Птицы, папа - 2
Начало здесь.
Следующим утром везде вокруг царила суматоха: в доме собрались женщины, чтобы омыть тело Биби перед похоронами, во дворе с каждым часом собиралось все больше мужчин, чтобы посплетничать и обсудить детали грядущей церемонии (на кладбище женщин не допускали), а на кухне Амина и другие родственницы сбивались с ног, пытаясь решить, что приготовить для грядущего эйсана - поминок, следующих за погребением.
Зара лежала в самой дальней комнате, повернувшись лицом к стене, как Биби днем раньше, и с самой ночи не произносила ни слова. Обнаружив дочь в таком состоянии, мама, которая прибежала сюда сразу после звонка деда, даже не пыталась скрывать свою злость: то и дело срывалась на Амине и остальных женщинах, огрызалась на деверей и демонстративно не присоединялась к общим приготовлениям, чем вызывала недоуменные взгляды родственников. В конце концов, Рена пусть и живет в городе, бормотали они, но она одна из старших невесток семьи и обязана участвовать! Вместо этого мама оставила разбираться с делами растерянного папу, а сама плотно закрыла дверь, прилегла рядом с Зарой и, приобняв её со спины, долго тихо спрашивала: что случилось? Расскажи мне, гарагёз, моя черноглазка, что, что с тобой случилось?
Но Зара молчала.
- Азраил! - многозначительно перешептывались тетушки на кухне, обсуждая произошедшее. - Ангел Смерти. Ночью приходил за Биби, а ребенок его увидел... Испугался... Наверняка...
Дед Ширали то появлялся в толпе, то исчезал, как седая тень. «Глаза у старика на мокром месте», - пробегал по толпе шепот, когда он отходил, чтобы поговорить с очередной группой гостей, - «горюет из-за сестры». К комнате, где находилась Зара, он подошел один-единственный раз, чтобы сообщить невестке, что пришли плакальщицы, которых нужно встретить. Услышав звук его голоса, Зара задрожала всем телом и, нащупав рукой край одеяла, поспешно натянула на себя с головой. Заметив это, мама поджала губы.
- Простите, Шия, - сухо ответила она. - Я пока занята. Спросите Амину.
В обычное время подобный ответ не устроил старика, но сейчас он, как ни странно, просто кивнул. Зара спиной чувствовала на себе его взгляд, тяжелый, как каменная плита над будущей могилой Биби, и зажмурилась, чтобы меньше бояться.
«Я невидима, я невидима, никто меня не видит».
Мама дождалась, пока в коридоре стихнут звуки шагов свёкра, снова присела на край кровати и спросила настолько мягко, насколько могла:
- Тебя дедушка напугал вчера?
Перед глазами снова возник приглушенный свет огня, образ безумных птиц, дерущихся друг с другом на смерть и бесконечная золотая нить, которую коршун вытягивал и вытягивал из горла поверженной цапли... Зара мучительно сжала губы и, не открывая глаз, кивнула: да, да. Он.
В ответ мама завалила её вопросами, а не получив ответа ни на один, вскочила на ноги, подумала, куда-то ненадолго отошла. Спустя минуту Зара почувствовала, как в руки ей вкладывают ручку и блокнот.
- Напиши, - шепнула мама. - Хочешь написать? Ты же умеешь.
Открыв глаза, Зара перелистала книжицу, - на некоторые страницы она смотрела настолько внимательно, будто пыталась разглядеть в них картинку, - но в конце концов закрыла, так ничего и не написав, хотя отдавать обратно тоже не стала. Мама вздохнула.
Потом всё было как в тумане: Зара чувствовала себя подслеповатым котенком, которого несут куда-то за пазухой, узкой и неровной дорогой. После того, как похороны Биби закончились и прошли положенные три дня траура, мама собрала вещи, договорилась с одним из своих племянников, который собирался ехать в город, и сообщила родственникам, что не останется в Ленкорани до конца лета, как планировала, а возвращается вместе с дочерью домой. Зара слышала, как после этого родители особенно громко ругались за стеной, пока она пыталась уснуть - то в соседней спальне, то на кухне, то даже в гостиной, при всех. «Она не разговаривает четвертый день» - говорила мама голосом, который даже нельзя было назвать криком: это был страшный голос, от которого Заре хотелось превратиться в крошечную песчинку, раствориться в воздухе и исчезнуть. - «Наша дочь не разговаривает четвертый день и едва встает с постели, а ты хочешь, чтобы я оставалась здесь?!»
