рано или поздно, так или иначе
эту тему Бырмырчик загадала Стрейнджеру, а потом Рецца - Бырмырчику, "я всегда мечтал о собаке", и вначале у меня получилась сопливая муть, потом - хоррор из жизни сиблингов, а потом все как-то само собой получилось. Ну или не получилось.
И с собакой не получилось, подумал Пашка.
Он мечтал, чтобы у них дома поселился пограничный пес Алый, умный, как настоящий друг; вместо этого родители сказали, что заводят еще одного ребенка. Пашка тогда орал весь вечер: "А собаку мне нельзя, потому что вы не хотите! А вам, значит, ребенка можно - а его я не хочу! Не нужен мне ваш дурацкий ребенок, хочу собаку!" - а потом на неделю перестал разговаривать с родителями; продержался бы и дольше - но они так глупо себя вели, будто Пашки вовсе нет рядом, так что мучать их дальше не было никакого смысла.
Ничего-ничего, говорила бабушка, а за ней и тётя Настя, увидишь маленького - и сразу его полюбишь.
Мама привезла из роддома противно скрипящий сверток - что там было любить?.. Пашка плюнул на пол и вышел из комнаты и еще неделю с родителями не разговаривал бы - но им и так было не до него. Сначала Пашку это бесило, а потом он почувствовал: наконец-то от него отстали. Стало можно позвонить матери из школы - мам, я приду поздно, тут у нас с ребятами, да, уроки сделал; стало можно уходить гулять надолго - да, мобильник взял, поел, не волнуйся, - оставаться ночевать у друзей... Отличная жизнь для тринадцати лет; но собаку Пашка родителям иногда припоминал.
А потом брат подрос, и с ним стало можно проделывать всякие штуки. Например, сказать ему: да, можно-можно, - а потом долго укорять мать: ну что же ты утюг-то не спрятала! Брат учился быстро, и, по утрам обуваясь в темном коридоре (свет включать было нельзя, чтобы не разбудить "маленького"), Пашка чертыхался и матерился: Мишка подкладывал в его ботинки детали лего, мелкие и острые.
Как-то Пашка притащил из школы ветрянку - никто не заболел, кроме младшего брата, которого родители раскрасили сначала зелеными точками, а потом, решив, что это слишком скучно - звездочками и цветочками. Пашка тогда сказал, что это ерунда и девчачьи сопли, и нарисовал на спине Мишки план захвата Трои (хотел изобразить одну из греко-персидских войн, но места оказалось недостаточно). Мама потом в красках пересказывала подругам, какое лицо было у педиатра...
В два года Мишка превратился в идеального брата и пробыл таковым примерно до своих трех. Тогда Пашка смастерил ему ошейник, выучил простейшим командам - и брата можно было в любой момент нейтрализовать, сказав ему: "Толстый, место!" Потом Толстый перестал приносить апорт и слушаться команды: "Тихо!", начал разговаривать... а потом Пашка познакомился с Леной, а потом было медучилище - и как-то сразу стало не до того, приходил домой поздно, да и не каждую ночь, а о Толстом слышал только от мамы, и то куда реже, чем "что это опять за запах", - а потом Питер, институт...
...когда Пашка приехал на каникулы после первого курса, Мишке было шесть с лишним, и звать его, тонкого и смуглого, Толстым Бутузом, оказалось еще приятнее, чем раньше.
Так все и крутилось дальше - Пашка осел в Питере, Мишка рос при родителях в Перми.
А потом однажды случилась Валя. Пашка отрабатывал практику в травмпункте, Валя пришла с сильным ушибом копчика, они еще шутили - жопу не загипсуешь, нужен полный покой и сон на жестком, - ну и, понятное дело, Пашка пошел ее проводить, - ледяные дороги, опасность повторной травмы, а вы всех паиенток провожаете до дома - нет, только самых симпатичных, то есть Вы первая и единственная, - по дороге зашли в аптеку, Валя купила все выписанные доктором лекарства, - вот рецепт на обезболивающее; а с Вами выгодно дружить, - и у подъезда Валя сказала:
- Чай или кофе?
