Оранжевый ангел
Любому уличному музыканту прекрасно известно - большая часть людей просто течет мимо, почти не замечая тебя. Кинут монетку, не просыпаясь, или не кинут - какая разница. Изредка бывает - кто из прохожих готов тебя убить. Или хотя бы дать по морде - из пролетарской зависти или каких других соображений, неважно. Это всегда чувствуется - даже если он не подойдет и не скажет ничего, все равно споткнешься на ровном месте, забудешь что играл и потом эту мелодию еще две недели вспомнить не сможешь.
Бывает наоборот. Придет человек, сядет и слушает. И от его внимания становится так легко, будто танцуешь на облаке. И уже играешь не ты, потому что тебя нет - есть инструмент, есть музыка и есть слушатель. Иногда никто не приходит, но чувство, что тебя слушают, все равно появляется. И тогда почти видно, как открывается форточка где-то вверху и справа, и в нее сметает весь невидимый мусор, оставленный беспечными пешеходами. Ну да, уличные музыканты работают ассенизаторами, а вы думали.
Она прошла мимо меня и села на ограду метрах в десяти. Длинный светлый сарафан, длинные рыжие волосы- заходящее солнце жгло их таким огнем, что больно было смотреть. Я и не смотрел, ни одного прямого взгляда, я весь превратился в звуковой поток - для нее, для кого же еще - но краем глаза отмечал все же, что она еще там, сидит и слушает.
Солнце зашло окончательно, я сложил флейту, убрал шляпу с добычей и понял, что не прощу себе, если она сейчас просто встанет и уйдет. Я бросился вдогонку и так и сказал - не уходи, ты так слушала, так вообще никто не слушает, пожалуйста, не исчезай прямо сейчас, это неправильно.
Иногда бывает - встретишь человека впервые, а кажется, что вы знакомы давным-давно. Тут, однако, было что-то еще. Мы довольно быстро разобрались, что именно - примерно месяц назад я шел по бульвару, она шла мне навстречу, и получилось, натурально, как в той песне - "я обернулся посмотреть, не обернулась ли она посмотреть, не обернулся ли я". Только моя девочка-видение оказалась не Дашей, а Леной.
Центр города Ха - три длинных холма и две лощины между ними, словно гигантский бурундук провел по земле лапой. Когда-то в низинах меж холмов текли речки. Сейчас на их месте широкие бульвары, а сверху, на холмах- центральные улицы города.
Мы повернули налево и начали спускаться к бульвару. Нашелся повод пригласить меня в гости - Лена сама сказала, что она художница, я предложил опубликовать ее рисунки в газете, я действительно вел соответствующую рубрику, материал был нужен постоянно.
Она жила на углу бульвара и улочки,о существовании которой я раньше не подозревал. Странно, я прожил в городе двадцать лет, люблю ходить всякий раз новой дорогой и полагал, что уж центр-то мной истоптан вдоль и поперек.
Жила Лена, как положено художнице, в подвальчике. В подвальчике одного из таких деревянных домов, которые, кажется, само время обходит стороной и, если в них что-то и происходит,то не для всех - только для тех, кому очень, очень надо. Мне было надо, но я до сих пор не уверен, что этот дом существовал на самом деле - через месяц моей рыжеволосой подруге пришлось искать новое жилье, а следующим летом я вообще надолго уехал из города, а когда вернулся, на этом месте стояло какое-то современное здание из стекла и бетона, и ни от самого дома,ни от куста боярышника перед крыльцом не осталось и следа. Улочка, впрочем, никуда не делась - и на том спасибо.
Тогда, в первый раз, я просто утонул в атмосфере ее комнаты - в подвальном полумраке, в запахе яблок, в акварелях на стенах. Конечно, мы выпили чаю, конечно, я посмотрел картинки, а потом мы говорили и говорили, часов до трех ночи - и все не могли наговориться. А когда устали слова, разговор подхватили глаза и руки.
Лена рисовала очень много себя - словно не слишком верила в свое существование и потому старалась населить своими образами множество призрачных миров - вдруг хотя бы миры эти таким образом обретут некую материальность. Ни на одном из ее рисунков не было лиц. Одна такая картинка до сих пор висит у меня на стене - безликий оранжевый ангел летит, не поднимая крыльев, над оранжевым лесом.
