(no subject)
[Родительская]
I
Вышли из автобуса и замешкались, словно забыли, куда идти. Майское Заречное было жёлтым, голым, солнечным, деревянным, и воздух в нём стоял такой чистый и звонкий, что у Антипова-старшего с непривычки закружилась голова. Зато Русаков, который всю дорогу клевал носом, сразу проснулся. Увернулся от сквозняка, чиркнул зажигалкой, затянулся одной из своих нелепых кривых самокруток, вытащил из рюкзака небольшую фляжку, сделал глоток и предложил Антипову-старшему. Тот, понятное дело, не стал отказываться: после вчерашнего корпоратива было немного тяжеловато.
- Комсомольская, кажется, там, - Русаков неуверенно показал вниз по дороге.
- Там на повороте три тополя, один зелёный, а два лысые, - сказал Антипов.
- Тут везде тополя, и все ещё лысые.
Так и стояли бы в нерешительности, пересчитывая деревья, если бы по той стороне улицы не прошла женщина в плаще небесной голубизны. Женщина издалека была хорошенькая, и стук её каблуков звучал так, будто кто-то играл на деревянных ложках. Друзья решили, что это хороший знак, и неспешно направились следом. В конце концов, направлялась она, вроде бы, в нужную сторону, и при необходимости можно было догнать её и спросить, как пройти на Комсомольскую. Знак и правда оказался хороший: незнакомка в голубом миновала перекрёсток, свернула малозаметной тропинкой мимо бывшего медпункта и вышла как раз куда требовалось. Антипов-старший с Русаковым обогнали её из обыкновенного любопытства: очень уж хотелось обернуться и увидеть её лицо. А увидев, остановились в некотором недоумении.
- Лен, ты, что ли? - неуверенно спросил Антипов.
- Простите? - прищурилась незнакомка.
- Лена? Найдёнова?
- Игорь? Вот это дела! Миша! Приехали? Так рано?
- Мы только на майские, потом в августе, как обычно… Лен, ну, ты даёшь. Тебя, как бы… это… не узнать. Замуж вышла, что ли?
- Да ну тебя, - усмехнулась Найдёнова. - Вы все вместе, с детьми? А Филимоновы?
- Да должны уже были подъехать. Мы чего на автобусе, собственно: пополнение у нас. Девочка. Дашкой назвали. Нику с детьми тёща повезла на машине, а мы с Михой своим ходом. Чуть не заблудились, представь себе.
- Это хорошо, что с детьми, - сказала Найдёнова, - у нас ярмарка завтра, им понравится. Миш, - она обернулась к Русакову, - извини, что я так спрашиваю сходу, но ты…
- Всё привёз, - он тряхнул рюкзаком, - не забыл.
- Молодец какой. Увидимся ещё да? А я побегу, дел у меня сегодня… - и бодро застучала каблуками вдаль. Каблучки были небольшие, скромные, но очень Ленке шли.
- Ты чего ей привёз-то? - полюбопытствовал Антипов.
- Штуки всякие для рукоделия. Бисер, камни, разное там ещё. Обещал в том году.
- Она ещё и из бисера плетёт! Мих, а ты как думаешь, сколько ей лет?
Русаков предположил, что вряд ли больше тридцати пяти. Странное дело, да, сказал, никогда бы не подумал.
Так и прошли остаток пути, обсуждая внезапную метаморфозу вдовы Найдёновой. И было что обсудить. Волосы, например. Кто бы мог подумать, что под её вечным глухим платком скрывается такая красота. И голубое было ей к лицу. И ноги у неё, оказывается, были очень даже.
- А и правильно, - одобрительно сказал Антипов, - молодая, видная, что ж ей, заживо себя похоронить? Мих, я же в том году правда думал, что ей лет пятьдесят.
Дошли, и сразу закрутилось. Антипова-старшая в доме укачивала дочку. Антиповы-младшие попрощались со строгой и чрезмерно заботливой бабушкой (то есть, антиповской тёщей) и от избытка чувств немедленно подрались. Хозяйка дачи Елизавета громыхала чем-то в сарае и покрикивала оттуда, что скоро выйдет. Русаков со всеми поздоровался и пошёл искать председателя правления, чтобы взять ключи от своей развалюхи на Сорочьих дворах.
Антипов-старший решил немного перевести дух и присел на крыльцо. День предстоял тяжёлый. Был бы он один тут, так застелил бы раскладушку чем придётся, перекусил бы чем бог послал, а всё остальное время спал бы, сидел бы с мужиками на прудах под тихую зорьку; может, помог бы Елизавете по хозяйству, но точно уж не сегодня. А тут и вещи Антиповой-старшей, и детские вещи, Дашкина люлька, постельное бельё, и всё разобрать, и определиться, где кому спать, и сделать нормальный человеческий обед, и сходить к Филимоновым узнать, как они устроились, и Русакова навестить, а то он будет один скучать, а сам зайти постесняется.
Антипова-старшая вышла из дома с таинственной улыбкой. Тихо прикрыла за собой дверь, покосилась в сторону сарая, где громыхала Елизавета, посмотрела на мужа и сказала:
- Никогда не угадаешь!
- Чего она там делает?
- Откуда я знаю? Короче. Лизка у нас замуж выходит.
- За кого?
- А есть варианты?
- Что, за этого своего? За утопленника?
- Ну, без церковного брака, конечно, это у них никак не выйдет. Председатель их на Красную горку распишет, просто так, без церемоний. Так что имей в виду и обязательно поздравь. И Лизку, и Леонида Александровича тоже, если вдруг ночью встретишь.
А дальше всё пошло совсем не так тяжело, как представлялось поначалу Антипову. Ника сказала в дом не ходить, чтобы не разбудить ребёнка, еле уложила, ужас какой-то. Вещи уже почти разобраны, кровати застелены. Лизка, вон, хочет самовар ставить, пусть мальчики щепок поищут, - и Антиповы-младшие были отправлены копаться в поленнице. А Елизавета нашла, наконец, в сарае, что искала: резную деревянную колыбель, по бокам расписанную красными яблоками. Дед Елизаветин вырезал и сколотил её сорок лет назад, мать разрисовала, - смотрите, в сарае лежала, а почти как новая, - и сообща решили, что младенцу Дарье всяко будет лучше спаться в яблочной колыбели, чем в китайской люльке.
