалам, в плетёном кошике тащит домой котят.
Знакомые спишут на старость, соседи поскалятся и простят.
У Глаши в мобильном сплошь номера приютов, ветеринарок, таких же Глаш.
Если кто и думает, что обманет смертушку - это блажь.
Главное, делать усердный вид, всех хвостатых лечить теплом.
Поднимать глаза, причитать: «Поделом мне, Господи, поделом!».
Глаша знает, что жизнь - это вот сейчас, это быть на мушке и ждать суда.
Глаша всем хвостатым даёт свой адрес, объясняет, мол: «Вам сюда».
Каждый ангел на Небе несёт отчет, каждый должен держать ответ:
Скольких спустил на Землю, скольких забрал на Свет.
Глаша знает, что на планёрках по пятницам её Ангелу есть, чем крыть.
Есть, что ответить на «Почему она всё еще там?», «Кто сливает ей мощь и прыть?»
Бог подходит к нему, говорит:
- Я считаю, что ей пора уже. Я уверен, старик. А ты?
- Нет, Глафиру мою нельзя. У неё коты.
Искомые
Он приходит к ней в дом и, стесняясь, стоит у сарая.
Смерть глядит на него удивлённым прищуром лисьим.
- Можно я у тебя поживу, то есть, поумираю?
- Ну, поумирай, но только полностью не умрися.
Ты пойми, мне не жалко, я б хоть здесь тебя, на пороге.
Я ж бессердечная чёрствая стекловата,
Но у меня есть план. В нём прописаны сроки.
Так вот тебе по срокам ещё рановато.
И не сказать, что им плохо вдвоём живётся.
Или что кто-то из них от себя убегает.
Он таскает ей мёртвую воду с утра из колодца,
Она запекает ему в адском пламени расстегаи.
Смерть, вернувшись из командировки, вздохнёт угрюмо:
- Привязалась к тебе, хоть не долго совсем знакомы.
Мы ещё свидимся, друг мой, махнём сто рюмок.
Собирайся, тебя там вытащили из комы.
Отсюда http://www.stihi.ru/avtor/ramasanta