Кафе Гудини // Вильгельм // Возвращение в Иерусалим

[benadamina]

Милый Эрнст!
Прости, что не получишь это письмо. Пишу его в уме; лист бумаги - его размещают в пространстве, не важно, на какой поверхности, важно, что есть углы и линии; чернильная ручка - прямая связь между усилием и результатом, плотность и вес в пальцах. Поднимаешь голову, есть горизонт, даже если он в этот момент зрению не доступен, даже если у тебя есть только секунда, прежде чем углы и линии обрушатся, - но ты уже снова будешь смотреть на страницу и не видеть там, где они были, белесое ничто. Но и в уме у меня не сразу получилось тебе писать: для этого нужно длинное дыхание, выдох от меня до тебя, а, значит, расстояние, и снова пространство, но теперь уже внутри. Пока я спасался бегством, дыхание мое было коротким - вдохи и выдохи, как комок птичьих перьев. Я начал писать тебе, тебя перед собой не видя; ты появлялся боковыми вспышками, но я знал, что мое письмо где-то соберется воедино. Ты помнишь, что бежать меня заставило чрезвычайное происшествие: в меня одновременно стреляли два человека, мягко говоря, с противоположными устремлениями - полицейский и подпольщик. Потом был взрыв, и, когда я пришел в себя, ни того, ни другого видно не было. Они наверняка решили, что я погиб. Я с трудом поднялся на ноги. Вокруг меня будто все стало подвижным, смещалось относительно себя самого, и в ту же секунду возвращалось на прежнее место. Звуков при этом не было вообще никаких, ничего. И воздуха не было - вместо него, переливающийся, вибрирующий цвет - красный и оранжевый за моей спиной, где - я знал это - горел пожар; синий и черный - вокруг. Вверх я не смотрел - нестерпимо болел затылок. Не знаю, сколько я так простоял. Наверное, недолго. В тот вечер всё вообще происходило очень быстро, и только ускорялось. Я услышал хлопок двигателя где-то вдалеке, на шоссе. В ту же секунду я увидел холмы, ущелье и начало тропинки. Пахло гарью и, одновременно, сыростью. Я пошел так быстро, как только мог. Произошедшее так потрясло меня, что я не находил ему объяснения, и даже не пытался его искать. Оно просто случилось, было, не становилось ни прошлым, ни фрагментом цепочки событий. Я понимал, что ошибочная уверенность преследователей в моей смерти даёт мне фору, но и медлить было нельзя. Я решил снова отправиться в Иорданскую долину и, добравшись до Самеха, переехать на поезде на французскую территорию. Я слышал, что поезда проверяют меньше, чем пароходы в Яффо, и, в любом случае, планировал, улучив момент, взобраться на крышу вагона, распластаться на ней и так избежать встречи с пограничниками. Я зашел в пансион, взял с собой необходимые в дороге вещи и даже успел написать тебе. Оставаться там было опасно, я отправился пешком на автобусную станцию и, стараясь не привлекать к себе внимания, сел в первый утренний автобус в сторону Бейсана. В этот раз я не замечал дороги, хоть, наверное, и смотрел в окно. Вокруг меня серое накладывалось на серое, и иногда, словно в прорехе, я слышал шум обгонявшего автобус грузовика, видел белые пики скал, видел огонь, целившихся в меня стрелков, видел, как мы с Джорджем едем по Иерусалиму, и тебя, уверен, тоже видел. Я теперь пытался найти объяснение произошедшему, но у меня ничего не выходило. Это была аномалия, очевидное недоразумение, едва не закончившееся трагически, и, к сожалению, не факт, что закончившееся. Автобус прибыл в Бейсан. Я знал, что нужно осмотреться и попробовать осуществить мой план с поездкой на крыше вагона. Становилось всё жарче. Я снял пиджак. Я вдруг понял, что у меня болят глаза, потому что солнце уже давно поднялось над горизонтом. Я увидел пыльные окна автобуса. В его тени тут же устроился фаллах в белом тюрбане и разложил на обрывке мешковины виноградные листья на продажу. Поодаль виднелись приземистые дома - черные, здесь строили из базальта, а над ними нависал такого же цвета огромный холм. Все это было для меня случайным, и всё я видел с максимальной, невыносимой четкостью. И точно так же я знал, что произошло не недоразумение, а предательство. Мне нужно было вернуться в Иерусалим и доподлинно во всем разобраться. Я не был ни в чем виноват. Я впал в панику, принял неверное решение. Да и куда мне было бежать - не в родной же Лейпциг. Вести оттуда были всё тревожнее, а писем от тебя больше не было. Я дождался автобуса и поехал в Иерусалим.

Подробности позже.
Твой Вильгельм.
_________
Это продолжение линии, которая, например, здесь.

Темы:
“Я тебе не всё расскажу” от chingizid
И, каким-то образом, “вы должны понимать, что все, сказанное вами на этом языке, мы переведем” и “я бы подержала тебя за руку, но меня нет” от vinah.
Спасибо!