Лизка и прежде была недурна собой, - высокая, крупная, статная; не зря зареченские прозвали её императрицей Елизаветой, - а тут ещё похорошела. Вроде бы, и не похудела, и не поправилась, и не поменяла причёски, по-хозяйски командовала жильцами, беззлобно, но метко шутила, - но теперь как будто светилась изнутри. Это, надо сказать, несколько удивило Антипова-старшего. Утопленник Леонид Александрович преданно и настойчиво добивался расположения Елизаветы уже почти два года, а она воспринимала его ухаживания равнодушно и даже с некоторой досадой. Надо же, ведь добился своего, полюбила его императрица; рассказать кому - не поверят. А Лизка всё протягивала руки, растопыривала пальцы, хвасталась. Первый перстень, старинный, золотой, с настоящим бриллиантом, она надела тогда случайно, не ведая ещё, что таким образом обручится с мертвяком. А второе кольцо Леонид Александрович поднял со дна лесного озера, чтобы Елизавета по правде, уже от чистого сердца, согласилась стать его женой. Тонкое, чёрное от времени, невзрачное на вид, совсем древнее; женщина, которая носила его много веков назад, собирала ягоды, сушила мох и молилась болотным птицам. И Елизавете показалось, что это очень романтично. Или кровь отозвалась: были у императрицы прозрачные, как неспелые ягоды на солнце, зелёные мерянские глаза.
Что-то происходило непривычно сегодня, и Антипов-старший не сразу догадался, что. Он уже часа два как приехал, а Ника не пилила его, не упрекала и не возмущалась, что он не занят никаким важным делом. То ли её тоже коснулся мягкий зареченский воздух, то ли ей и вправду стоило почаще встречаться с тёщей: больше всего на свете Антипова-старшая боялась стать похожей на свою мать. Села рядом на крыльце, взъерошенная, в антиповской просторной рубашке, с погремушкой в кармане и пустышкой на прищепке у ворота, сказала: ты представляешь, у них завтра престольный праздник - раз, родительская суббота - два, ярмарка - три. Это же всё ужасно интересно, оно всё настоящее, понимаешь? А в соседнем Ефремове, сказала, умелец Анатолий Евграфович Тенишев пишет темперой сцены из жизни святых отшельников на круглых спилах плакучей ивы. Съездим посмотреть? Лизка говорит, у председателя можно моторку взять, по воде быстрее.
В ней теперь как будто проступала давешняя, двадцатилетняя Ника, ещё не Антипова, третьекурсница истфака с мальчишеской стрижкой и непроизносимой польской фамилией. Антипов тогда любил её больше жизни, а теперь-то, что говорить, привык. Все сегодня были необыкновенно хороши - и Найдёнова, и Елизавета, и Антипова-старшая; весна катилась по свету солнечным шаром, и от этого ему, рассудительному человеку, вдруг мягко и сладко затосковалось.
Семья Филимоновых пришла полным составом после обеда и заявила о намерении остаться у Антиповых, по меньшей мере, до ночи. Дача у них была расположена в низине, и если по августовской жаре это расценивалось как некоторое даже удобство, то сейчас обнаружилось, что весь двор залит водой по щиколотку, а кое-где и выше. Филимоновы-младшие были очень довольны этим обстоятельством, а старшие не очень.
Расположились во дворе, поставили самовар снова, разговорились о том о сём, начали было обсуждать новости, но после драматического восклицания Филимоновой-старшей: «Господи, ну где эти новости и где мы!» остановились. Филимонов-старший отметил одно интереснейшее обстоятельство: никому на работе он никогда не рассказывал про отпуск в Заречном, ограничиваясь скупым «ездили с семьёй в деревню». Даже когда в прошлом году, аккурат тридцать первого августа, поймал леща почти на четыре килограмма и задокументировал его во всех возможных ракурсах, ни единому коллеге не показал фотографий.
- Правильно, - сказал Антипов-старший. - А то позавидуют ещё, приедут. А у нас тут императрица с утопленником. Объясняй им потом. Я тоже никому не говорю. Места, понимаешь ли, знать надо.
Елизавета сказала, что завтрашняя ярмарка уже обустраивается на слободке, и там уже можно купить что-нибудь интересное. Например, варенья из райских яблочек или леденцов детям. Рыба, опять же, копчёная, солёная черемша, настоечки, всё такое. Филимонов-старший сразу же отреагировал на настоечки и повлёк всех гулять. Тем более, что младенец Дарья проснулась в плохом настроении и применила акустическое оружие против присутствующих. Дома осталась только Ника, такова была её сегодняшняя печальная судьба.
Ярмарка выглядела пока что так себе. Десяток складных остовов для завтрашних шатров, гладкий деревянный столб, по которому особо ловкие зареченцы могли добраться до подвешенных праздничных гостинцев (гостинцы ещё не висели, и столб смотрелся глупо). Мальчики отказались от леденцов, потому что давно уже выросли, а никто не заметил. А против настоек развоевалась Филимонова-старшая, поэтому территорию ярмарки покинули в слегка расстроенных чувствах. Дошли потихоньку до Сорочьих дворов и обнаружили там крайне растерянного Русакова. На чердаке его развалюхи свили гнездо то ли птицы, то ли летучие мыши, то ли вообще чёрт знает кто. Он хотел рассмотреть обитателей чердака повнимательнее, но из темноты на него злобно нашипели.
Филимонова-старшая забеспокоилась: мало ли, кто там вообще, вдруг они спустятся ночью, когда Миша ляжет спать, давайте позовём его ночевать у нас. Но Русаков логично рассудил, что развалюха давно уже стоит пустая, и если бы этим ребятам с чердака было комфортнее внизу, они бы там и обосновались. Это определённо не были осы, а других чердачных жильцов он не боялся, но с удовольствием отвлёкся от обустройства быта и пошёл со всеми гулять.
Догуляли и до новых дворов, где местные не жили, а одни только дачники; вышли на берег Гнилухи посмотреть, высоко ли в этом году стоит вода. Вода стояла высоко, по пояс сухим прибрежным тростникам, и на ней весело качались пустые чьи-то лодки. От дачников пахло дымом и шашлыками, от воды тянулся сырой сквозняк, и вообще к вечеру похолодало.
Елизавета сказала, что скоро будет большой костёр. Местная традиция: к ночи собираются ярмарочные, жгут костёр над прудами, а потом подтягиваются местные, и все гуляют. Филимонова-старшая не хотела возвращаться на ярмарку, опасаясь, что там будет много пьяных. Но младшие обоих семейств категорически потребовали пойти. Потому что, во-первых, костёр, во-вторых, большой. А они в этом году ещё не развели ни одного костра. И вообще, это совсем не то же самое, что презренный мангал во дворе.
Антипов-старший позвонил жене и узнал, что младенец Дарья наконец-то спит; да, совершенно как младенец. Что она тоже поспала и чувствует себя неплохо. Что не пойдёт на ярмарку, а будет готовить ужин и ждать всех. Всех, конечно: и своих, и Филимоновых, и Русакова; право слово, будто Антипову-старшую кто-то подменил.