- Борщ, если можно, - кивнул Пашка. - Или что еще. От кофе уже желудок сводит.
И, поднимаясь в лифте, думал: приятно, конечно, а и стремно: сразу домой зовет.
Сунув ключ в замок, Валя предупредила:
- Посторонитесь. И руки вытяните чуть вперед, открытыми ладонями.
- А?
- Бэ. Надеюсь, Вы не боитесь собак.
- АЫЫЫЫЫЫ! - раздалось из-за двери.
Валя щелкнула ключом, и Пашка выдохнул:
- Ох ты ж йомайо!
Навстречу ему вышла самая странная собака на свете: огромная, по пояс взрослому мужчине, клочковатая, будто ее использовали вместо половой тряпки, а, выжав, забыли раскрутить, и пузатая как дирижабль.
- Понятно, почему ты не боишься чужих, - проговорил Пашка, больше всего на свете желая оказаться где-нибудь еще.
- Фрося, свои. Руки сделай как я сказала.
Пашка послушно вытянул ладони, собака обнюхала их, прикасаясь холодным мокрым носом, брезгливо фыркнула, посмотрела на хозяйку и снова застонала:
- АЫЫЫЫЫ!
- Бляаа, - выдохнула Валя, прихрамывая, вошла в квартиру, повернула собаку к себе задом и проговорила, обращаясь уже к Пашке:
- Роды принимал когда-нибудь?
"Твою же мать, зашел в гости", - с тоской подумал Пашка, а вслух сказал:
- Ну не у животных же.
- А! - отмахнулась Валя - и закричала, схватившись рукой за попу: - А-а-а-а!
- Так, сначала руки мыть, потом ты, потом собака, - распорядился Пашка, и понеслось: устроил Валю на ковре в единственной комнате (диван оказался недостаточно жестким), накормил ее обезболивающим, уложил ей на копчик ледяной компресс ("Почему котлета? - Это я должен спросить, почему ты не держишь в морозилке специальный медицинский компресс или хотя бы лед в пакетиках! Что нашлось, то и кладу, не возникай"), а также сблизился с Фросей больше, чем ему хотелось бы. Валя держала собаку за голову и руководила Пашей, сам же он удивлялся, насколько у животных все легче проходит.
Через пару часов, после трех удивительно уродливых щенков, прекраснее которых не было ничего на свете, Пашка под тем же руководством застелил Фросин матрасик чистым бельем, укрепил на распорках специальную дверку, отделяющую собачий угол от остальной комнаты, и склонился перед девушкой, подогревающей копчиком уже четвертую котлету:
- Чего еще изволите?
Валя хихикнула:
- Ее теперь пописать надо вывести. И все, на чем кровь, выкинь прямо в мусорный бак - не в ведро, из ведра достанет и съест: инстинкты.
Пашка стаскал сдувшуюся и упиравшуюся суку на улицу, вернувшись, вымыл ей лапы и спросил Валю:
- Мне вот интересно - а как бы ты управилась без меня?
- Ну, во-первых, я не собиралась сегодня ломать себе хвост. Во-вторых, у нас по вязке еще два дня до пэдээра. А в-третьих, зато ты приобрел бесценный опыт по оказанию помощи двум дамам сразу.
Недолгий срок их знакомства помешал Пашке грубо пошутить на тему физиологии; вместо этого он сказал:
- Знаешь, в детстве я мечтал о собаке... Придурок. Так что у тебя там насчет пожрать?
- В холодильнике - собачья каша, вкусная, ты не думай. Овсянка с говядиной. Больше ничего не успела. Ну и котлеты, если хочешь, пожарь, а если не хочешь - я их сырыми сожру, сил нет никаких.