В ответ папа кричал что-то о том, что в Ленкорани тоже есть врачи, что она выставляет его дураком перед всей деревней, что они должны подождать хотя бы до тех пор, пока не истекут семь дней траура, что лишние четыре дня в Баку все равно ничего не изменят. Иногда Зара слышала, как в разгар их ругани падали на пол стулья, а один раз - как разбилось по стену что-то хрупкое, похожее на стекло или хрусталь. Сразу после этого мама ворвалась в комнату вся красная и запыхавшаяся, громко захлопнула за собой дверь и в ту ночь больше никуда не ушла, осталась спать с ней.
Папа тоже потом пришел, когда мамы не было, присел рядом, погладил её по волосам и спросил слегка надломленным голосом:
- Да что же с тобой?
Тогда Зара заплакала - беззвучно, зажмурившись, - и крепко прижалась лбом к его плечу, словно пытаясь спрятаться. Ей так хотелось рассказать ему о коршуне, который смотрел прямо на неё, и о цапле, которая не хотела умирать, и обо всем, что произошло позже, хотелось рассказать тоже, но она не могла. К тому же, папа, обычно такой сильный и неуязвимый, теперь выглядел грустным и потерянным, и от этого становилось только хуже. Страшнее. На следующее утро мама сообщила, что все, наконец, договорились между собой, и что они сейчас же едут обратно, а папа приедет сразу следом, когда пройдут семь первых траурных дней.
В Баку они долго ходили по врачам, то к одному, то к другому, то к третьему. Зара запомнила, как ей мучительно осматривали горло и уши, как стучали молоточком по коленям и ступням, как брали бесконечные анализы крови, которые почему-то впервые было не страшно сдавать (то, что однажды пришлось раздеться перед незнакомой женщиной-доктором, было куда страшнее). «Физически с ней все в порядке», - в конце концов сказал маме мрачный невролог, от которого сильно пахло одеколоном. - «Но ваша дочь чего-то так сильно испугалась, что шок повлиял на её нейронные связи. Это называется пси-хо-со-ма-ти-ка». Он выписал им направление к детскому психологу, к которому посоветовал обратиться, если через пару недель все не пройдет как-нибудь само. Мама, заметно похудевшая за последнее время, взяла направление в руки, взглянула на него пустым взглядом, но через секунду сбросила с себя оцепенение и кивнула.
По городу, тем временем, жаркими волнами расходилось лето: каждое утро солнце поднималось над Каспийским морем, напоминая бледную тень самого себя, но уже к полудню палило так, что нечем было дышать. Зара продолжала носить с собой блокнот, подаренный мамой, и в один из самых душных дней уселась в прохладной тени на балконе, раскрыла блокнот на коленях и немигающим взглядом уставилась на чистые белые страницы. В ветвях инжирных деревьев, растущих под домой, не смолкая трещали десятки мелких птиц, а Зара все смотрела и смотрела на блокнот, пока не вынула из кармана карандаш и не начала рисовать - неуверено, по-детски, как и положено человеку, который никогда такому не учился. Но с каждым разом у неё выходило все четче, все детальнее: крупная птица с огромными глазами, тонкая птица с вытянутой шеей. Комната. Свеча.
Психолог, к которой привела её мама, была улыбчивой теткой с пухлым круглым лицом и смешной стрижкой, как у мальчика. Она кормила Зару миндалем и жареным арахисом, с большим интересом разглядывала её рисунки, но явно ничего не понимала и постоянно спрашивала какую-то ерунду: тебя часто кошмары снятся, да, балам? Кошмары?
Ей не снились кошмары. Они приходили, когда Зара не спала - стояла с мамой в очереди в магазине или смотрела с папой новости по вечерам. Впервые это произошло почти сразу после их возвращения, когда они втроем гуляли по бульвару: после очередного порыва ветра Заре вдруг сильно надавило на переносицу, будто кто-то настойчиво прикоснулся пальцем к её лбу, а спустя секунду мир вокруг девочки опять раздвоился. И первым же, что она увидела, стала летящая на неё птица. Кажется, это был ястреб или, может, сокол, Зара точно не знала, только успела заметить острый крючковатый клюв и широкие крылья, которые падали на неё прямо с неба, целясь в голову. Содрогнувшись всем телом, она резко отпрыгнула в сторону и чуть не свалилась на асфальт; ястреб-сокол со свистом пронесся мимо и растворился в янтаром свете фонарей за её спиной.
Родители застыли на месте, как вкопанные.
- Гызым, - произнес папа, которой только что держал её за руку. - Дочка, ты... что?