А костёр запалили и впрямь здоровенный. Филимонов-старший видел такой только в детстве в пионерском лагере, а Антипов вообще никогда не видел. Чего тут удивляться: напилили по дворам сухостоя, сложили горкой - полыхнуло знатно и жарко. Пьяных было на удивление мало, всерьёз поддат оказался только председатель правления Лев Степанович, но и тот вёл себя максимально прилично. Поцеловал руку Филимоновой-старшей, с выражением начал читать императрице Елизавете стихотворение Тютчева, запнулся на середине, долго вытаскивал из кармана цветную верёвку, похожую на поясок от халата, наконец вытащил и бросил в огонь. Елизавета тоже покидала в костёр разную ерунду из карманов и похихикала со Львом Степановичем. Ярмарочные люди уже поставили шатры, уже возились и шастали между ними с какими-то своими организационными делами. Понемногу подтягивались местные, было много детворы, образовалась даже небольшая толпа - и тут же в толпе этой разгулялись ярко одетые девицы с нарумяненными щеками, предлагая купить баранки и сахарные яблоки. Антипов-старший вспомнил, что всего-то сутки назад, в это же самое время, он сидел за столом с начальником отдела разработки численных методов и программного обеспечения, через силу употреблял посредственный коньяк и рассуждал о выборах украинского президента. Он купил снизку баранок, пожал руку кому-то обознавшемуся и почувствовал, что сегодня жизнь удалась не в пример вчерашнему.
Уходить не хотелось, несмотря на почти поздний уже час, но пришлось, потому что неуклюжий Русаков спалил штормовку. Он подбирался ближе и ближе боком к огню, так как всегда мёрз, и в итоге не уследил, как занялся рукав. Его ловко поймали совершенно чужие внимательные люди и освободили от горящей штормовки, но Русаков остался в одной футболке, а на улице было градусов восемь. Собрались обратно на Комсомольскую, взяли с собой председателя Льва Степановича: никому на ярмарке не хотелось слушать стихи, и поэтому у председателя был крайне несчастный вид, пришлось спасать.
А дома - дня не прошло, как зелёная дачка на Комсомольской уже привычно чувствовалась домом - Ника бродила в тёмном саду с дочерью на руках, пахло дымом, и все вместе как-то скоро и слаженно установили во дворе мангал, обустроили ужин, оделись потеплее, сели кто где, - и жизнь стала хороша как никогда, и Лев Степанович разошёлся, как глухарь на току, и когда он читал, как женщина из полумрака глазами зыбкими глядит, Антипов чувствовал плывущий русалочий взгляд Ники, и счастливо недоумевал: думал, что всё это кончилось, давно, в незабвенном студенчестве, - и вот вернулось, как случайный необъяснимый дар.
А потом пришла вода. Невысокая, сплошная, прозрачная. Первыми её заметили Филимоновы-младшие, а после них уже все остальные. Вода расширялась, растягивалась по двору, укрывая своим прозрачным телом сухую прошлогоднюю траву, и сразу кругом запахло майской землёй, мокрым лесом, рекой и жизнью. Ника промочила ноги и немного запаниковала, хотя и соглашалась со всеми, что вода тёплая.
- Это, - с гордостью сказал председатель Лев Степанович, - местный феномен. Он точнейшим образом поймал интонацию, которой следовало успокаивать Антипову-старшую. - Известен с середины восемнадцатого века, исследуется с восьмидесятых годов двадцатого. Упоминается в источниках как ведьмино половодье. Она сейчас уйдёт, Ника, не бойтесь так, - сказал он, - а завтра везде будет зелёная трава. Смотрите, уходит.
Филимонов-старший успел тайком купить вересковой настойки на меду и разделить с Антиповым-старшим под сенью ночных яблонь. Очень вкусная была настойка, и соловьи кругом пели так, что с ума сойти.
II
Утром (хотя какое, к чёрту, утро, одиннадцать часов) Антипов-старший проснулся от негромкого, но требовательного стука в калитку. Оторвал себя от подушки, вышел во двор босиком, - трава немного проклюнулась и выросла с ночи, - а там увидел, что Елизавета уже открыла, и во дворе стоят трое детишек. Две светлоголовых девочки в вербовых венках и стриженный под машинку ушастый малыш лет пяти.
- Вот, - как будто извиняясь, сказала Елизавета, - гости к вам.
- А мы младенчика посмотреть, - сказала одна из девочек.
Антипов-старший растерялся было, зато мальчишки Антиповы немедленно очаровались гостьями и пригласили их тихонько, на цыпочках, подняться на веранду, где маленькая Дашка дремала в колыбели, а бедная Антипова-старшая в кресле рядом спала мёртвым сном. Правда, она сразу проснулась, как только на веранду вошли.
Дети поднялись, действительно, на тишайших цыпочках, и пару минут разглядывали Дашку, а потом вручили Антиповой-старшей маленькую деревянную лошадку и серую глиняную окарину в форме неопознаваемой птички. Антипова-старшая, большая поклонница живых традиций, пришла в восторг. Тем более, что девочки были - загляденье.
Императрица Елизавета тем временем собрала для гостей большой пакет разнообразных сладостей. Антипов отметил, что в этот пакет входят, по большей части, вредные штуки с химическими красителями и гидрогенизированными жирами, но благоразумно решил промолчать.
- Вы же Басовы, да? А к кому же приехали? - спросила Елизавета у девочек, - Николай-то умер той осенью.
- Мы ни к кому, - сказали они почти хором, - мы на ярмарке работаем.
- Молодцы какие! А это у нас кто такой маленький?
- А это Петя Генералов.
- Вырос как, - тихо, словно чужим голосом, сказала Елизавета. И как-то быстро, неожиданно выпроводила гостей. Расстроилась, что ли. Или плохо себя почувствовала. Такое странное у неё было лицо. У неё всё время менялось настроение из-за предстоящей свадьбы, и Антипов не удивился.
Проснувшаяся Ника потребовала семейного выхода на ярмарку при полном параде. С момента приезда в Заречное всё окружающее её как будто развлекало и воодушевляло, и Антипов-старший был искренне рад этому. Перекусили по-скорому, умылись, оделись и вышли за калитку. Мальчики причёсанные, Антипов побритый, бесшумно ступающий, со спящей Дашкой на руках; Ника в длинном платье, в лёгкой курточке, с плетёной корзинкой. Зашли за Филимоновыми, разбудили Русакова, прибыли на ярмарку, дай бог, к часу дня.
А там уже творилось. Там приехали. Из Евфремова, из Марьина, ещё бог весть откуда, - на слободке было не протолкнуться. Разноцветные брезентовые шатры трепетали на майском ветру, продавались свежие ватрушки, и глиняная посуда, и вязаные и деревянные игрушки, и соленья в разноцветных банках, и советские значки и фарфоровые селёдочницы, и ещё бог знает что. Председатель Лев Степанович официально открывал ярмарку в сопровождении супруги. Супруга была моложе лет на двадцать и была необъяснимо похожа на актрису Мордюкову в юности.