Запах яблок тоже до сих пор со мной- всякий раз, как я вспоминаю о ней. Она приходила ко мне в редакцию и протягивала яблоко, мы грызли яблоки на набережной, ночью, после дождя, выбегали из дому босиком и бежали к реке, и садились на мокрый песок,и он плавился под нашими телами, и мир вокруг плавился, и весь август пах яблоками, и это было хорошо.
В начале сентября мы сорвались по трассе в соседний Владивосток, к морю. И мы получили свое море, по полной программе. Водитель грузовика высадил нас на Шаморе в четыре часа утра, и мы оказались один на один с ночью, песком, туманом, прибоем, криками чаек, предутренней прохладой - слишком много для нас двоих. Был сильный ветер с моря, и огромные волны с шумом набегали и разбивались у наших ног, одна за одной. Накатывающая сила - я впервые понял тогда, что это значит. Когда придет мое время, я снова окажусь на том берегу, уже один, и не смогу удержаться, и войду в эти воды, и меня смоет волной и закружит, и я стану волной, или горстью песка, или гадом морским. Когда придет мое время.
Но тогда нас было двое, и вскоре настало утро, мы согрелись и отправились в город. Целый день бродили по незнакомым улочкам, случайно вышли к костелу и остолбенели. Здание городского костела не такое уж старое, ему около ста лет, но построено оно поляками, вполне в готическом стиле - красный кирпич, башенки, стрельчатые окна. При советской власти в здании был городской архив, а потом его снова отдали католической общине. По такому празднику во все окна, от самых маленьких до огромных в два человечских роста, вставили роскошные витражи. Вот перед этими витражами мы и зависли на полчаса - у призрачных стеклянных фигур не было лиц. Не было лица у Него, и у апостолов не было лиц, и у волхвов, и у ангелов, и даже у ослика были только острые уши, а под ними гладкая морда, и все.
Потом мы зашли внутрь и пожалели об этом - изнутри лица оказались видны, обычные стеклянные лица, ничего особенного, испортили все впечатление. Зато с тех пор я знаю - в некоторые окна лучше смотреть только с одной стороны.
Когда мы вернулись с моря, пришлось искать новое жилье - и Лена нашла комнату в почти таком же деревянном доме, чуть попроще, зато на одной из центральных улиц. На улицу выходили три больших окна, но все они были наглухо забраны деревянными ставнями. Мне пришлось немало потрудиться, прежде чем удалось открыть два из них - ставни, судя по всему, давно никто не открывал, петли заржавели, а створки разбухли и заклинились. Третье окно открыть так и не удалось - но и двух хватило, чтобы комната наполнилась светом, ровно настолько, чтобы в ней можно было комфортно существовать.
В этом новом доме мы переживали зиму - как умели. Я учил ее играть на флейте, она все так же рисовала себя и - иногда - меня. Но когда останки бледной холодной гостьи смыло весенними дождями, обнаружилось, что это уже не совсем мы. Что-то сломалось между нами, ангел улетел.
Как только деревья оделись первой листвой, Лена покидала вещи в старый рюкзак и уехала в Питер. Через некоторое время уехал и я - сначала в Англию на фестиваль, потом в Москву, потом еще в тысячу разных мест.
Конечно, мы обещали писать друг другу. Конечно, не написали ни строчки. В конце лета я почти собрался приехать в Питер - но город меня не пустил. Теперь-то я знаю, что не стоило и пытаться - ей было не до меня тогда. Знаю, потому что мы все-таки встретились через несколько лет, в последний раз. Лена сказала мне тогда - знаешь, Питер чудесный город, но ты не представляешь,что значит жить там зимой. Эта вечная слякоть, день, заканчивающийся, не успев начаться, небо, лежащее прямо на крышах - это же Пи-тер-пи-тер-пи-тер-пи...
Город мостов и дворцов не принял мою рыжеволосую художницу, и еще через некоторое время ее унесло в такую глушь, где ее, пожалуй, смогут найти только волосатые кикиморы да одеревеневшие лешие. Не я,это точно.
