Фрагмент
Артур, он же Пятрас (смерть - не причина забывать своё прежнее имя, особенно если почти сразу воскрес) сегодня ночует дома, в крошечной съёмной студии возле вокзала; когда-то тут были трущобы, а теперь приятный и тихий, но пока, слава богу, не ставший модным и дорогим район.
В последнее время Артур редко спит дома, остаётся то у Даны, то в «Крепости», у него там есть раскладное кресло-кровать. Всё-таки бар - его бывшая мастерская, в прошлой жизни, когда Пятрас был только Пятрасом, он очень любил там спать.
Но сегодня Артуру обязательно надо быть дома. Не потому что у него там назначена встреча, или появились дела. Просто надо, и всё. Артур всегда знает, что ему надо делать вот конкретно сейчас. Ну или не знает, а чувствует. Какая разница. Главное - этому чувству-знанию доверять. А он доверяет. Артур (как и Пятрас) вообще человек доверчивый. И это его сильная сторона.
Дома у Артура даже как-то слишком уютно для холостяцкой квартиры; сложно сказать, почему. Здесь обычные светло-серые стены, тёмно-серые шторы, старая икейская мебель - диван и забитые книгами стеллажи. Деревянные подоконники, скрипучие половицы, вместо люстры светильники в каждом углу. А на стенах невидимые картины. То есть картины, которые Пятрас помнит так ясно, что почти по-настоящему видит; с точки зрения стороннего наблюдателя, в доме нет никаких картин. Но именно они создают особую атмосферу, как и тихая музыка, которую невозможно услышать, как и шум реки за окном, за которым нет никакой реки.
***
У Артура три памяти. Слишком много для нормального человека, люди обычно с одной не справляются. Но Артуру три - в самый раз.
Первая память - Артура, мальчишки, который до пятнадцати лет просидел лицом в стену, а когда его беспокоили, страшно выл и рычал. И вдруг неожиданно выздоровел, хотя от него давным-давно отказались врачи. На самом деле, «выздоровел» - неудачное определение, просто некого стало лечить. Мальчишка сбежал оттуда, где родился по какой-то нелепой ошибке, и не хотел задерживаться ни на миг. Ему там (здесь) было невыносимо всё, включая свет, запахи, звуки, мысли людей, их ощущения и общий раздёрганный ритм. Особенно ритм, который сводил с ума даже когда люди оставляли его в покое. Человеческий мир постоянно звенит и пульсирует - резко, грубо, фальшиво, не так, как надо, совершенно не так! От этого ритма невозможно избавиться, разве что умереть, но здешняя смерть мальчишке Артуру тоже не нравилась. Вместо нормального перехода в другое состояние сознания и материи - мучительная, можно сказать, святотатственная пародия на смерть. Умирать здешней смертью - всё равно что проламывать слабым, мягким, страдающим телом стену там, где привык спокойно проходить через дверь.
Ладно, неважно. Факт, что мальчишка Артур нашёл выход, поменялся местами с первым же встречным бесплотным духом, зачем-то стремившимся продолжить человеческое бытие. Избежав таким образом и невыносимой жизни, и пугающей смерти, он усвистал так далеко, что будучи Пятрасом, даже вообразить невозможно, что это за дали, и как там устроена разумная жизнь. Артур ушёл, а его память осталась у Пятраса, и это скорей хорошо. Через неё, как через искривленное цветное стекло интересно бывает посмотреть на знакомый, привычный, несовершенный, но красивый и совсем не мучительный (с точки зрения Пятраса) мир.
Вторая память - собственно Пятраса. Того, который когда-то родился в Вильнюсе у литовки и беларуса, в бедной даже по советским меркам семье, поступил в институт, стал инженером, десять лет тосковал без дела в НИИ, потом внезапно всё бросил, пошёл учиться на философский, встретил там Дану и навек её полюбил. С Даной тогда не сложилось (совсем молодая была девчонка, ей слово «замуж» казалось синонимом слова «смерть»), с философией тоже не очень (дотянул до диплома, но так и не понял, как надо жить и зачем). Зато к сорока годам неожиданно стал художником; сам считал, что обычным ремесленником (таковым, по большому счёту, и был), но оказался востребован, все вокруг говорили, что в его бесхитростных городских пейзажах есть какое-то необъяснимое волшебство. И ещё много всякого было, в одном абзаце не перескажешь целую жизнь, тем более, Пятраса, в которую кроме всего перечисленного поместились ещё множество приключений, один почти подвиг (как у многих из его поколения, у телецентра, в девяносто первом году, в январе), куча друзей, две жены, три профессии, хобби без счёта, да чего только не было (может быть, ничего).
Третья память - тоже, в общем-то, Пятраса. Только другого, вернее, в других обстоятельствах (фантастических, как ему раньше казалось, совершенно нормальных, - думает он сейчас). Сам-то Пятрас был тот же самый, весёлый и несгибаемый, наивный умник, легкомысленный непоседа, всеобщий любимец и друг.
Он только после смерти понял (наконец-то по-настоящему вспомнил), что эти смутные воспоминания - не о когда-то приснившихся снах. Что у него была ещё одна жизнь, ничуть не менее настоящая, чем та, из которой его вырвала смерть. Там (тогда, никогда) всё было совершенно иначе. И вот там-то, кстати, он действительно был инженером, не бездельником поневоле, а настоящим - изобретательным, с золотыми руками и острым, очень точным умом. И Дана там тоже была. Ух какая была там Дана! Штатная ведьма при городском управлении; это не шутка, в том варианте реальности «ведьма» - профессия, сравнительно новая, возникла примерно в начале двадцатого века; то есть тогда у ведьм появился официальный статус, дипломы и должности, а так-то они конечно были всегда. Но главное даже не это, а то, что ведьма по имени Дана была в инженера Пятраса по уши влюблена. Пятрас, наверное, только поэтому и сумел переупрямить естественный ход вещей и вернуться к живым в теле первого попавшегося мальчишки. Невозможно было расстаться с Даной после того, как вспомнил, что она тоже любит его.