- Ты глянь, - сказал Филимонов-старший Антипову-старшему, - девка - огонь. Сейчас таких не делают. Чего она в нём нашла?
Что-то такое в ней было, несомненно. Библиотечная, почти антикварная уже красота: суровое вдохновенное лицо, чёрные глаза и косы, платье цветастого ситца под безразмерной стройотрядовской курткой. Строго, хорошо поставленным голосом, она перечислила, что зареченцы могут приобрести на ярмарке и где именно. Услышав о специальной секции для рыболовов и туристов, Русаков потерял волю и молча двинулся туда. Антипов пошёл за ним и неожиданно по дороге узнал, что Русаков, во-первых, говорил со Львом Степановичем о том, чтобы выкупить свои шесть соток с развалюхой, во-вторых, увольняется в конце июля. Первое было неожиданно, второе вполне объяснимо. Не с русаковскими мозгами сидеть на такой мизерной зарплате, с одной стороны, с другой - он, почитай, весь год то болел, то откровенно филонил. И пока Антипов размышлял, как бы поточнее спросить его и выяснить причины таких серьёзных решений, рыбацко-туристский шатёр уже сиял цветными блёснами, уже висели на специальных стойках отличные рюкзаки, уже разложены были ножи с деревянными и оплетёнными кожей рукоятями, и всё это великолепие не торопился купить почему-то никто. Только один совсем старенький дед в синем берете и коричневой брезентовой куртке, похожий одновременно на художника и заслуженного учёного, въедливо торговался с продавцом за какую-то особенную фляжку.
- Дедушка? - вдруг неуверенно спросил Русаков.
- Миша?
Русаков был смертельно растерян, и Антипов решил тактично удалиться. У всех, в конце концов, разные отношения с родственниками. Ту же Нику взять, хотя бы. На первый взгляд, они с матерью душа в душу. А приглядеться внимательнее - раскрываются такие бездны, что не дай бог.
Все потерялись. Антипов позвонил Филимоновым, и оказалось, что они поехали с кем-то кататься на катере. Позвонил Нике, но у неё работал автоответчик. Одному на ярмарке было скучно, он прошёлся ещё туда и обратно, а потом неспешно побрёл домой. Не надо было бросать Нику с Дашкой на руках. Обиделась, наверное. Сидит, наверное, дома, жалуется Елизавете.
Но когда он прошёл Комсомольскую до конца, то увидел, что Ника стоит ещё немного вниз по улице, почти целиком утонув в голом кусте черёмухи возле найдёновского забора. Ему показалось, что Антипова-старшая разглядывает что-то в середине куста - гусеницу, может быть, или жука, она всегда любила их разглядывать, - но потом увидел напряжённый наклон головы и вздрагивающие плечи и поторопился подойти ближе. За кустом была щель меж досок забора, Ника смотрела в неё, зажимая рот руками, и рыдала так, как будто сейчас умрёт. К этому Антипову-старшему было не привыкать. Дашке только одиннадцатого мая исполнялось три месяца. Что у Ники творилось с гормонами, нервами и всем прочим, он не мог почувствовать, конечно, но относительно представлял себе и глубоко сочувствовал. Подошёл, обнял Антипову-старшую, она не стала выворачиваться из объятий, это было уже хорошо.
Найдёновский двор был чисто выметен, грядки под зелень уже вскопаны, обрезаны сухие ветки, - вопреки обыкновенному Ленкиному беспорядку. Сама Ленка сидела на качелях во дворе с маленькой светловолосой девушкой и старательно переплетала ей косу.
- Это ж Верка, - узнал Антипов, - чудная такая девка, помнишь? Гуляет всё время поздно, куда родители смотрят. На прудах её встречали сколько раз. Ну, чего ты ревёшь-то, скажи? Праздник у людей, а она ревёт.
- Вера - дочка Ленкина, - всхлипнула Антипова. - Утонула она. На этих самых прудах, три года назад. Двенадцать было. Большая какая стала. Игорь, не дай бог… - и заревела вдвое горше.
«Ты что несёшь?» - хотел было возмутиться Антипов, но тут же - с необыкновенной ясностью - понял всё. И родителей Елизаветы (не надо, не надо, они в гости заходить не будут, только на ярмарку приедут), и двойняшек Басовых - прошлым летом кто-то рассказывал, пошли в лес и пропали в семьдесят первом году, и молодую жену Льва Степановича, и даже внезапного дедушку Русакова.
- Пойдём домой, - заторопился он, - пойдём скорее.
И, действительно, отвёл Нику домой, сказал ей ложиться спать, взял укачивать Дашку, ходить и думать.
Думал он, в первую очередь, о том, что надо поговорить со Львом Степановичем. Заречное очень далеко от МКАДа. Земля недорогая. Если купить здесь дом, что будет? Сможет тогда мама однажды приехать на ярмарку, или как?
Вечером снова пришли Филимоновы, и Русаков, и Лев Степанович, и всё было как будто хорошо, даже Филимонова-старшая не возражала против настойки на можжевельнике. Только в голове у Антипова-старшего стоял такой глухой неразборчивый шум, что настойка была бы уже лишней. И спать уже было не лечь, - во дворе говорили нарочито тихо, чтобы не побеспокоить Нику и Дашку, и этот шёпот был особенно мучителен. Поэтому он даже обрадовался, когда в калитку постучали, хотя все пришли, и никого не ждали уже.
Там была Верка Найдёнова. С прозрачным светлым лицом и белым льном волос, почти светящаяся в сумерках, принаряженная, в длинном платье под курткой и длинными красивыми серьгами в ушах.
Как я сразу не понял, что она мёртвая, - удивился Антипов, - вон, какая бледная…
- Ты к нам, Вера? - спросил он ласково. Было неудобно: он понятия не имел, как правильно разговаривать с мертвецами.
Вера опустила глаза и вспыхнула. От подбородка до лба - сначала пятнами, потом сплошным горячим румянцем, и вся её бледность исчезла.
- А Миша Русаков у вас? - почти шёпотом спросила она.
- У нас, конечно, - весело сказал Русаков из-за спины Антипова, - пойдём смотреть, что я тебе привёз.
Дальше Антипов не помнил.
Наутро от ярмарки не было ни следа, - съехали ночью, не оставив после себя ни малейшего мусора, молодцы.
Вдова Найдёнова сидела у себя на крыльце в обычном своём застиранном платье, старой телогрейке и чёрном платке. Прихлёбывала кофе из большой кружки и лениво щёлкала клавишами ноутбука.
Ника вышла из дома и сказала, что наконец-то выспалась.
У Русакова в саду зацвела черёмуха.
Больше ничего особенного в это утро не случилось.