У меня, впрочем,и не было особой необходимости ее искать - наше время кончилось, меня засосала другая жизнь. Если быть точным, меня размазало по всей карте между Москвой и Владивостоком, тонким слоем, и, если я и появлялся в родном городе, то ненадолго. В один из таких приездов я случайно прошел мимо дома, в котором мы жили, и обратил внимание, что окна первого этажа снова забраны тяжелыми ставнями цвета августовской листвы. Обратил, не не придал этому значения.
Через пару лет я опять оказался на том же месте, и уже удивился тому, что ставни по-прежнему глухи. Тогда я решил, что просто оказываюсь здесь именно тогда, когда комната пустует. Забавное совпадение, но ничего странного в этом нет. Я ошибался.
Еще через несколько лет я, наконец, собрал себя в кучку и вернулся в родной город- на этот раз надолго. Вышло так, что тот самый дом с зелеными ставнями находился как раз на полпути между моим домом и той редакцией, куда я устроился на этот раз. Я стал ходить мимо него дважды в день, на работу и с работы. Зима выдалась необычайно холодная, о том, чтобы ходить другим путем, не было и речи - поскорей бы оказаться в тепле. Поэтому я не сразу заметил, что в комнате, за запертыми ставнями, горит свет. Очень слабый, не больше пламени свечи - но горит.
Ноги мои стали ватными, а сердце выскочило из груди в холодный снег и, вереща, ускакало. Пришлось прислониться к дереву, чтобы не упасть. Не помню, ни как я дошел в тот вечер до дома, ни что мне снилось в ту ночь.
Следующим вечером огонек снова был на месте, и следующим после следующего тоже. Через неделю я решился, наконец, подойти к окну и заглянуть в щель.
Они были там - две фигуры, обе высокие, одна в белом балахоне, с длинными рыжими волосами, вторая в джинсах, майке и с дудочкой. Музыки не было слышно,но я и так знал,что он играет - "хорнпайп" Пёрселла. Свеча горела в углу, пламя ее замерло неподвижно, словно в комнате нет вообще никаких воздушных потоков.
Фигура в белом балахоне, словно почувствовав мой взгляд, подошла к моему окну и наклонилась - и, прежде чем отскочить в сторону, я успел заметить, что она не заслоняет собой свечи, пламя прекрасно видно сквозь.
Еще я успел заметить, что у обоих обитателей комнаты не было лиц. Просто волосы вокруг пустоты - и все.
Я достал из рюкзака яблоко, положил на снег под окном, развернулся и ушел прочь.
Бывает наоборот. Придет человек, сядет и слушает. И от его внимания становится так легко, будто танцуешь на облаке. И уже играешь не ты, потому что тебя нет - есть инструмент, есть музыка и есть слушатель. Иногда никто не приходит, но чувство, что тебя слушают, все равно появляется. И тогда почти видно, как открывается форточка где-то вверху и справа, и в нее сметает весь невидимый мусор, оставленный беспечными пешеходами. Ну да, уличные музыканты работают ассенизаторами, а вы думали.
Она прошла мимо меня и села на ограду метрах в десяти. Длинный светлый сарафан, длинные рыжие волосы- заходящее солнце жгло их таким огнем, что больно было смотреть. Я и не смотрел, ни одного прямого взгляда, я весь превратился в звуковой поток - для нее, для кого же еще - но краем глаза отмечал все же, что она еще там, сидит и слушает.
Солнце зашло окончательно, я сложил флейту, убрал шляпу с добычей и понял, что не прощу себе, если она сейчас просто встанет и уйдет. Я бросился вдогонку и так и сказал - не уходи, ты так слушала, так вообще никто не слушает, пожалуйста, не исчезай прямо сейчас, это неправильно.
Иногда бывает - встретишь человека впервые, а кажется, что вы знакомы давным-давно. Тут, однако, было что-то еще. Мы довольно быстро разобрались, что именно - примерно месяц назад я шел по бульвару, она шла мне навстречу, и получилось, натурально, как в той песне - "я обернулся посмотреть, не обернулась ли она посмотреть, не обернулся ли я". Только моя девочка-видение оказалась не Дашей, а Леной.
Центр города Ха - три длинных холма и две лощины между ними, словно гигантский бурундук провел по земле лапой. Когда-то в низинах меж холмов текли речки. Сейчас на их месте широкие бульвары, а сверху, на холмах- центральные улицы города.