Вместо ответа Зара опустила глаза и увидела, что вместо ног у неё длинные когтистые лапы. В то же время нормальное зрение показывало совершенно обычные сандалии золотистого цвета, которые папа купил ей буквально вчера в «Садараке», а торчали из них наружу совершенно обычные пальцы ног, на которые мама не так давно бережно нанесла лак. Тут пять и там пять, только безымянные согнуты под слегка неестественным углом. Так всегда было.
- Ей через два месяца в школу, - громко прошептала мама, выйдя в коридор после того, как они уложили её спать. - В сентябре. Как мы отправим дочь в школу, если это не пройдет? Что мы будем делать?...
В ответ папа сказал что-то неразборчивое (Зара расслышала только «Киев», «Сергей из института», «больница»). Какое-то время родители еще шептались между собой, стоя под дверью, пока не ушли говорить на кухню. Тогда Зара повернулась на другой бок, натянула одеяло на голову так, чтобы наружу точно не высовывалось ни волоска, а прежде чем попробовать заснуть, решила снова быстро взглянуть на свои ноги. На всякий случай. А вдруг у неё получится «включить» второе зрение самостоятельно?... Но ничего не вышло - буквально на долю секунды Заре показалось, что пальцы ног снова вытягиваются в хищные ребристые лапы, но потом все исчезло, как не было. Не понимая, радоваться этому или, наоборот, пугаться, девочка поспешно втянула пятки под одеяло и закрыла глаза.
О том, что заболел дедушка, они узнали пару недель спустя, когда папе начали в панике звонить многочисленные родственники - только за первый вечер он получил, наверное, больше семи звонков. Разговоры шли долго, громогласно, нудно: папа едва успевал договорить с одним человеком, как уже должен был говорить со следующим. Однажды Зара увидела, как от напряжения у него начала идти носом кровь - с ним частенько такое случалось, а во время особо сильных приступов он обычно ходил по дому с ватными шариками в ноздрях. Это её разволновало. Из услышанного следовало, что с дедом Ширали происходит что-то серьёзное, что он почти ничего не ест, а главное, что все это совершенно неожиданно. «Горло», говорили одни, «и сердце», добавляли другие. Зара знала, что папа был единственным сыном дедушки, живущим в городе, поэтому такие новости он обычно узнавал позже всех. Но он же чаще всех оплачивал самые серьёзные денежные расходы. Последнее Заре объяснила мама, когда с покрасневшими от злости щеками рассказала ей, что их грядущая поездка к детскому неврологу в Киев, видимо, отменяется, потому что папе нужны деньги на лекарства и возможные операции для дедушки.
- Очень он себя любит, твой дед, - бросила мама с плохо скрываемым раздражением. - Восемьдесят семь лет, а чуть что где-то заколет, так тут же к лучшим врачам его вези, к самым дорогим, самым известным! Хочет жить вечно.
В ту ночь Зара никак не могла заснуть. На другом конце квартиры привычно ссорились родители, но в этот раз она не стала накрываться одеялом и подушкой так, чтобы ничего не слышать; на неё напало странное оцепенение, от которого все звуки и чувства стали тише сами по себе. Зара лежала в кровати, смотрела в потолок, слушала, как крыша над головой грохочет от порывов ветра, - они жили на последнем этаже, так было каждую ночь, - и следила за тем, как свет луны рисует на потолке и стенах меняющиеся узоры. В какой-то момент она выдохнула и решилась взглянуть на свои руки и ноги, откуда-то зная, что сейчас увидит. И точно - вместо ног у неё были те самые птичьи когти, а вместо рук - серые крылья, аккуратно сложенные на груди. Но все же Зара не закричала; может, потому что вообще сейчас не могла кричать, а может, потому что ей не было так уж страшно. Вместо этого она заставила себя несколько раз быстро-быстро моргнуть, чтобы видение пропало, и перевела взгляд в другую сторону.
«Меня никто не видит».
Узоры на потолке и стенах продолжали меняться. Следя за ними, Зара впала в вязкую дрему на грани сна и бодрствования; голоса родителей на кухне зазвучали еще тише, пока не замолкли совсем. Она не успела понять, как снова оказалась в дядином доме в Ленкорани - причем почему-то сверху, под потолком в гостиной, откуда сразу же увидела бабушку. Старухе было тяжело ходить из-за больных ног и лишнего веса, поэтому большую часть времени она проводила на диване и часто засыпала прямо на нем. Летом диван иногда выставляли во двор, а в остальное время он стоял в гостиной напротив главного входа и ведущей во двор лестницы: так бабушке было удобнее следить за всем, что происходило на улице и в домах напротив.