_
не спеши строить чужой дом от sap
дым сквозь слёзы от isotoma
первый костёр этой весны от varjanis
I
Вышли из автобуса и замешкались, словно забыли, куда идти. Майское Заречное было жёлтым, голым, солнечным, деревянным, и воздух в нём стоял такой чистый и звонкий, что у Антипова-старшего с непривычки закружилась голова. Зато Русаков, который всю дорогу клевал носом, сразу проснулся. Увернулся от сквозняка, чиркнул зажигалкой, затянулся одной из своих нелепых кривых самокруток, вытащил из рюкзака небольшую фляжку, сделал глоток и предложил Антипову-старшему. Тот, понятное дело, не стал отказываться: после вчерашнего корпоратива было немного тяжеловато.
- Комсомольская, кажется, там, - Русаков неуверенно показал вниз по дороге.
- Там на повороте три тополя, один зелёный, а два лысые, - сказал Антипов.
- Тут везде тополя, и все ещё лысые.
Так и стояли бы в нерешительности, пересчитывая деревья, если бы по той стороне улицы не прошла женщина в плаще небесной голубизны. Женщина издалека была хорошенькая, и стук её каблуков звучал так, будто кто-то играл на деревянных ложках. Друзья решили, что это хороший знак, и неспешно направились следом. В конце концов, направлялась она, вроде бы, в нужную сторону, и при необходимости можно было догнать её и спросить, как пройти на Комсомольскую. Знак и правда оказался хороший: незнакомка в голубом миновала перекрёсток, свернула малозаметной тропинкой мимо бывшего медпункта и вышла как раз куда требовалось. Антипов-старший с Русаковым обогнали её из обыкновенного любопытства: очень уж хотелось обернуться и увидеть её лицо. А увидев, остановились в некотором недоумении.
- Лен, ты, что ли? - неуверенно спросил Антипов.
- Простите? - прищурилась незнакомка.
- Лена? Найдёнова?
- Игорь? Вот это дела! Миша! Приехали? Так рано?
- Мы только на майские, потом в августе, как обычно… Лен, ну, ты даёшь. Тебя, как бы… это… не узнать. Замуж вышла, что ли?
- Да ну тебя, - усмехнулась Найдёнова. - Вы все вместе, с детьми? А Филимоновы?
- Да должны уже были подъехать. Мы чего на автобусе, собственно: пополнение у нас. Девочка. Дашкой назвали. Нику с детьми тёща повезла на машине, а мы с Михой своим ходом. Чуть не заблудились, представь себе.
- Это хорошо, что с детьми, - сказала Найдёнова, - у нас ярмарка завтра, им понравится. Миш, - она обернулась к Русакову, - извини, что я так спрашиваю сходу, но ты…
- Всё привёз, - он тряхнул рюкзаком, - не забыл.
- Молодец какой. Увидимся ещё да? А я побегу, дел у меня сегодня… - и бодро застучала каблуками вдаль. Каблучки были небольшие, скромные, но очень Ленке шли.
- Ты чего ей привёз-то? - полюбопытствовал Антипов.
- Штуки всякие для рукоделия. Бисер, камни, разное там ещё. Обещал в том году.
- Она ещё и из бисера плетёт! Мих, а ты как думаешь, сколько ей лет?
Русаков предположил, что вряд ли больше тридцати пяти. Странное дело, да, сказал, никогда бы не подумал.
Так и прошли остаток пути, обсуждая внезапную метаморфозу вдовы Найдёновой. И было что обсудить. Волосы, например. Кто бы мог подумать, что под её вечным глухим платком скрывается такая красота. И голубое было ей к лицу. И ноги у неё, оказывается, были очень даже.
- А и правильно, - одобрительно сказал Антипов, - молодая, видная, что ж ей, заживо себя похоронить? Мих, я же в том году правда думал, что ей лет пятьдесят.
Дошли, и сразу закрутилось. Антипова-старшая в доме укачивала дочку. Антиповы-младшие попрощались со строгой и чрезмерно заботливой бабушкой (то есть, антиповской тёщей) и от избытка чувств немедленно подрались. Хозяйка дачи Елизавета громыхала чем-то в сарае и покрикивала оттуда, что скоро выйдет. Русаков со всеми поздоровался и пошёл искать председателя правления, чтобы взять ключи от своей развалюхи на Сорочьих дворах.
Антипов-старший решил немного перевести дух и присел на крыльцо. День предстоял тяжёлый. Был бы он один тут, так застелил бы раскладушку чем придётся, перекусил бы чем бог послал, а всё остальное время спал бы, сидел бы с мужиками на прудах под тихую зорьку; может, помог бы Елизавете по хозяйству, но точно уж не сегодня. А тут и вещи Антиповой-старшей, и детские вещи, Дашкина люлька, постельное бельё, и всё разобрать, и определиться, где кому спать, и сделать нормальный человеческий обед, и сходить к Филимоновым узнать, как они устроились, и Русакова навестить, а то он будет один скучать, а сам зайти постесняется.
Антипова-старшая вышла из дома с таинственной улыбкой. Тихо прикрыла за собой дверь, покосилась в сторону сарая, где громыхала Елизавета, посмотрела на мужа и сказала:
- Никогда не угадаешь!
- Чего она там делает?
- Откуда я знаю? Короче. Лизка у нас замуж выходит.
- За кого?
- А есть варианты?
- Что, за этого своего? За утопленника?
- Ну, без церковного брака, конечно, это у них никак не выйдет. Председатель их на Красную горку распишет, просто так, без церемоний. Так что имей в виду и обязательно поздравь. И Лизку, и Леонида Александровича тоже, если вдруг ночью встретишь.
А дальше всё пошло совсем не так тяжело, как представлялось поначалу Антипову. Ника сказала в дом не ходить, чтобы не разбудить ребёнка, еле уложила, ужас какой-то. Вещи уже почти разобраны, кровати застелены. Лизка, вон, хочет самовар ставить, пусть мальчики щепок поищут, - и Антиповы-младшие были отправлены копаться в поленнице. А Елизавета нашла, наконец, в сарае, что искала: резную деревянную колыбель, по бокам расписанную красными яблоками. Дед Елизаветин вырезал и сколотил её сорок лет назад, мать разрисовала, - смотрите, в сарае лежала, а почти как новая, - и сообща решили, что младенцу Дарье всяко будет лучше спаться в яблочной колыбели, чем в китайской люльке.