Мы повернули налево и начали спускаться к бульвару. Нашелся повод пригласить меня в гости - Лена сама сказала, что она художница, я предложил опубликовать ее рисунки в газете, я действительно вел соответствующую рубрику, материал был нужен постоянно.
Она жила на углу бульвара и улочки,о существовании которой я раньше не подозревал. Странно, я прожил в городе двадцать лет, люблю ходить всякий раз новой дорогой и полагал, что уж центр-то мной истоптан вдоль и поперек.
Жила Лена, как положено художнице, в подвальчике. В подвальчике одного из таких деревянных домов, которые, кажется, само время обходит стороной и, если в них что-то и происходит,то не для всех - только для тех, кому очень, очень надо. Мне было надо, но я до сих пор не уверен, что этот дом существовал на самом деле - через месяц моей рыжеволосой подруге пришлось искать новое жилье, а следующим летом я вообще надолго уехал из города, а когда вернулся, на этом месте стояло какое-то современное здание из стекла и бетона, и ни от самого дома,ни от куста боярышника перед крыльцом не осталось и следа. Улочка, впрочем, никуда не делась - и на том спасибо.
Тогда, в первый раз, я просто утонул в атмосфере ее комнаты - в подвальном полумраке, в запахе яблок, в акварелях на стенах. Конечно, мы выпили чаю, конечно, я посмотрел картинки, а потом мы говорили и говорили, часов до трех ночи - и все не могли наговориться. А когда устали слова, разговор подхватили глаза и руки.
Лена рисовала очень много себя - словно не слишком верила в свое существование и потому старалась населить своими образами множество призрачных миров - вдруг хотя бы миры эти таким образом обретут некую материальность. Ни на одном из ее рисунков не было лиц. Одна такая картинка до сих пор висит у меня на стене - безликий оранжевый ангел летит, не поднимая крыльев, над оранжевым лесом.
Запах яблок тоже до сих пор со мной- всякий раз, как я вспоминаю о ней. Она приходила ко мне в редакцию и протягивала яблоко, мы грызли яблоки на набережной, ночью, после дождя, выбегали из дому босиком и бежали к реке, и садились на мокрый песок,и он плавился под нашими телами, и мир вокруг плавился, и весь август пах яблоками, и это было хорошо.
В начале сентября мы сорвались по трассе в соседний Владивосток, к морю. И мы получили свое море, по полной программе. Водитель грузовика высадил нас на Шаморе в четыре часа утра, и мы оказались один на один с ночью, песком, туманом, прибоем, криками чаек, предутренней прохладой - слишком много для нас двоих. Был сильный ветер с моря, и огромные волны с шумом набегали и разбивались у наших ног, одна за одной. Накатывающая сила - я впервые понял тогда, что это значит. Когда придет мое время, я снова окажусь на том берегу, уже один, и не смогу удержаться, и войду в эти воды, и меня смоет волной и закружит, и я стану волной, или горстью песка, или гадом морским. Когда придет мое время.
Но тогда нас было двое, и вскоре настало утро, мы согрелись и отправились в город. Целый день бродили по незнакомым улочкам, случайно вышли к костелу и остолбенели. Здание городского костела не такое уж старое, ему около ста лет, но построено оно поляками, вполне в готическом стиле - красный кирпич, башенки, стрельчатые окна. При советской власти в здании был городской архив, а потом его снова отдали католической общине. По такому празднику во все окна, от самых маленьких до огромных в два человечских роста, вставили роскошные витражи. Вот перед этими витражами мы и зависли на полчаса - у призрачных стеклянных фигур не было лиц. Не было лица у Него, и у апостолов не было лиц, и у волхвов, и у ангелов, и даже у ослика были только острые уши, а под ними гладкая морда, и все.
Потом мы зашли внутрь и пожалели об этом - изнутри лица оказались видны, обычные стеклянные лица, ничего особенного, испортили все впечатление. Зато с тех пор я знаю - в некоторые окна лучше смотреть только с одной стороны.