***
Ночью (на самом деле, под утро, летом в это время уже светает, а в феврале, конечно, ещё темно), Артур, который отлично устроился под одеялом с «Пересадочной станцией» Саймака, внезапно встаёт, открывает окно и торжествующе улыбается: всё правильно я почувствовал, вон как тепло.
Одеваться и выходить неохота, как ни кощунственно это звучит. Чудеса чудесами, а в начале пятого мало кто из-под тёплого одеяла им навстречу радостно побежит. Но Артур поспешно натягивает домашние тренировочные штаны, надевает пуховик прямо на застиранную футболку, в которой обычно спит. И пулей выскакивает из дома, каждая минута сейчас дорога. Когда за окном город становится незнакомым, то есть, очень даже знакомым, но не таким, как всегда, Артуру обязательно надо быть на улице, чтобы... Чтобы - что? Он не знает, но всё-таки знает: чтобы на улице хоть кто-нибудь был. Артур это понял сразу, когда впервые увидел город, который Пятрас всю жизнь считал просто сном. Там стало совсем безлюдно, потому что - теперь Артур это знает, - мы оттуда ушли. Думали, город исчезнет, его не станет, и нас вместе с ним. А он есть! - Артур смеётся от радости, пока бежит по лестнице вниз, перескакивая через две ступеньки сразу. А иногда через три.
Наш город совсем как я. Умер, но не очень-то он и умер, - думает Артур, ускоряя шаг. - Он есть. А что безлюдный - так не совсем же безлюдный, пока я гуляю здесь.
По ночам все города пустые, - думает Артур, на ходу расстёгивая пуховик, всё-таки ночь очень тёплая, здесь всегда гораздо теплей. - Так что нормально, считается. Он по-настоящему есть.
Артуру хочется целоваться с деревьями, гладить стены домов, заглядывать в каждый бар. Но вместо этого он идёт всё быстрее, его разбирает азарт. Каждый раз, попадая в этот пустынный город, он загадывает: если я успею дойти до «Исландии», мир, в котором есть этот город, будет спасён, всё наладится, всё вернётся, мы вернёмся и тут ещё поживём. Ужасно глупо, Артур это сам понимает, но в обмен на счастье, которое его каждый раз охватывает на пороге «Исландии», он согласен побыть дураком.
«Исландия» это бар, где собиралась вся их компания. Пока была нормальная жизнь, раз в неделю, а под конец - почти каждый день. Бар стоит на углу Майронё и Ясной, от нынешней квартиры Артура обычным шагом туда идти как минимум полчаса. Но бегом конечно гораздо быстрее. Артур всегда успевает добежать до «Исландии», он уже успел столько раз, что если бы подобные договоры с собой работали, спас бы добрую сотню волшебных миров. (Договоры ещё как работают, - требует записать Артур. - Просто медленно. Не всё сразу. Но однажды я прибегу в «Исландию», а там все наши сидят как ни в чём не бывало. Или хотя бы только Дана и Мирка. Или Аньов.)
Добежав до «Исландии», Артур толкает тяжёлую дверь, невольно жмурится от яркого света и говорит по-исландски, как здесь всегда было принято: «Блешуд»*! Подходит к плите, где стоит кастрюля с вечно горячим глинтвейном, от настоящего он отличается тем, что вино слегка разбавлено грушевым соком и не заканчивается никогда. Артур наливает полную кружку и падает в кресло. Как же здесь хорошо! Конечно, - думает он, - наша «Крепость» лучший бар в мире. Но «Исландия» тоже лучший бар в мире. Просто в другом.
Допив глинтвейн, Артур закрывает глаза. Всё-таки он ужасно устал, а кресло ничем не хуже дивана. Было бы здорово поспать в «Исландии», интересно, какой здесь приснится сон. Но ещё не успев задремать, Пятрас (Артур) ощущает, как откуда-то из самой его глубины, из настоящего вечного сердца, которое осталось у него после смерти и никуда не делось потом, медленно поднимается и целиком его заполняет Большая Тоска. Так Артур называет острое чувство потери, приходящее всякий раз, когда кресло в баре «Исландия» становится мокрой от снега самодельной скамейкой между двух берёз у подножья холма.
Артур неохотно открывает глаза, поднимается, прикидывает, сколько отсюда до дома. Минут двадцать, как минимум, да и то если быстро бежать. Так себе удовольствие для человека без шапки, - мрачно думает он и достаёт телефон.
К счастью, Артур не умеет долго быть мрачным. Этим талантом он обделён. Поэтому шесть минут спустя таксисту достаётся усталый, продрогший, но улыбающийся до малиновых от мороза ушей пассажир.
Хорошо пацан сходил на свидание, - заключает водитель.
Он совершенно прав.
(Артур о своих прогулках по знакомому незнакомому городу и одиноких вечеринках в «Исландии» никогда никому не рассказывает, даже Дане, хотя ему очень хочется. Он откуда-то знает, что об этом пока нельзя говорить. Эта реальность настолько хрупкая, зыбкая, невозможная, что одним недостаточно точным словом, любым малейшим сомнением можно ей повредить.)
___________________
* Blessuð, одно из исландских приветствий, производная от слова «благословение», грамматическая форма для обращения к смешанной группе, то есть, дословно «благословенны».
Тут Чудины темы "вспоминай же, ну" и "мы никому не скажем". И заодно её же "билет в прошлое", только не за семьдесят пять копеек, а просто так.