Лизка и прежде была недурна собой, - высокая, крупная, статная; не зря зареченские прозвали её императрицей Елизаветой, - а тут ещё похорошела. Вроде бы, и не похудела, и не поправилась, и не поменяла причёски, по-хозяйски командовала жильцами, беззлобно, но метко шутила, - но теперь как будто светилась изнутри. Это, надо сказать, несколько удивило Антипова-старшего. Утопленник Леонид Александрович преданно и настойчиво добивался расположения Елизаветы уже почти два года, а она воспринимала его ухаживания равнодушно и даже с некоторой досадой. Надо же, ведь добился своего, полюбила его императрица; рассказать кому - не поверят. А Лизка всё протягивала руки, растопыривала пальцы, хвасталась. Первый перстень, старинный, золотой, с настоящим бриллиантом, она надела тогда случайно, не ведая ещё, что таким образом обручится с мертвяком. А второе кольцо Леонид Александрович поднял со дна лесного озера, чтобы Елизавета по правде, уже от чистого сердца, согласилась стать его женой. Тонкое, чёрное от времени, невзрачное на вид, совсем древнее; женщина, которая носила его много веков назад, собирала ягоды, сушила мох и молилась болотным птицам. И Елизавете показалось, что это очень романтично. Или кровь отозвалась: были у императрицы прозрачные, как неспелые ягоды на солнце, зелёные мерянские глаза.
Что-то происходило непривычно сегодня, и Антипов-старший не сразу догадался, что. Он уже часа два как приехал, а Ника не пилила его, не упрекала и не возмущалась, что он не занят никаким важным делом. То ли её тоже коснулся мягкий зареченский воздух, то ли ей и вправду стоило почаще встречаться с тёщей: больше всего на свете Антипова-старшая боялась стать похожей на свою мать. Села рядом на крыльце, взъерошенная, в антиповской просторной рубашке, с погремушкой в кармане и пустышкой на прищепке у ворота, сказала: ты представляешь, у них завтра престольный праздник - раз, родительская суббота - два, ярмарка - три. Это же всё ужасно интересно, оно всё настоящее, понимаешь? А в соседнем Ефремове, сказала, умелец Анатолий Евграфович Тенишев пишет темперой сцены из жизни святых отшельников на круглых спилах плакучей ивы. Съездим посмотреть? Лизка говорит, у председателя можно моторку взять, по воде быстрее.
В ней теперь как будто проступала давешняя, двадцатилетняя Ника, ещё не Антипова, третьекурсница истфака с мальчишеской стрижкой и непроизносимой польской фамилией. Антипов тогда любил её больше жизни, а теперь-то, что говорить, привык. Все сегодня были необыкновенно хороши - и Найдёнова, и Елизавета, и Антипова-старшая; весна катилась по свету солнечным шаром, и от этого ему, рассудительному человеку, вдруг мягко и сладко затосковалось.
Семья Филимоновых пришла полным составом после обеда и заявила о намерении остаться у Антиповых, по меньшей мере, до ночи. Дача у них была расположена в низине, и если по августовской жаре это расценивалось как некоторое даже удобство, то сейчас обнаружилось, что весь двор залит водой по щиколотку, а кое-где и выше. Филимоновы-младшие были очень довольны этим обстоятельством, а старшие не очень.
Расположились во дворе, поставили самовар снова, разговорились о том о сём, начали было обсуждать новости, но после драматического восклицания Филимоновой-старшей: «Господи, ну где эти новости и где мы!» остановились. Филимонов-старший отметил одно интереснейшее обстоятельство: никому на работе он никогда не рассказывал про отпуск в Заречном, ограничиваясь скупым «ездили с семьёй в деревню». Даже когда в прошлом году, аккурат тридцать первого августа, поймал леща почти на четыре килограмма и задокументировал его во всех возможных ракурсах, ни единому коллеге не показал фотографий.
- Правильно, - сказал Антипов-старший. - А то позавидуют ещё, приедут. А у нас тут императрица с утопленником. Объясняй им потом. Я тоже никому не говорю. Места, понимаешь ли, знать надо.
Елизавета сказала, что завтрашняя ярмарка уже обустраивается на слободке, и там уже можно купить что-нибудь интересное. Например, варенья из райских яблочек или леденцов детям. Рыба, опять же, копчёная, солёная черемша, настоечки, всё такое. Филимонов-старший сразу же отреагировал на настоечки и повлёк всех гулять. Тем более, что младенец Дарья проснулась в плохом настроении и применила акустическое оружие против присутствующих. Дома осталась только Ника, такова была её сегодняшняя печальная судьба.
Ярмарка выглядела пока что так себе. Десяток складных остовов для завтрашних шатров, гладкий деревянный столб, по которому особо ловкие зареченцы могли добраться до подвешенных праздничных гостинцев (гостинцы ещё не висели, и столб смотрелся глупо). Мальчики отказались от леденцов, потому что давно уже выросли, а никто не заметил. А против настоек развоевалась Филимонова-старшая, поэтому территорию ярмарки покинули в слегка расстроенных чувствах. Дошли потихоньку до Сорочьих дворов и обнаружили там крайне растерянного Русакова. На чердаке его развалюхи свили гнездо то ли птицы, то ли летучие мыши, то ли вообще чёрт знает кто. Он хотел рассмотреть обитателей чердака повнимательнее, но из темноты на него злобно нашипели.
Филимонова-старшая забеспокоилась: мало ли, кто там вообще, вдруг они спустятся ночью, когда Миша ляжет спать, давайте позовём его ночевать у нас. Но Русаков логично рассудил, что развалюха давно уже стоит пустая, и если бы этим ребятам с чердака было комфортнее внизу, они бы там и обосновались. Это определённо не были осы, а других чердачных жильцов он не боялся, но с удовольствием отвлёкся от обустройства быта и пошёл со всеми гулять.
Догуляли и до новых дворов, где местные не жили, а одни только дачники; вышли на берег Гнилухи посмотреть, высоко ли в этом году стоит вода. Вода стояла высоко, по пояс сухим прибрежным тростникам, и на ней весело качались пустые чьи-то лодки. От дачников пахло дымом и шашлыками, от воды тянулся сырой сквозняк, и вообще к вечеру похолодало.
Елизавета сказала, что скоро будет большой костёр. Местная традиция: к ночи собираются ярмарочные, жгут костёр над прудами, а потом подтягиваются местные, и все гуляют. Филимонова-старшая не хотела возвращаться на ярмарку, опасаясь, что там будет много пьяных. Но младшие обоих семейств категорически потребовали пойти. Потому что, во-первых, костёр, во-вторых, большой. А они в этом году ещё не развели ни одного костра. И вообще, это совсем не то же самое, что презренный мангал во дворе.
Антипов-старший позвонил жене и узнал, что младенец Дарья наконец-то спит; да, совершенно как младенец. Что она тоже поспала и чувствует себя неплохо. Что не пойдёт на ярмарку, а будет готовить ужин и ждать всех. Всех, конечно: и своих, и Филимоновых, и Русакова; право слово, будто Антипову-старшую кто-то подменил.