Через два месяца, забирая со склада двадцатикилограммовый мешок собачьего корма, Пашка подумал: "Надо позвонить Толстому. Спросить, не хочет ли он щеночка", - и захохотал, представив себе тощего высокого брата в компании ирландского волкодава: "Вот мама удивится!"
И с собакой не получилось, подумал Пашка.
Он мечтал, чтобы у них дома поселился пограничный пес Алый, умный, как настоящий друг; вместо этого родители сказали, что заводят еще одного ребенка. Пашка тогда орал весь вечер: "А собаку мне нельзя, потому что вы не хотите! А вам, значит, ребенка можно - а его я не хочу! Не нужен мне ваш дурацкий ребенок, хочу собаку!" - а потом на неделю перестал разговаривать с родителями; продержался бы и дольше - но они так глупо себя вели, будто Пашки вовсе нет рядом, так что мучать их дальше не было никакого смысла.
Ничего-ничего, говорила бабушка, а за ней и тётя Настя, увидишь маленького - и сразу его полюбишь.
Мама привезла из роддома противно скрипящий сверток - что там было любить?.. Пашка плюнул на пол и вышел из комнаты и еще неделю с родителями не разговаривал бы - но им и так было не до него. Сначала Пашку это бесило, а потом он почувствовал: наконец-то от него отстали. Стало можно позвонить матери из школы - мам, я приду поздно, тут у нас с ребятами, да, уроки сделал; стало можно уходить гулять надолго - да, мобильник взял, поел, не волнуйся, - оставаться ночевать у друзей... Отличная жизнь для тринадцати лет; но собаку Пашка родителям иногда припоминал.
А потом брат подрос, и с ним стало можно проделывать всякие штуки. Например, сказать ему: да, можно-можно, - а потом долго укорять мать: ну что же ты утюг-то не спрятала! Брат учился быстро, и, по утрам обуваясь в темном коридоре (свет включать было нельзя, чтобы не разбудить "маленького"), Пашка чертыхался и матерился: Мишка подкладывал в его ботинки детали лего, мелкие и острые.
Как-то Пашка притащил из школы ветрянку - никто не заболел, кроме младшего брата, которого родители раскрасили сначала зелеными точками, а потом, решив, что это слишком скучно - звездочками и цветочками. Пашка тогда сказал, что это ерунда и девчачьи сопли, и нарисовал на спине Мишки план захвата Трои (хотел изобразить одну из греко-персидских войн, но места оказалось недостаточно). Мама потом в красках пересказывала подругам, какое лицо было у педиатра...
В два года Мишка превратился в идеального брата и пробыл таковым примерно до своих трех. Тогда Пашка смастерил ему ошейник, выучил простейшим командам - и брата можно было в любой момент нейтрализовать, сказав ему: "Толстый, место!" Потом Толстый перестал приносить апорт и слушаться команды: "Тихо!", начал разговаривать... а потом Пашка познакомился с Леной, а потом было медучилище - и как-то сразу стало не до того, приходил домой поздно, да и не каждую ночь, а о Толстом слышал только от мамы, и то куда реже, чем "что это опять за запах", - а потом Питер, институт...
...когда Пашка приехал на каникулы после первого курса, Мишке было шесть с лишним, и звать его, тонкого и смуглого, Толстым Бутузом, оказалось еще приятнее, чем раньше.
Так все и крутилось дальше - Пашка осел в Питере, Мишка рос при родителях в Перми.
А потом однажды случилась Валя. Пашка отрабатывал практику в травмпункте, Валя пришла с сильным ушибом копчика, они еще шутили - жопу не загипсуешь, нужен полный покой и сон на жестком, - ну и, понятное дело, Пашка пошел ее проводить, - ледяные дороги, опасность повторной травмы, а вы всех паиенток провожаете до дома - нет, только самых симпатичных, то есть Вы первая и единственная, - по дороге зашли в аптеку, Валя купила все выписанные доктором лекарства, - вот рецепт на обезболивающее; а с Вами выгодно дружить, - и у подъезда Валя сказала:
- Чай или кофе?