Когда мы вернулись с моря, пришлось искать новое жилье - и Лена нашла комнату в почти таком же деревянном доме, чуть попроще, зато на одной из центральных улиц. На улицу выходили три больших окна, но все они были наглухо забраны деревянными ставнями. Мне пришлось немало потрудиться, прежде чем удалось открыть два из них - ставни, судя по всему, давно никто не открывал, петли заржавели, а створки разбухли и заклинились. Третье окно открыть так и не удалось - но и двух хватило, чтобы комната наполнилась светом, ровно настолько, чтобы в ней можно было комфортно существовать.
В этом новом доме мы переживали зиму - как умели. Я учил ее играть на флейте, она все так же рисовала себя и - иногда - меня. Но когда останки бледной холодной гостьи смыло весенними дождями, обнаружилось, что это уже не совсем мы. Что-то сломалось между нами, ангел улетел.
Как только деревья оделись первой листвой, Лена покидала вещи в старый рюкзак и уехала в Питер. Через некоторое время уехал и я - сначала в Англию на фестиваль, потом в Москву, потом еще в тысячу разных мест.
Конечно, мы обещали писать друг другу. Конечно, не написали ни строчки. В конце лета я почти собрался приехать в Питер - но город меня не пустил. Теперь-то я знаю, что не стоило и пытаться - ей было не до меня тогда. Знаю, потому что мы все-таки встретились через несколько лет, в последний раз. Лена сказала мне тогда - знаешь, Питер чудесный город, но ты не представляешь,что значит жить там зимой. Эта вечная слякоть, день, заканчивающийся, не успев начаться, небо, лежащее прямо на крышах - это же Пи-тер-пи-тер-пи-тер-пи...
Город мостов и дворцов не принял мою рыжеволосую художницу, и еще через некоторое время ее унесло в такую глушь, где ее, пожалуй, смогут найти только волосатые кикиморы да одеревеневшие лешие. Не я,это точно.
У меня, впрочем,и не было особой необходимости ее искать - наше время кончилось, меня засосала другая жизнь. Если быть точным, меня размазало по всей карте между Москвой и Владивостоком, тонким слоем, и, если я и появлялся в родном городе, то ненадолго. В один из таких приездов я случайно прошел мимо дома, в котором мы жили, и обратил внимание, что окна первого этажа снова забраны тяжелыми ставнями цвета августовской листвы. Обратил, не не придал этому значения.
Через пару лет я опять оказался на том же месте, и уже удивился тому, что ставни по-прежнему глухи. Тогда я решил, что просто оказываюсь здесь именно тогда, когда комната пустует. Забавное совпадение, но ничего странного в этом нет. Я ошибался.
Еще через несколько лет я, наконец, собрал себя в кучку и вернулся в родной город- на этот раз надолго. Вышло так, что тот самый дом с зелеными ставнями находился как раз на полпути между моим домом и той редакцией, куда я устроился на этот раз. Я стал ходить мимо него дважды в день, на работу и с работы. Зима выдалась необычайно холодная, о том, чтобы ходить другим путем, не было и речи - поскорей бы оказаться в тепле. Поэтому я не сразу заметил, что в комнате, за запертыми ставнями, горит свет. Очень слабый, не больше пламени свечи - но горит.
Ноги мои стали ватными, а сердце выскочило из груди в холодный снег и, вереща, ускакало. Пришлось прислониться к дереву, чтобы не упасть. Не помню, ни как я дошел в тот вечер до дома, ни что мне снилось в ту ночь.
Следующим вечером огонек снова был на месте, и следующим после следующего тоже. Через неделю я решился, наконец, подойти к окну и заглянуть в щель.
Они были там - две фигуры, обе высокие, одна в белом балахоне, с длинными рыжими волосами, вторая в джинсах, майке и с дудочкой. Музыки не было слышно,но я и так знал,что он играет - "хорнпайп" Пёрселла. Свеча горела в углу, пламя ее замерло неподвижно, словно в комнате нет вообще никаких воздушных потоков.
Фигура в белом балахоне, словно почувствовав мой взгляд, подошла к моему окну и наклонилась - и, прежде чем отскочить в сторону, я успел заметить, что она не заслоняет собой свечи, пламя прекрасно видно сквозь.
Еще я успел заметить, что у обоих обитателей комнаты не было лиц. Просто волосы вокруг пустоты - и все.
Я достал из рюкзака яблоко, положил на снег под окном, развернулся и ушел прочь.