А костёр запалили и впрямь здоровенный. Филимонов-старший видел такой только в детстве в пионерском лагере, а Антипов вообще никогда не видел. Чего тут удивляться: напилили по дворам сухостоя, сложили горкой - полыхнуло знатно и жарко. Пьяных было на удивление мало, всерьёз поддат оказался только председатель правления Лев Степанович, но и тот вёл себя максимально прилично. Поцеловал руку Филимоновой-старшей, с выражением начал читать императрице Елизавете стихотворение Тютчева, запнулся на середине, долго вытаскивал из кармана цветную верёвку, похожую на поясок от халата, наконец вытащил и бросил в огонь. Елизавета тоже покидала в костёр разную ерунду из карманов и похихикала со Львом Степановичем. Ярмарочные люди уже поставили шатры, уже возились и шастали между ними с какими-то своими организационными делами. Понемногу подтягивались местные, было много детворы, образовалась даже небольшая толпа - и тут же в толпе этой разгулялись ярко одетые девицы с нарумяненными щеками, предлагая купить баранки и сахарные яблоки. Антипов-старший вспомнил, что всего-то сутки назад, в это же самое время, он сидел за столом с начальником отдела разработки численных методов и программного обеспечения, через силу употреблял посредственный коньяк и рассуждал о выборах украинского президента. Он купил снизку баранок, пожал руку кому-то обознавшемуся и почувствовал, что сегодня жизнь удалась не в пример вчерашнему.
Уходить не хотелось, несмотря на почти поздний уже час, но пришлось, потому что неуклюжий Русаков спалил штормовку. Он подбирался ближе и ближе боком к огню, так как всегда мёрз, и в итоге не уследил, как занялся рукав. Его ловко поймали совершенно чужие внимательные люди и освободили от горящей штормовки, но Русаков остался в одной футболке, а на улице было градусов восемь. Собрались обратно на Комсомольскую, взяли с собой председателя Льва Степановича: никому на ярмарке не хотелось слушать стихи, и поэтому у председателя был крайне несчастный вид, пришлось спасать.
А дома - дня не прошло, как зелёная дачка на Комсомольской уже привычно чувствовалась домом - Ника бродила в тёмном саду с дочерью на руках, пахло дымом, и все вместе как-то скоро и слаженно установили во дворе мангал, обустроили ужин, оделись потеплее, сели кто где, - и жизнь стала хороша как никогда, и Лев Степанович разошёлся, как глухарь на току, и когда он читал, как женщина из полумрака глазами зыбкими глядит, Антипов чувствовал плывущий русалочий взгляд Ники, и счастливо недоумевал: думал, что всё это кончилось, давно, в незабвенном студенчестве, - и вот вернулось, как случайный необъяснимый дар.
А потом пришла вода. Невысокая, сплошная, прозрачная. Первыми её заметили Филимоновы-младшие, а после них уже все остальные. Вода расширялась, растягивалась по двору, укрывая своим прозрачным телом сухую прошлогоднюю траву, и сразу кругом запахло майской землёй, мокрым лесом, рекой и жизнью. Ника промочила ноги и немного запаниковала, хотя и соглашалась со всеми, что вода тёплая.
- Это, - с гордостью сказал председатель Лев Степанович, - местный феномен. Он точнейшим образом поймал интонацию, которой следовало успокаивать Антипову-старшую. - Известен с середины восемнадцатого века, исследуется с восьмидесятых годов двадцатого. Упоминается в источниках как ведьмино половодье. Она сейчас уйдёт, Ника, не бойтесь так, - сказал он, - а завтра везде будет зелёная трава. Смотрите, уходит.
Филимонов-старший успел тайком купить вересковой настойки на меду и разделить с Антиповым-старшим под сенью ночных яблонь. Очень вкусная была настойка, и соловьи кругом пели так, что с ума сойти.
II
Утром (хотя какое, к чёрту, утро, одиннадцать часов) Антипов-старший проснулся от негромкого, но требовательного стука в калитку. Оторвал себя от подушки, вышел во двор босиком, - трава немного проклюнулась и выросла с ночи, - а там увидел, что Елизавета уже открыла, и во дворе стоят трое детишек. Две светлоголовых девочки в вербовых венках и стриженный под машинку ушастый малыш лет пяти.
- Вот, - как будто извиняясь, сказала Елизавета, - гости к вам.
- А мы младенчика посмотреть, - сказала одна из девочек.
Антипов-старший растерялся было, зато мальчишки Антиповы немедленно очаровались гостьями и пригласили их тихонько, на цыпочках, подняться на веранду, где маленькая Дашка дремала в колыбели, а бедная Антипова-старшая в кресле рядом спала мёртвым сном. Правда, она сразу проснулась, как только на веранду вошли.
Дети поднялись, действительно, на тишайших цыпочках, и пару минут разглядывали Дашку, а потом вручили Антиповой-старшей маленькую деревянную лошадку и серую глиняную окарину в форме неопознаваемой птички. Антипова-старшая, большая поклонница живых традиций, пришла в восторг. Тем более, что девочки были - загляденье.
Императрица Елизавета тем временем собрала для гостей большой пакет разнообразных сладостей. Антипов отметил, что в этот пакет входят, по большей части, вредные штуки с химическими красителями и гидрогенизированными жирами, но благоразумно решил промолчать.
- Вы же Басовы, да? А к кому же приехали? - спросила Елизавета у девочек, - Николай-то умер той осенью.
- Мы ни к кому, - сказали они почти хором, - мы на ярмарке работаем.
- Молодцы какие! А это у нас кто такой маленький?
- А это Петя Генералов.
- Вырос как, - тихо, словно чужим голосом, сказала Елизавета. И как-то быстро, неожиданно выпроводила гостей. Расстроилась, что ли. Или плохо себя почувствовала. Такое странное у неё было лицо. У неё всё время менялось настроение из-за предстоящей свадьбы, и Антипов не удивился.
Проснувшаяся Ника потребовала семейного выхода на ярмарку при полном параде. С момента приезда в Заречное всё окружающее её как будто развлекало и воодушевляло, и Антипов-старший был искренне рад этому. Перекусили по-скорому, умылись, оделись и вышли за калитку. Мальчики причёсанные, Антипов побритый, бесшумно ступающий, со спящей Дашкой на руках; Ника в длинном платье, в лёгкой курточке, с плетёной корзинкой. Зашли за Филимоновыми, разбудили Русакова, прибыли на ярмарку, дай бог, к часу дня.
А там уже творилось. Там приехали. Из Евфремова, из Марьина, ещё бог весть откуда, - на слободке было не протолкнуться. Разноцветные брезентовые шатры трепетали на майском ветру, продавались свежие ватрушки, и глиняная посуда, и вязаные и деревянные игрушки, и соленья в разноцветных банках, и советские значки и фарфоровые селёдочницы, и ещё бог знает что. Председатель Лев Степанович официально открывал ярмарку в сопровождении супруги. Супруга была моложе лет на двадцать и была необъяснимо похожа на актрису Мордюкову в юности.