- Борщ, если можно, - кивнул Пашка. - Или что еще. От кофе уже желудок сводит.
И, поднимаясь в лифте, думал: приятно, конечно, а и стремно: сразу домой зовет.
Сунув ключ в замок, Валя предупредила:
- Посторонитесь. И руки вытяните чуть вперед, открытыми ладонями.
- А?
- Бэ. Надеюсь, Вы не боитесь собак.
- АЫЫЫЫЫЫ! - раздалось из-за двери.
Валя щелкнула ключом, и Пашка выдохнул:
- Ох ты ж йомайо!
Навстречу ему вышла самая странная собака на свете: огромная, по пояс взрослому мужчине, клочковатая, будто ее использовали вместо половой тряпки, а, выжав, забыли раскрутить, и пузатая как дирижабль.
- Понятно, почему ты не боишься чужих, - проговорил Пашка, больше всего на свете желая оказаться где-нибудь еще.
- Фрося, свои. Руки сделай как я сказала.
Пашка послушно вытянул ладони, собака обнюхала их, прикасаясь холодным мокрым носом, брезгливо фыркнула, посмотрела на хозяйку и снова застонала:
- АЫЫЫЫЫ!
- Бляаа, - выдохнула Валя, прихрамывая, вошла в квартиру, повернула собаку к себе задом и проговорила, обращаясь уже к Пашке:
- Роды принимал когда-нибудь?
"Твою же мать, зашел в гости", - с тоской подумал Пашка, а вслух сказал:
- Ну не у животных же.
- А! - отмахнулась Валя - и закричала, схватившись рукой за попу: - А-а-а-а!
- Так, сначала руки мыть, потом ты, потом собака, - распорядился Пашка, и понеслось: устроил Валю на ковре в единственной комнате (диван оказался недостаточно жестким), накормил ее обезболивающим, уложил ей на копчик ледяной компресс ("Почему котлета? - Это я должен спросить, почему ты не держишь в морозилке специальный медицинский компресс или хотя бы лед в пакетиках! Что нашлось, то и кладу, не возникай"), а также сблизился с Фросей больше, чем ему хотелось бы. Валя держала собаку за голову и руководила Пашей, сам же он удивлялся, насколько у животных все легче проходит.
Через пару часов, после трех удивительно уродливых щенков, прекраснее которых не было ничего на свете, Пашка под тем же руководством застелил Фросин матрасик чистым бельем, укрепил на распорках специальную дверку, отделяющую собачий угол от остальной комнаты, и склонился перед девушкой, подогревающей копчиком уже четвертую котлету:
- Чего еще изволите?
Валя хихикнула:
- Ее теперь пописать надо вывести. И все, на чем кровь, выкинь прямо в мусорный бак - не в ведро, из ведра достанет и съест: инстинкты.
Пашка стаскал сдувшуюся и упиравшуюся суку на улицу, вернувшись, вымыл ей лапы и спросил Валю:
- Мне вот интересно - а как бы ты управилась без меня?
- Ну, во-первых, я не собиралась сегодня ломать себе хвост. Во-вторых, у нас по вязке еще два дня до пэдээра. А в-третьих, зато ты приобрел бесценный опыт по оказанию помощи двум дамам сразу.
Недолгий срок их знакомства помешал Пашке грубо пошутить на тему физиологии; вместо этого он сказал:
- Знаешь, в детстве я мечтал о собаке... Придурок. Так что у тебя там насчет пожрать?
- В холодильнике - собачья каша, вкусная, ты не думай. Овсянка с говядиной. Больше ничего не успела. Ну и котлеты, если хочешь, пожарь, а если не хочешь - я их сырыми сожру, сил нет никаких.
Через два месяца, забирая со склада двадцатикилограммовый мешок собачьего корма, Пашка подумал: "Надо позвонить Толстому. Спросить, не хочет ли он щеночка", - и захохотал, представив себе тощего высокого брата в компании ирландского волкодава: "Вот мама удивится!"