Сейчас она спала. Зара неотрывно смотрела на неё и ощущала тревогу в области гортани, которая все нарастала и нарастала, как опухоль. Кроме бабушки в гостиной никого не было - дядя с женой и детьми спали у себя, дедушка наверняка был в спальне. Внезапно старуха дернулась, засопела, распахнула глаза и с кряхтением попробовала сесть. Когда ей, наконец, это удалось, она немного отдышалась, потянулась к костылям, прислоненным к ближайшему креслу и, оперевшись на них, грузными мелкими шагами пошла в сторону ванной. Тревожное чувство в области гортани, уже больше похожее на приступ чесотки, стало еще сильнее, и Зара раскрыла клюв, чтобы хоть как-то его остудить. Затем она перескочила из одной стороны потолка на другую, чтобы лучше видеть - вход в ванную находился в самом дальнем конце коридора, рядом с ведущей наружу лестницей, и чтобы разглядеть и его тоже, Заре пришлось бы подлететь совсем близко. Она ясно услышала, как старуха одной рукой открыла скрипучую дверь, как она сделала вперед первый шаг, второй, третий, а потом услышала, как раздался оглушающий шелест крыльев, а секунду спустя, женский вопль. Зара тут же сорвалась с места, метнулась к ванной, больше не боясь быть замеченной, но не успела - бабушкино тело с чудовищным грохотом упало на голый кафель, а костыли, с секундной задержкой, один за другим рухнули ей на грудь. Следом из темноты вылетел желтоглазый коршун. Он был таким же огромным, как в прошлый раз. Издав громкий звук, коршун опустился мертвой женщине на живот и цепко клюнул её в области сердца: раз, два. Три. И сразу же в горло, столько же раз. Крови не было - то, что появилось потом, вообще не было похоже на настоящие раны, - но из крошечных точек, показавшихся на теле бабушки, стали просачиваться наружу две тонкие, красноватые нити, напоминающие блестящих червей. Не теряя времени, коршун подцепил обе кончиком клюва и заглотил одну за другой.
«Я невидима», - подумала Зара. - «Никто меня не видит», и сама не поняла, как налетела на коршуна раньше, чем успела испугаться и исчезнуть. Не ожидавший нападения зверь издал удивленный вопль, а потом, кажется, узнал её, и удивился еще больше. Это не помешало ему тут же атаковать в ответ - Зара почувствовала удары области клюва и гортани и тревога, которую она испытывала, превратилась в острую режущую боль. Но вместо того, чтобы сдаться, она изо всех сил замахала крыльями, пытаясь согнать коршуна с мягкого мертвого тела. Почему-то это было важно. Но все же что-то пошло не так - сама мягкость мертвой бабушки утянула её за собой, заставив потерять равновесие, и в следующее мгновение Зара снова обнаружила себя в красной комнате Биби, рядом с окном в стене. И все опять повторилось, как случилось тогда: она закричала, а дедушка, у которого были птичьи глаза, медленно поднялся, подошел и наотмашь ударил её по губам. Раз, два, три.
- Агзывы юм, - произнес он чуть менее бесстрастно, чем минуту назад с Биби. - Закрой рот. Закрой рот. Закрой рот!
Зара чуть не захлебнулась от смеси боли, страха и обиды. Вскрикнув в последний раз, она попыталась оттолкнуть его, но вместо этого снова завалилась куда-то назад, поскользнулась, а когда открыла глаза, то поняла, что очень тяжело дышит, уставившись в потолок. Ветер за окном стих и крыша больше не громыхала над её головой, зато удары сердца были такими громкими, что звенели прямо в ушах. В коридоре кто-то включил свет, раздались голоса, шум, а пару минут спустя мама осторожно распахнула дверь в её спальню, которая и так была приоткрыта, проскользнула внутрь и подошла к кровати.
- Черноглазка, - шепнула мама, присев на корточки, - ты не спишь?
Стараясь не показывать, насколько она рада её видеть, Зара приподнялась на локте и покачала головой.
- Нам нужно ехать в Ленкорань, - все так же шепотом сказала мама. Даже её шепот прозвучал грустно. Протянув руку, она погладила Зару по густым запутавшимся волосам. - Бабушка умерла.
_____________________________
балам* - дитя моё (азрб.)
внеочередный текст, вторая часть последнего рассказа. тема Чингизида «нас тут не двое».
ту би кантиньюд