- Ты глянь, - сказал Филимонов-старший Антипову-старшему, - девка - огонь. Сейчас таких не делают. Чего она в нём нашла?
Что-то такое в ней было, несомненно. Библиотечная, почти антикварная уже красота: суровое вдохновенное лицо, чёрные глаза и косы, платье цветастого ситца под безразмерной стройотрядовской курткой. Строго, хорошо поставленным голосом, она перечислила, что зареченцы могут приобрести на ярмарке и где именно. Услышав о специальной секции для рыболовов и туристов, Русаков потерял волю и молча двинулся туда. Антипов пошёл за ним и неожиданно по дороге узнал, что Русаков, во-первых, говорил со Львом Степановичем о том, чтобы выкупить свои шесть соток с развалюхой, во-вторых, увольняется в конце июля. Первое было неожиданно, второе вполне объяснимо. Не с русаковскими мозгами сидеть на такой мизерной зарплате, с одной стороны, с другой - он, почитай, весь год то болел, то откровенно филонил. И пока Антипов размышлял, как бы поточнее спросить его и выяснить причины таких серьёзных решений, рыбацко-туристский шатёр уже сиял цветными блёснами, уже висели на специальных стойках отличные рюкзаки, уже разложены были ножи с деревянными и оплетёнными кожей рукоятями, и всё это великолепие не торопился купить почему-то никто. Только один совсем старенький дед в синем берете и коричневой брезентовой куртке, похожий одновременно на художника и заслуженного учёного, въедливо торговался с продавцом за какую-то особенную фляжку.
- Дедушка? - вдруг неуверенно спросил Русаков.
- Миша?
Русаков был смертельно растерян, и Антипов решил тактично удалиться. У всех, в конце концов, разные отношения с родственниками. Ту же Нику взять, хотя бы. На первый взгляд, они с матерью душа в душу. А приглядеться внимательнее - раскрываются такие бездны, что не дай бог.
Все потерялись. Антипов позвонил Филимоновым, и оказалось, что они поехали с кем-то кататься на катере. Позвонил Нике, но у неё работал автоответчик. Одному на ярмарке было скучно, он прошёлся ещё туда и обратно, а потом неспешно побрёл домой. Не надо было бросать Нику с Дашкой на руках. Обиделась, наверное. Сидит, наверное, дома, жалуется Елизавете.
Но когда он прошёл Комсомольскую до конца, то увидел, что Ника стоит ещё немного вниз по улице, почти целиком утонув в голом кусте черёмухи возле найдёновского забора. Ему показалось, что Антипова-старшая разглядывает что-то в середине куста - гусеницу, может быть, или жука, она всегда любила их разглядывать, - но потом увидел напряжённый наклон головы и вздрагивающие плечи и поторопился подойти ближе. За кустом была щель меж досок забора, Ника смотрела в неё, зажимая рот руками, и рыдала так, как будто сейчас умрёт. К этому Антипову-старшему было не привыкать. Дашке только одиннадцатого мая исполнялось три месяца. Что у Ники творилось с гормонами, нервами и всем прочим, он не мог почувствовать, конечно, но относительно представлял себе и глубоко сочувствовал. Подошёл, обнял Антипову-старшую, она не стала выворачиваться из объятий, это было уже хорошо.
Найдёновский двор был чисто выметен, грядки под зелень уже вскопаны, обрезаны сухие ветки, - вопреки обыкновенному Ленкиному беспорядку. Сама Ленка сидела на качелях во дворе с маленькой светловолосой девушкой и старательно переплетала ей косу.
- Это ж Верка, - узнал Антипов, - чудная такая девка, помнишь? Гуляет всё время поздно, куда родители смотрят. На прудах её встречали сколько раз. Ну, чего ты ревёшь-то, скажи? Праздник у людей, а она ревёт.
- Вера - дочка Ленкина, - всхлипнула Антипова. - Утонула она. На этих самых прудах, три года назад. Двенадцать было. Большая какая стала. Игорь, не дай бог… - и заревела вдвое горше.
«Ты что несёшь?» - хотел было возмутиться Антипов, но тут же - с необыкновенной ясностью - понял всё. И родителей Елизаветы (не надо, не надо, они в гости заходить не будут, только на ярмарку приедут), и двойняшек Басовых - прошлым летом кто-то рассказывал, пошли в лес и пропали в семьдесят первом году, и молодую жену Льва Степановича, и даже внезапного дедушку Русакова.
- Пойдём домой, - заторопился он, - пойдём скорее.
И, действительно, отвёл Нику домой, сказал ей ложиться спать, взял укачивать Дашку, ходить и думать.
Думал он, в первую очередь, о том, что надо поговорить со Львом Степановичем. Заречное очень далеко от МКАДа. Земля недорогая. Если купить здесь дом, что будет? Сможет тогда мама однажды приехать на ярмарку, или как?
Вечером снова пришли Филимоновы, и Русаков, и Лев Степанович, и всё было как будто хорошо, даже Филимонова-старшая не возражала против настойки на можжевельнике. Только в голове у Антипова-старшего стоял такой глухой неразборчивый шум, что настойка была бы уже лишней. И спать уже было не лечь, - во дворе говорили нарочито тихо, чтобы не побеспокоить Нику и Дашку, и этот шёпот был особенно мучителен. Поэтому он даже обрадовался, когда в калитку постучали, хотя все пришли, и никого не ждали уже.
Там была Верка Найдёнова. С прозрачным светлым лицом и белым льном волос, почти светящаяся в сумерках, принаряженная, в длинном платье под курткой и длинными красивыми серьгами в ушах.
Как я сразу не понял, что она мёртвая, - удивился Антипов, - вон, какая бледная…
- Ты к нам, Вера? - спросил он ласково. Было неудобно: он понятия не имел, как правильно разговаривать с мертвецами.
Вера опустила глаза и вспыхнула. От подбородка до лба - сначала пятнами, потом сплошным горячим румянцем, и вся её бледность исчезла.
- А Миша Русаков у вас? - почти шёпотом спросила она.
- У нас, конечно, - весело сказал Русаков из-за спины Антипова, - пойдём смотреть, что я тебе привёз.
Дальше Антипов не помнил.
Наутро от ярмарки не было ни следа, - съехали ночью, не оставив после себя ни малейшего мусора, молодцы.
Вдова Найдёнова сидела у себя на крыльце в обычном своём застиранном платье, старой телогрейке и чёрном платке. Прихлёбывала кофе из большой кружки и лениво щёлкала клавишами ноутбука.
Ника вышла из дома и сказала, что наконец-то выспалась.
У Русакова в саду зацвела черёмуха.
Больше ничего особенного в это утро не случилось.
_
не спеши строить чужой дом от sap
дым сквозь слёзы от isotoma
первый костёр этой весны от varjanis