"Самые лучшие люди выдуманные" Макс Фрай
"Самые лучшие, самые интересные люди - это люди придуманные" - говорит мне маленькая старушка в пыльной шляпке с вытянутой вуалью. Старушка сидит напротив меня и греет высохшие ладошки о чашку капучино. Она еще сохранила какие-то следы былого величия, но разруха и запустение уже очень прочно поселились во "дворце" ее сущности.
"Как хитры, как изобретательны были Макс и Лиза..." Она панибратски называет Волошина Максом, а Дмитриеву Лизой. Право на это ей дает не личное знакомство, а возраст. Тот самый возраст, который вполне мог ей позволить если и не общаться с "Максом и Лизой", то жить на соседних дачах в Ингерманландии, ходить по одним Коктебельским улочкам.
"Вы, молодые, не знаете, что такое тайна выдуманной судьбы. Все то у вас ясно и открыто... " Она пламенеет щеками и даже будто молодеет, вещая о важном. У нее загораются глаза и руки перестают мелко дрожать, сжимая в пальцах воображаемое знамя интриги. Она расправляет складки на скатерти кофейного столика и вопросительно смотрит на меня. Ждет, когда я спрошу. Само-собой я спрашиваю.
"Пани Ирена, а у Вас была тайна?" Конечно, никакая она не пани. Ирина Петровна Разумовская, коренная русачка с намеком на польскость. Но фамилия позволяет, почему бы не пани? Ирина ПетровнаПани Ирена горделиво поднимает голову и томным, насколько томным может быть дребезжащий контральто древней старухи, голосом цитирует: "В глубоких бороздах ладони / Читаю жизни письмена: / В них путь к Мистической Короне / И плоти мертвой глубина."
Никакой мистики в жизни Ирины Петровны конечно не было. Советская тогда еще женская школа, культпросветучилище, районная библиотека. Муж, дети, а потом и внуки, дом. И отдушиной народный театр, где она даже не была примой. Но говорить об этом пани Ирене я не стану. Потому что мне нравится ее общество. Ее чуть просвечающие в солнечном луче седые кудряшки, ее старомодная длинная юбка. В жизни мистики не было, а после жизни случилась.
У "плоти мертвой" и правда есть "глубина". Это видят не все. Я вижу. По другому и не скажешь. "Глубина". Призраки они не плоские. И не белые. Они как вода. Можно смотреть на них, а можно сквозь них. Все смотрят сквозь, я - на. А еще у них есть гордость. Чуть ее заденешь, гордость, колыхнется и растает. И я останусь сидеть одна в этой холодной утренней кофейне. Нет уж, пусть хоть такой, хоть призрачный но собеседник.
"Как вы говорите, его звали? Вольдемар?" - спрашиваю я.
"Как хитры, как изобретательны были Макс и Лиза..." Она панибратски называет Волошина Максом, а Дмитриеву Лизой. Право на это ей дает не личное знакомство, а возраст. Тот самый возраст, который вполне мог ей позволить если и не общаться с "Максом и Лизой", то жить на соседних дачах в Ингерманландии, ходить по одним Коктебельским улочкам.
"Вы, молодые, не знаете, что такое тайна выдуманной судьбы. Все то у вас ясно и открыто... " Она пламенеет щеками и даже будто молодеет, вещая о важном. У нее загораются глаза и руки перестают мелко дрожать, сжимая в пальцах воображаемое знамя интриги. Она расправляет складки на скатерти кофейного столика и вопросительно смотрит на меня. Ждет, когда я спрошу. Само-собой я спрашиваю.
"Пани Ирена, а у Вас была тайна?" Конечно, никакая она не пани. Ирина Петровна Разумовская, коренная русачка с намеком на польскость. Но фамилия позволяет, почему бы не пани? Ирина ПетровнаПани Ирена горделиво поднимает голову и томным, насколько томным может быть дребезжащий контральто древней старухи, голосом цитирует: "В глубоких бороздах ладони / Читаю жизни письмена: / В них путь к Мистической Короне / И плоти мертвой глубина."
Никакой мистики в жизни Ирины Петровны конечно не было. Советская тогда еще женская школа, культпросветучилище, районная библиотека. Муж, дети, а потом и внуки, дом. И отдушиной народный театр, где она даже не была примой. Но говорить об этом пани Ирене я не стану. Потому что мне нравится ее общество. Ее чуть просвечающие в солнечном луче седые кудряшки, ее старомодная длинная юбка. В жизни мистики не было, а после жизни случилась.
У "плоти мертвой" и правда есть "глубина". Это видят не все. Я вижу. По другому и не скажешь. "Глубина". Призраки они не плоские. И не белые. Они как вода. Можно смотреть на них, а можно сквозь них. Все смотрят сквозь, я - на. А еще у них есть гордость. Чуть ее заденешь, гордость, колыхнется и растает. И я останусь сидеть одна в этой холодной утренней кофейне. Нет уж, пусть хоть такой, хоть призрачный но собеседник.
"Как вы говорите, его звали? Вольдемар?" - спрашиваю я.